https://vk.com/wall-97312910_43548?lang=en
Принцип конфессиональной объективности в церковно-исторических исследованиях не является аналогом воцерковленности в духовной жизни, переносимой в сферу академических исследований. Существенным различием здесь будет включение принципов вероучения в объект изучения, но ограничение их применения в отношении личности самого исследователя. То есть научное рассмотрение того или иного сюжета церковной истории должно учитывать конфессиональную трактовку, вестись с учетом конфессионального контекста, но историк при этом не основывает свою позицию на истинности канонов и догматов. Иначе история богословской полемики сама превращается в богословие, а церковная история – в практическую экклезиологию. Одно дело – объяснять решения Первого Вселенского Собора против ариан в контексте богословия отцов-каппадокийцев, другое – признавать их богословие истинным христианским учением, или верить в него, и изучать арианскую трактовку, исходя из соответствующих убеждений. Научное объяснение событий является рациональным, основывающимся на логической интерпретации фактических данных, а не на религиозной вере (конфессиональной интерпретации). Те или иные принципы вероучения можно до известной степени понять, но это не значит их лично принять и усвоить.
Тогда возникает естественный вопрос о выборе доктринальной основы при исследовании сюжетов межконфессиональной истории, таких как церковные разделения, расколы, соглашения. С конфессиональной точки зрения любое сообщество, произвольно отделившееся от первоначального вероисповедания и создавшее свою иерархию, является противозаконным. Соответственно, отрицание прежних догматов и канонов и формулировка новых рассматриваются при конфессионализме как заблуждение. В таком случае нет и самой проблемы выбора доктринальной основы. Однако объективность требует от историка изучения равно исходной доктрины и ее производной, сравнения особенностей первой и второй. Исследуются нормы и практика традиционного вероисповедания, показываются расхождения между ними, накопление «критической массы» недовольства и затем выявляются причины конфессионального разлома, отражение новых ожиданий в формулировках новой доктрины и их осуществление на практике. Такая концепция исследования основывается не на принципе незаконности и обманчивости любого церковного протестантизма, а на признании принципиальной диалектичности, или изменчивости, церковной жизни, ее способности реформироваться и адаптироваться к меняющимся внешним и внутренним условиям, сохраняя при этом набор неизменных элементов (традицию) и производя новые составляющие.
Чтобы лучше представить, каким образом принцип конфессиональной объективности применим при изучении проблем межконфессиональной истории, возьмем пример Брестской церковной унии. Суть этого феномена заключается в том, что из части Русской Церкви, а именно Киевской митрополии, была создана иерархическая структура, подчиняющая власти римского папы и исповедующая католическое вероучение при сохранении «непротиворечащих» форм традиционной восточно-христианской обрядности. С доктринальной точки зрения, униатская митрополия была частью Католической Церкви, но при этом она оставалась по своим этнокультурным признакам русской («Nationis Ruthanae seu Russae», как говорится в конституции «Magnus Dominus» папы Климента VIII, изданной 23 декабря 1595 г. по случаю заключения унии). Так был реализован замысел распространения католичества в пределах Речи Посполитой без резкой ломки распространенной здесь прежде православной традиции. Связь с Римской Церковью выражалась первоначально только в присяге униатских епископов папе, и тем, что на богослужении перестали поминать патриарха Константинопольского, в каноническом подчинении которому была Киевская митрополия до этого. Осуществлению унии активно содействовал король Речи Посполитой и благоприятствовало то обстоятельство, что представительские органы управления этой шляхетской республики (сенат и посольская изба) в большинстве своем состояли из католиков. Таким образом, рассуждая формально, историю унии следует рассматривать с точки зрения католической доктрины.
Однако необходимо учесть также такой существенный элемент Брестской унии, как сохранение западнорусской церковной традиции (в особенности обрядовой). Обряд не играет в церковной жизни самостоятельной роли, его внешние формы могут варьироваться по регионам, но в них присутствует такая догматическая составляющая, которая остается неизменной по смыслу и по форме. Соответственно, в унии была сторона, свидетельствующая о принадлежности к восточному вероисповеданию, включая пункты, отличающие православие от католичества (славянское богослужение, церковный календарь, храмовое устройство, семейное духовенство). Следовательно, с позиции объективности, в униатской истории нужно рассмотреть и судьбу православной доктрины, выраженной в обрядности и канонических обычаях.
Таким образом, на теоретическом уровне при изучении Брестской унии требуется знание особенностей как католического, так и православного вероучения и обряда. Двойственный конфессиональный характер унии определяет и двойственный к ней доктринальный подход. При этом рассмотрение самой принципиальной возможности сочетания католического вероучения и православной обрядности должно выноситься за рамки научного изучения – это будет уже проблема богословского плана. Уния рассматривается как исторический феномен, поэтому здесь уместен вопрос не о принципиальной совместимости двух доктрин (собственно, предмет конфессиональной полемики), а о фактическом результате такой попытки. То есть данный феномен изучается историком преимущественно с практической стороны.
В исторической перспективе обнаруживается, что на практике уния превратилась в постепенное стирание восточного обряда и уподобление его западному (латинскому) обряду. Процесс этот начался очень скоро после заключения унии и в целом отвечал не только миссионерским целям католического духовенства, но и политическим видам правительства Речи Посполитой, которое было озабочено удержанием восточных областей государства под своим контролем. «Униатская Русь» должна была не только на бумаге, но самим своим обликом и по убеждению отличаться от «схизматической веры Москвы». Поэтому восточную границу Речи Посполитой требовалось укрепить ясно выраженной границей церковной. Конфессиональная объективность определенно указывает на латинизацию унии как на логическое следствие ее появления и основную историческую тенденцию до конца XVIII в. Латинизация проходила не без сопротивления, особенно в виду усилившегося в первой четверти XIX в. перевода униатов в западный обряд. Соответственно, последующее восстановление православной обрядности вело к чисто формальной зависимости униатов от римского папы и католической доктрины. Последнее еще не предопределяло их склонность к переходу в православие, но делало его таким же формальным, как и связь с католичеством. Здесь уже сыграла свою историческую роль личность епископа Иосифа (Семашко). Поскольку униатская митрополия была прежде православной, то и обратный переход в православие следует объективно рассматривать как воссоединение.
Таким представляется объективный подход к феномену межконфессиональной унии, учитывающий особенности вероучения и практики католичества и православия. И на этом примере показывается, что принцип конфессиональной объективности в рассмотрении случаев межконфессионального взаимодействия вовсе не предполагает ориентации только на нормативную систему одной определенной Церкви, а включает доктрины и практики всех участвующих во взаимодействии вероисповеданий. В этом видится его преимущество и методологическая эффективность.
