Атака «каппелевцев». Кадр из кинофильма «Чапаев» (реж. братья Васильевы, 1934 г.). (Источник: https://sun9-77.userapi.com/s/v1/ig2/vK4
Окончание статьи
Для империи как государства, мощного и влияющего на ситуацию не только внутри своих границ, но и по их периметру, а также и в более отдалённых частях мира, был необходим язык, не только описывающий реалии как таковые, но и способный описать комплекс реалий, как в региональном, так и в глобальном аспекте. Именно имперский язык помогает увидеть мир целостным, поскольку локальные национальные государства заняты более мелкими, «земными» делами. Мир империи и мир за пределами империи описывается империей в имперских категориях. Имперская периферия и имперские соседи тоже постепенно начинают рассматривать некоторые явления, используя язык, предложенный империей.
В принципе у периферии и соседей есть несколько вариантов языкового поведения при столкновении с новой реальностью – перенять терминологию, которая используется обществами уже принявшими новую реальность или создавшими ее; найти аналогии в собственном языке, которые максимально корректно отражали бы новые явления; придумать новые термины, чтобы они не были похожи на язык империи. Но все же наиболее адекватным будет принять терминологию того общества, которое создало явление, так как именно эта терминология должна наиболее точно это явление отражать. Что же касается имперской терминологии, то она чаще всего принимается. При этом принятие может быть позитивное, когда термины воспринимаются без отторжения и постепенно вплетаются в ткань местных языков или диалектов. Также имперская терминология может восприниматься негативно и подвергаться критике по разным причинам. Например, исходя из оценки местных интеллектуалов, для которых новая терминология несет идеологические угрозы потери статуса как реальные, так и надуманные. Но даже в случае, когда имперская культура и ее описание подвергаются жестокой критике, имперские категории не уходят в небытие. Они становятся объектом нападок, тем самым все равно актуализируются в языке периферии или соседей, но меняя смысловую нагрузку, так как это необходимо, чтобы сделать какую-либо категорию объектом критики.
Подобное случилось с термином «русификация» в белорусском и украинском национальных дискурсах. Русификация XIX века, проводимая Российской империей на своих западных территориях, была направлена на создание такой ситуации, когда информация, будь то официальное законодательство или художественная литература, воспринималась бы однозначно на всем пространстве империи. Помимо того, русификация Западного края боролась с его полонизацией. Русификация не подразумевала противостояние с белорусскими или малороссийскими говорами хотя бы потому, что они, наряду с великорусскими говорами считались вариантами русского языка. Но белорусские и украинские активисты начали воспринимать русификацию как борьбу с белорусским и украинским национализмами, которые в конце XIX века только структурировались.
Существуют также заявления тех же украинских и белорусских националистов о колониальном мышлении массы современных украинцев и белорусов, не разделяющих мифологию украинского и белорусского национализмов. Но рассуждения о колониальном мышлении отправляет к познанию ситуации именно в имперских категориях, поскольку колониальное мышление является порождением империи, а обвинения в наличии такого мышления можно назвать переживанием отрицания ценности империи. Интересно, что если подходить к рассуждению о том, кто же на самом деле является носителем колониального мышления, то можно сделать вывод, который не понравится белорусским или украинским националистам. Ведь белорусы или украинцы, которые критически относятся к идеям локальных национализмов, не считают себя и своих предков жителями колонии, а в большинстве случаев не считают даже жителями окраины. Они воспринимают себя и предков как жителей большой страны. То есть в среде тех, кто признает ценность Российской империи или СССР, нет носителей колониального мышления, такие люди не видят себя и своих предков как живших в колонии. А местные националисты, являющиеся критиками колониального мышления, как раз мыслят себя и своих предков в качестве жителей колонии. Таким образом именно те, кто отрицает ценности имперской культуры, являются реальными носителями колониального мышления. Также можно заметить, что антиимперский культурный дискурс в той же Российской империи создавали в основном культурные аутсайдеры, то есть лица, оказавшиеся в силу каких-то проблем неспособными найти себе место в имперской культуре [1].
После распада империи элиты новых государств, возникших на ее осколках, вынуждены частично воспроизводить имперские практики. Происходит это по разным причинам. Воспроизводство может означать и стремление сохранить действующий механизм, потому что новый еще не создан. Также воспроизводство имперских практик может происходить потому, что новая элита, жившая ранее в империи и поэтому имеющая соприкосновение с имперской культурой, просто не понимает, как можно поступать по-другому. Можно ли это назвать скрытой тоской по империи или нет, сказать сложно. Хотя ясно, что масса населения, попавшая в перипетии крушения империи, сравнивает ситуацию распада с жизнью в большой стране. И подобные сравнения по большей части в пользу империи, хотя бы потому, что в ней жилось спокойнее. Позже подобная ностальгия по прошлому может исчезнуть или трансформироваться в набор легенд о прошлом.
В позднем Советском Союзе, когда на волне декларируемой гласности появилась возможность взглянуть на Российскую империю не только через марксистскую исследовательскую оптику, тоска по несоветской империи снова появилась. Но уже не как переживание личностного прошлого, а как легенда, вписанная в историческую память. После распада СССР такая же легенда отчасти появилась и в отношении Советской империи в среде тех, кто родился в самом конце 80-х годов ХХ века и не помнит жизнь в Советском Союзе, и даже у тех, кто родился после его распада.
Стоит отметить, что новые империи, возникшие на месте прежних, иногда повторяют стереотипы прошлого, даже если новая империя является идеологическим противником старой. Например, Советская Россия отказалась от многого из наследия прошлого, в том числе и от погон на военной форме. Но в январе 1943 года погоны снова появились. Причем новый элемент формы моментально стал ассоциироваться с антисоветским прошлым. Так, по воспоминаниям генерала А.В. Хрулева, разработчика советских погон, И.В. Сталин обратился к М.И. Калинину с шутливой фразой: «Вот, товарищ Хрулёв предлагает нам восстановить старый режим». На что М.И. Калинин ответил: «Видите ли, Иосиф Виссарионович, старый режим помним мы с вами, а молодежь его не знает, и золотые погоны сами по себе ей ни о чем не говорят. Если эта форма, напоминающая нам о старом режиме, нравится молодежи и может принести пользу в войне с фашистами, я считаю, что ее следует принять» [2].
Скорее всего, М.И. Калинин лукавил. Советская молодежь должна была очень хорошо представлять, кто носил погоны в недавнем прошлом. А виной тому был советский кинематограф. В 1934 году на экраны вышел фильм братьев Васильевых «Чапаев». Фильм оказался настолько популярен, что его главные герои остались жить в общественном сознании уже на уровне анекдотов. Этот фильм видело подавляющее большинство жителей СССР. А одной из эффектных и запоминающихся сцен фильма была атака условных каппелевцев (условных, потому что В.И. Чапаев и В.О. Каппель никогда не встречались в бою [3]). И хотя форма «каппелевцев» достаточно условна, как и они сами, но офицерские погоны на ней вполне четко различимы. Также можно сказать, что атака «золотопогонных» офицеров оставила эмоциональный след как минимум у некоторых зрителей. Например, О.Э. Мандельштам написал по мотивам этого эпизода стихотворение, где упоминаются идущие «с папироской смертельной в зубах» и начихавшие «на кривые убыточки» «офицеры последнейшей выточки» [4]. В период Гражданской войны, по воспоминаниям одного из слушателей Академии Генерального Штаба РККА, некоторые его сослуживцы одевались не по-пролетарски. Их внешний вид, прически ассоциировались с дореволюционными офицерами: «Надо думать, этим слушателем внешность корнета царской армии казалось идеалом воинственности», – делал вывод современник [5]. Эстетика великой страны, пусть и идеологически чуждой, делала свое дело.
Помимо эстетики величия, империя предлагала для общества некий вариант служения себе, когда для создания великой страны более мелкие интересы оказывались вторичными и неактуальными. «Складывание имперской системы ценностей, детерминирующей ценностные ориентации, а значит, и соответствующее действие – процесс захватывающий, эмоционально возвышающий для самих строителей империи и отвлекающий от противоборства для этносов включенных. Он более актуален, чем непосредственно сама этничность, становится надэтничным объектом самоидентификации, не уничтожая, а отодвигая ее на вторые роли» [6].
Идея служения как ценности существовала, например, в Британской империи викторианского периода: «Вместо абстрактного либерального идеала всеобщего блага, вместо утилитаризма и гедонизма, ослабляющего тело и дух, разрушающего волю к борьбе, империалисты предложили идеал служения имперскому государству, основанный на чувстве долга, отделенный от конъюнктуры момента. Имперский идеал личности основывается на стремлении к высшей цели, на готовности к подвигу и жертве, независимо от материальных выгод и инстинкта самосохранения. Личность в империи является не “атомом”, а “членом” единой совокупности социальных институтов метрополии и колоний. “Высшая мудрость” имперского служения противопоставляется “здравому смыслу” мещанского прозябания. Долг превращается из абстрактного устремления в конкретную ответственность индивида. Если либеральная ответственность является средством утверждения эгоистического индивидуального начала, то имперская ответственность является способом сотрудничества индивидов в “органичном” обществе, основанном на чувстве личной сопричастности ко всему происходящему. Имперская ответственность индивида не абстрактна, а конкретна, т.е. зависит от места и функции личности в обществе и государстве и меняется в соответствии с изменением ситуации» [7].
Таким образом, имперское поведение, выражавшееся в служении, присутствовало у носителя имперской культуры вне времени или места, без привязки к личной выгоде. Долг важнее выгоды. Аналогичную систему ценностей воспроизводили и носители иных имперских культур. Советское культурное прошлое может проиллюстрировать это, например, произведением А.Н. Пахмутовой на стихи Л.И. Ошанина «Песня о тревожной молодости», в которой уже в первом куплете звучит: «Жила бы страна родная, и нету других забот!». Песня была написана специально для фильма «По ту сторону», рассказывавшего о советских комсомольцах 20-х годов ХХ века, но оторвалась от идеологической канвы. В начале XXI века ее исполнил хор Сретенского монастыря. И хотя комсомольцы советских 1920-х годов активно боролись с религией, песня после исчезновения СССР постепенно перестала восприниматься как комсомольская. Но в ней остался рассказ о служении великой цели, без конкретизации, какой именно.
Хор Сретенского монастыря (Источник: https://bestchoir.ru/wp-content/uploads/2024/09/0o7a3519-1201×800.jpg)
В целом имперская культура, сформировавшись в прошлом как необходимое условие существования крупных государств, в некоторых случаях пережила эти государства, а в случае продолжения имперского бытования нового государства, возникшего на обломках прежнего, органично вплелась в его существование. Помимо этого, имперская культура имеет потенциал своего распространения на территории, лежащие за пределами официальных имперских границ, что дает возможность формировать схожие представления о системе ценностей на огромных пространствах.
[1] Акудовіч В. Код адсутнасці: Асновы беларускай ментальнасці. Мінск: Выд. І.П. Логвінаў, 2007. С. 45-50.
[2] Ганичев П.П. Воинские звания. М.: Изд-во ДОСААФ, 1989. С. 78.
[3] Ромашин М.И. Эпоха революции в российском кинематографе: пространство исторической памяти // Вестник Хакасского государственного университета имени Н.Ф. Катанова. 2017. Вып. 22. С. 137.
[4] Мандельштам О. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 3: Стихи и проза 1930 – 1937. М.: Арт-Бизнес-Центр, 1994. С. 92.
[5] Дерябин А.И. Гражданская война в России 1917– 1922: Красная армия. М.: АСТ, 2000. С. 9.
[6] Аксютин Ю.М. Понятие «имперская культура» в современной общественной и научной практике // Вестник Томского государственного университета. 2009. № 329. С. 59.
[7] Богомолов С.А. Имперская идеология как система ценностей // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Общественные науки. 2009. № 4 (12). С. 42.
