Простой, то есть прямой, настоящий взгляд на жизнь — вот что было его постоянною задачею, и, добираясь постепенно до ее решения, он понимал всю трудность ее…
И. Гончаров «Обломов»
Про индустриализацию рассуждает ныне даже астрологический журнал «Оракул». Я всегда была убеждённой сторонницей реиндустриализации нашей страны: играть роль великой державы, не имея собственной многоотраслевой обрабатывающей промышленности, не наладив производство средств производства, т.е. станкостроение, базовые отрасли промышленности – это прекраснодушная фантазия. Сейчас часто вспоминают слова Адама Смита: «Страна без развитой обрабатывающей промышленности не может выиграть войну у страны, такой промышленностью обладающей». Это безусловный, неоспоримый факт.
Беспочвенной является и надежда на то, что индустрия возникнет сама по себе в результате свободной игры рыночных сил. По-моему, сейчас это ясно всем. Да и в свободную игру рыночных сил мало кто сегодня верит. Руководить, т.е. ставить задачи, выделять средства и строго спрашивать за результат, всё равно придётся государству. Разумеется, в гибком взаимодействии с бизнесом.
Всё это очень трудные задачи, но так или иначе решаемые. Важно и то, что они когда-то нашим народом решались, значит, в коллективной памяти эти решения так или иначе запечатлены. А вот есть ещё вопрос, над которым мы не особенно задумываемся, а задуматься бы следовало. Я лично даже не представлю себе, как к нему подступиться. Вопрос такой:
Кто будет работать в новой промышленности?
Обычно этот вопрос забалтывается или решается крайне легкомысленно, в духе «вкалывают роботы – счастлив человек». Да, верно, сейчас на фабриках и заводах требуется гораздо меньше рабочих, чем, положим, 100 или 50 лет назад. Но совершенно безлюдных производств нет и не предвидится, особенно если принять во внимание, что вокруг каждого производства формируется масса обслуживающей инфраструктуры, без которой основное производство невозможно. Да и роботов, знаете ли, обслуживать надо…
Знаменитый Илон Маск когда-то, желая ускорить производство электромобилей «Тесла», объявил, что их полностью будут производить неутомимые роботы. И… получился полный конфуз: роботы частью развалились сами, частью переломали оборудование; кажется, даже ухитрились повредить стену ангара, где всё это происходило. Пришлось их заменить на менее передовых, но более надёжных мексиканцев. И дело пошло. Таких историй тьма тьмущая, но их не выпячивают: сегодня неполиткорректно и почти неприлично сомневаться в благах роботов и искусственного интеллекта.
Так что для индустриализации потребуется значительное количество инженеров, техников, рабочих. Притом не просто работяг, имеющих, по известному анекдоту, две «компетентности»: «могу копать» и «могу не копать», а рабочих умелых, квалифицированных, ответственных. Все они должны быть знающими, подтянутыми, дисциплинированными, организованными. Словом, работниками индустриальными. Industria, как я множество раз писала, но дерзну ещё раз напомнить, изначально означала в трудах средневековых моралистов не фабрики и заводы (их ещё не было), а человеческую добродетель – трудолюбие. Оно противопоставлялось понятию luxuria – роскошество - жизнь непринуждённую, полную излишеств и удовольствий, т.е. примерно то, что сегодня в массовом сознании составляет идеал человеческого существования, широко пропагандируемый всей мощью современных СМИ, кино, соцсетей и т.п.
Откуда брались промышленные рабочие в прежних индустриализациях? В классической английской – из насильственно согнанных с земли крестьян. Этот процесс описан историками, об этом много писали классики марксизма. У будущих пролетариев была простая альтернатива: быть повешенным за бродяжничество или идти на фабрику.
В России, в начавшейся ещё до революции 1917 г. индустриализации, освобождённые от крепостной зависимости крестьяне шли на фабрики, гонимые чёрной нуждой. Земли в центральных губерниях крестьянам не хватало, «лишние люди» шли в города, устраивались на фабрики, потому что иначе не выжить. Работали они в адских условиях, описанных многими авторами, в частности, Л.Толстым в очерке «Рабство нашего времени» (1900 г.).
Об этом писал Ленин в своей первой большой работе «Развитие капитализма в России»: «Один хозяин рассказывал, что, приехавши на базар нанимать рабочих… он стал ходить между их рядами и палкой ощупывать их котомки (sic!): у которого хлеб есть, то с теми рабочими и не разговаривает, а уходит с базара» и ждет, пока «не окажутся на базаре пустые котомки (из «Сельского Вестника» 1890 г., № 15, ibid., 107–108)».
Во всех индустриализациях – в Англии, в России, в Италии, в Китае, в Индии – источником рабочей силы было крестьянство. Люди уходили из деревни, которая не могла их прокормить, и шли в города. Брутальная коллективизация в СССР в 30-е годы создала кадровый источник для индустриализации: возникновение крупных и даже отчасти механизированных хозяйств освобождало для промышленности рабочие руки, которые при мелком крестьянском хозяйстве целиком использовались на селе.
И дальше, уже после Великой Отечественной войны, деревня, изрядно опустевшая, всё-таки оставалась донором для городской индустрии. Жизнь на селе была столь тяжёлой, что работа в промышленности оказывалась улучшением положения труженика, социальным ростом. Крестьян даже приходилось удерживать в селе: именно с этой целью колхозникам не давали паспорта. Их отпускали, но на определённые предприятия, где особо требовалась рабочая сила.
В замечательном советском романе пятидесятых годов «Битва в пути» Галины Николаевой подробно рассказана история деревенской девушки Даши, которая уходит из колхоза на завод. Завод, где работа была очень тяжела и по нынешним понятием совершенно беспросветна, казался ей шагом вперёд в её жизненной карьере: можно выучиться, получить профессию, приобщиться к городской культуре. А много и тяжко работать она привыкла сызмальства. Вот её впечатления: «Кругом было чадно, шумно, душно, но Даша ни разу не видела других цехов и думала, что на заводе так и полагается. От чада было трудно-дышать, но Даша подбодрила себя: «Что я, на копнителе не работала?! Еще больше пыли наглотаешься».
Правда, над копнителем было небо, а вокруг чистое поле, а тут со всех сторон подступало грохочущее железо, темный потолок нависал низко, и от всего веяло суровостью. Но эта суровость и нравилась Даше: она придавала значительность и ей и ее новому, рабочему положению».
Мы подходим к самому главному. Для индустриализации нужен надёжный и изобильный источник людей, для которых работа на заводе – это повышение их социального статуса, улучшение положения. При исторических индустриализациях таким источником была деревня. Сегодня этот источник обмелел и пересох. На селе нет уже лишних людей, готовых массово идти на заводы и фабрики. Тем более нет таких людей в городах. То, что у нас чрезвычайно низкая безработица, конечно, хорошо в сиюминутном аспекте, но это же свидетельствует об отсутствии человеческого резерва для новой индустрии. «Кровавыми слезами плачут» - так характеризуют «Новые Известия» кадровые мытарства руководителей промышленности, в частности ВПК.
«В цехах звеня»
Люди, далёкие от бизнеса и его организации, праздные интеллигенты и диванные аналитики, убеждены: заплати больше – и все, кто нужен, к тебе прибегут со всех ног. Не прибегут: деньги – необходимое, но не достаточное условие для того, чтобы деловая машина крутилась. К тому же платить труженикам какие-то уж совершенно невероятные, ошеломляющие, баснословные деньги – по экономическим причинам невозможно. А за вполне современную, вроде бы конкурентоспособную зарплату они идти на завод не спешат.
Открываю в интернете предложения: на моей родине в Коломне завод тяжёлых и уникальных станков, где когда-то работали мои родители, зовёт оператора станков с ЧПУ – от 120 960 руб. А вот недалеко от Коломны в г. Воскресенске приглашают токаря на 143 000 руб. Токарь-универсал в Щёлково может устроиться на 160 000. А в Ступино и вовсе на 182-192 тысячи, притом без опыта. Многие работодатели приглашают работать вахтой – там зарплаты ещё выше.
Это было машиностроение, посмотрим, что в лёгкой промышленности.
К примеру, в цехе по производству знаменитого ивановского трикотажа швее предлагают от 90 до 200 тысяч рублей за пошив домашнего трикотажа, т.е. пижам, халатов, маек и т.п. – не Бог весть, какой сложности изделия. А другое производство в том же городе готово платить закройщику до 200 тысяч рублей в месяц, - сообщают специалисты «Авито. Работа». Не идут. Т.е. идут, но неохотно и в недостаточном числе.
«Квалифицированные специалисты в этой сфере могут зарабатывать шестизначные суммы», - комментирует Артем Кумпель, управляющий директор "Авито Работа".
На конторско-интеллигентское место с такой же (и даже меньшей) зарплатой – выстроится очередь, а на завод, в цех – фи… Сегодня ценится работа в окружении трёх К: кофе, кондиционер, клавиатура. Где при этом не надо отвечать ни за какой физический результат, а от любой проблемы можно отболтаться или, на крайняк, отписаться. В промышленности это невозможно.
Чем трудна и неприятна промышленная работа? Трудна тем, что является её неотъемлемым, имманентным свойством: ответственностью, серьёзностью, дисциплиной. «…труд на фабрике, хотя бы она принадлежала самим рабочим, - всегда подневольный, в зависимости от машины», - писал Л.Толстой. Его можно обзывать реакционером и даже мракобесом (и не без основания), но многое он схватывал очень верно и выражал прямо, без виляния. Работа на производстве – тяжела, хотя бы она и происходила в чистом светлом цеху.
Нынешнему молодому человеку она почти невыносима. Ведь сегодняшняя ходовая жизненная философия культивирует лёгкость, непринуждённость, безответственность, жизнь без усилия, по приколу и по фану. Кончился фан: ах, я выгорел, надо уходить. Всё это противоположно требованиям индустрии. Сегодня не только рабочих – специалистов и руководителей для промышленности не сыщешь. И не мудрено!
Сравните, к примеру, работу начальника цеха на заводе и завкафедрой в вузе. Тут и там речь вроде как идёт о руководстве структурным подразделением каких-то крупных организаций. Но сколь разна эта работа! Сколь несравнима её трудность! Завкафедрой не отвечает ни за какой результат во внешенм мире, и вся его задача – поддержание некоего виртуального процесса, определённого частью традицией, частью какими-то вымышленными регламентами: чтобы лекции-семинары проводились, чтобы студенты являлись, чтобы им в нужное время выписывали дипломы, чтоб время от времени выходили какие-нибудь «учёные записки» и проводились заседания кафедры. Невозможно даже представить себе, чтобы кто-то поставил вопрос о качестве конечной продукции – выпускников вуза. И строго спросил завкафедрой за девственное невежество и всестороннюю никчёмность его выпускников. Да и непонятно, как и чем измерять качество вузовской продукции. А на заводе ты отвечаешь перед физической реальностью, которую не уболтаешь. Именно поэтому в вуз просто так не устроишься, а на завод – пожалуйста. Об этом не принято говорить вслух: полагается считать, что все работы равны и почётны, но люди-то внутри себя знают, что это не так, и ведут себя соответственно.
Давайте уж на чистоту. Массовым образом на завод, в промышленность, в цех люди не идут, если есть возможность этого избежать. Моя сотрудница когда-то закончила ГУУ (бывший инженерно-экономический им. С. Орджоникидзе) по специальности «менеджмент организаций топливно-энергетического комплекса» и проходила практику на соответствующем заводе. «Если б мне сказали: “Либо работать тут всю жизнь, либо умереть”, - я бы не задумываясь ответила: “Волоките на кладбище”. Это не жизнь», - с наивной прямотой рассказывала о своём трудовом опыте эта симпатичная, современная, молодая женщина.
«Не будешь учиться - к станку пойдёшь!»
Сейчас пишут и говорят, что-де надо возродить профтехобразование, как это было в СССР, и всё получится. Это сильное упрощение. Профтехобразование возрождают, это правда, но идут туда подростки больше не из желания работать в промышленности, а в основном избегая ЕГЭ, которого боятся, да и идут по большей части по не-промышленным специальностям, вроде парикмахера или продавца. Это становится видно, если чуть-чуть вникнуть в дело.
При этом вовсе не следует искать образцов в прошлом и идеализировать СССР: уже в 70-х годах промышленных рабочих, да и заводских инженеров, остро не хватало.
В пору зрелого «застоя», на который пришлась моя юность, всей мощью советского Агитпропа пропагандировались ПТУ и получение рабочих профессий. Помню, в главной молодёжной газете – «Комсомольская правда» была рубрика «Спецовка твоего размера», где воспевались достоинства рабочей профессии. Вообразите, сколько раз я должна была увидеть эту рубрику, чтобы помнить через полвека. Про рабочих писали книги, сочиняли песни и снимали фильмы, но привлекательность этого пути год от года шла на убыль. «Руки рабочих создают все богатства планеты…», «А мы шагаем по земле дорогой заводской», - пело радио, однако в ПТУ приходилось тянуть просто на аркане: все хотели в 9-й класс, особенно родители. Помню, по вёснам в ЦПКО им.Горького устраивали мощный праздник с дискотеками и самодеятельностью, рекламирующий разные московские ПТУ. Но несмотря ни на что народ стремился в вузы, а затем … куда угодно, но не на завод. Уже тогда родители стращали молодую поросль: «Не будешь учиться – к станку пойдёшь!».
Руководители промышленности посылали своих сыновей после технического вуза на завод ради послужного списка, не получившего тогда ещё клички «резюме». Поработать несколько лет на заводе было благоприятно для карьеры, легче было засунуть наследника в Академию внешней торговли, откуда открывался путь за границу. Да и простому парню поступить в вуз после хотя бы года на заводе было гораздо легче, чем школьнику: рабочий шёл вне конкурса.
В этот же период неуклонно формировался идеал работы: сидеть в конторе и ни за что не отвечать. Впрочем, так вот прямо тогда формулировать стеснялись, был некий страх божий, но и «на передний край труда и борьбы» в мою юность подавляющее большинство особо не стремилось. Не то, что рабочим, но даже в качестве инженера работать на производство шли те, кому не удалось пристроиться в НИИ или в иной какой конторе.
Кто-то из мудрых немцев сказал, что война начинается в сердцах людей гораздо раньше, чем выстрелит первая пушка. Это относится ко многим общественным процессам. Наша постсоветская обвальная деиндустриализация тоже имела латентный, доклинический период: она активно происходила в сердцах людей ещё тогда, когда советская власть стояла нерушимо, заводы дымили, перевыполняли план, вводили новые производственные мощности… Но работа в индустрии уже стала непрестижной и нежеланной.
На московских промышленных предприятиях работала в значительном проценте «лимитА», т.е. приезжие из деревень и маленьких городков. В Москве нельзя было поселиться просто так, по личному желанию, а для работы на заводе, испытывавшем недостаток рабочей силы – было можно. Отработав сколько-то, человек мог получить постоянную прописку, жилплощадь. Найти такой завод было несложно - на всех почти заводах висели объявления: «Требуются». Требовались рабочие, да и инженеру было легко устроиться.
В скандально-знаменитом романе В.Кочетова «Чего же ты хочешь?» один из главных героев молодой человек по имени Феликс, выучившись на инженера, идёт работать… вы не поверите куда – на завод! Он – сын руководящего папы, заботливой мамы, его могли бы устроить в НИИ или в иное какое непринуждённое место, где не надо гнать план, отвечать за работяг. А он - в цех! Этот поступок уже тогда ощущался как очень нетипичный, почти эпатажный. Шёл 1969 (!!!) год.
Это я хорошо знаю и по непосредственным наблюдениям, и по семейным воспоминаниям: мои родители были инженерами-станкостроителями, всю жизнь трудились в этой отрасли, отец стал крупным руководителем, работал директором нескольких заводов, в совнаркоме и в министерстве. В моё детство, в 60-е годы, мы жили в Егорьевске, в заводском доме; все там работали на заводе «Комсомолец». Отец рассказывал, что найти директора завода – задача неимоверной трудности. Шутил: скоро станут назначать директорами проштрафившихся по партийной линии.
По-видимому, перелом в отношении к заводской работе произошёл в 60-е годы. В 50-е работа на заводе ещё была нормальным и желанным жизненным путём. Моя свекровь, инженер-химик, закончившая вуз в конце 50-х, по распределению пошла на завод, работой своей гордилась и потом всю жизнь цитировала слова старинной советской песни про «заводскую проходную, что в люди вывела меня». В сущности, до второй половины 50-х годов у выпускников и выбора-то не было: конторских мест было мало, НИИ - не многочисленны, а уж по гуманитарным специальностям просто отсутствовали: их стали открывать по большей части уже в 60-е годы. Не было ни курьеров, ни охранников, ни фрилансеров, ни аналитиков, ни предсказателей: хочешь-не хочешь – иди на производство.
При этом в официально утверждённой картине мира положение индустриального рабочего считалось превыше всех других, а в производстве было нечто сакральное. Заводы и фабрики, какие ни есть, никогда не закрывались, и даже на ул. Никольской (тогда ул. 25-го Октября), в двух шагах от Кремля, была небольшая фабрика, производившая трикотаж; я покупала её майки в ГУМе. Рабочий класс в той картине мира был чем-то вроде богоизбранного народа Израильского для правоверного иудея. Он был лучший, главный, передовой класс, ведущий всех других в царствие Божие на земле, каковым мыслился коммунизм. Эта идея взята из марксизма.
(Об этом есть статья Николая Бердяева, написанная в 1930 г. «Правда и ложь коммунизма : К пониманию религии коммунизма», где он пишет: «Coвeршeннo яcнo, чтo «прoлeтариат» Маркcа нe ecть тoт эмпиричecкий рабoчий клаcc, кoтoрый мы наблюдаeм в дeйcтвитeльнocти. Этo ecть идeя-миф, а нe эмпиричecкая рeальнocть.
Катeгoрия «прoлeтариата», oбразoванная Маркcoм, ecть прeждe вceгo катeгoрия акcиoлoгичecкая, oцeнoчная. «Прoлeтариат» ecть идeя-миф и вмecтe c тeм вeличайшая цeннocть, дoбрo, cправeдливocть, пoлoжитeльная мoщь. /…/ для него пролетариат есть новый Израиль, избранный народ Божий, освободитель и устроитель грядущего царства земного. Пролетарский коммунизм Маркса есть секуляризованный древнееврейский хилиазм. Избранный народ заменяется избранным классом»).
Восторженное отношение тогдашнего Агитпропа к самой фигуре промышленного рабочего и к промышленности, безусловно, повышало самооценку и социальное самоощущение самих заводчан, что, конечно, было очень полезно. О рабочих и всех трудящихся заводов реально заботились. Всякое большое предприятие, в особенности градообразующее, в провинции, было источником всего жизнеобеспечения для его работников: они жили в заводских домах, дети ходили в заводские детсады, лечились в заводской медсанчасти, ездили отдыхать в заводские лагеря и дома отдыха, даже отопление посёлка порой было связано с техпроцессом завода. По осени профком выделял (было такое советское словечко) автобус для коллективной поездки за грибами.
В 90-е годы один из значительных менеджеров ФИАТа рассказывал мне, что руководство ФИАТа, изучавшее советский опыт мотивации трудящихся, в 60-е годы, в эпоху обильных забастовок и социальных протестов в Италии и вообще в мире, попыталось строить дома для рабочих. Но потом от этой затеи отказались: недвижимость – это особый бизнес, которым должны заниматься профессионалы; так, во всяком случае, объяснил мой собеседник.
Но, несмотря на все усилия руководства, на протяжении 60-х годов интерес к рабочим и вообще промышленным специальностям, неуклонно падал. Падал и престиж заводской работы. И к середине 70-х продвинутые москвичи уже практически исключали для себя заводскую работу. Это уже моё поколение. Да, Москва – это не вся Россия. Однако ещё при советской власти социологи установили: Москва опережает общероссийские социологические показатели лет на десять, но процессы-то идут те же самые.
Мои родители, выпускники инженерных вузов послевоенной поры, рассказывали: в их время тех, кто не прошёл по баллам на инженерные специальности, отправляли на экономические факультеты. Гораздо желаннее было стать инженером и пойти работать на производство. В мои годы шкала престижа перевернулась: стало престижным учиться на экономиста, юриста, да хоть на переводчика. В профессии инженера был привкус чего-то устарелого, банального, чересчур советского что ли. В моём, предразвальном, поколении был отчётливый крен в сторону гуманитарных специальностей. Гуманитарных вузов было неизмеримо меньше, чем технических, но в головах и сердцах тренд уже сформировался.
По правде сказать, мне даже кажется, что советскую промышленность развалили с мазохистским восторгом или, во всяком случае, с общего попущения, потому что массовым образом её не любили, не ценили, не дорожили ею – гори она синим пламенем, а мы будем элегантно сидеть в офисе и переформатировать диаграмму-круг в диаграмму-столбики для презентации в PowerPoint’e.
Сейчас наблюдается такая не слишком крупная, но заметная тенденция: люди, которым нравится работать руками, идут в ремесленники. Но на фабрику они не пойдут.
В нашем подмосковном посёлке живёт своеобразный парень, приятель моего сына. Руки у него растут откуда надо. Он когда-то закончил некий ритуальный вуз, не оказавший на него никакого влияния. Он не имеет постоянной работы, но как-то зарабатывает: то починит что-то, то построит какую-нибудь хозяйственную мелочь – он всё умеет, а не умеет – так сообразит. В пригородном посёлке такая фигура полезна; его предпочитают многочисленным таджикам-узбеков, потому что он умеет делать лучше, более с умом. Этот парень даже в кошмарном сне не видит себя промышленным рабочим, даже техником, который обязан приходить ко времени, делать всегда одно и то же… да он лучше нищенствовать будет. Большие деньги? На жизнь ему хватает и тех, что есть, а такие деньги, которые его заставили бы изменить привычный образ жизни, ему никто не заплатит.
Молодёжь, склонная к практической, часто ручной работе предпочитает индивидуальную ремесленную работу. Мне привелось говорить с двумя парнями, которые делали мне книжные полки по моему собственному проекту. Нет, ни на какую фабрику они ни за что не пойдут. Не будет работы – ну, тогда - в курьеры, в перевозчики какой-нибудь экспедиторской компании. Ребята придают особое значение тому, чтобы «принадлежать себе», т.е. более-менее по собственному разумению организовывать рабочий день. Это им кажется свободой, а то, что происходит на фабрике, - рабством. Мои собеседники, разумеется, не знали об очерке Л.Толстого, который так и называется – «Рабство нашего времени».
Что делать?
Откуда всё-таки брать тружеников индустрии? Из кого формировать новый рабочий класс и ИТР?
В принципе, возможны два решения.
1) Завоз из бедных стран, тружеников, для которых работа в нашей промышленности – это улучшение их жизненного положения.
2) Принудительное «выталкивание» нашей молодёжи в промышленность.
Рассмотрим эти пути.
Путь первый. По нему пошёл Запад. На всё ещё сохранившихся там заводах и фабриках работают строго пришлые, европеец-абориген предпочтёт сидеть на пособии, чем работать на заводе. Помню, как-то в Голландии я увидела: откуда ни возьмись выкатилась громадная толпа желтолицых азиатов. «Откуда они?» - удивилась я. «Фабрика закончила смену», - пояснили мне местные.
Эти люди часто плохо понимают язык, как это происходит с работниками-пакистанцами моего давнего итальянского поставщика пылесосов; многие просто не привыкли к индустриальному труду. Всё это ведёт к понижению качества продукции, что и наблюдается на протяжении последних лет тридцати во всех странах: неслучайно самолёты Боинг разваливаются на лету.
У нас на стройках работают сплошь гастарбайтеры, такое положение ощущается как безальтернативное. Моему сыну, когда он занимался строительством, друзья на новый год желали «отличных узбехов» - поместь узбеков с успехами. Но стройка – это относительно простой труд, а как насчёт высокотехнологичного? Кто будет трудиться в машиностроении? Это требует серьёзной подготовки.
Есть и ещё одна «засада», едва ли не больше перечисленных и выходящая далеко за рамки промышленности. Пришлые работники, имеющие много детей, в недальней перспективе просто вытеснят нас своей демографической массой, и мы в обозримом будущем превратимся в национальное меньшинство в своей стране. Эта же проблема стоит во всех т.н. развитых странах. Сейчас немцы митингуют: «Германия для немцев!». Мысль неплохая, но готовы ли те самые немцы выполнять работу, которую делают пришельцы? Бо-о-ольшой вопрос. Вернее, особого вопроса-то и нет: не готовы.
Фактически по пути завоза гастарбайтеров идёт и Россия. Моя дочь-индолог, работающая в большой и важной российской корпорации, занималась некоторое время назад завозом индийцев для промышленной работы. Индийцы – это что-то новенькое – верно? Впрочем, вьетнамцев на ЗИЛ завозили ещё в начале 80-х годов. Сейчас, когда после событий в Крокусе, устрожились нормы по гастарбайтерам – и труженики, и наниматели зависли в недоумении. Уверена: так или иначе, не тех, так этих – а завозить придётся.
Путь второй – выталкивание молодёжи в промышленность. Нашей молодёжи. Это более перспективный, но неизмеримо более долгий и трудный путь. Осуществить его в условиях демократии практически невозможно: родители (они же – избиратели) будут исступлённо сопротивляться. Да и вообще демократия исключает какие-то мероприятия, рассчитанные на длительный срок, на десятилетия: то, что сегодня называют «длинной волей», в демократии отсутствует, демократия смотрит не дальше ближайших выборов.
А вот в сталинском СССР этот путь был осуществлён.
Об этом не любят вспоминать, но сделано было вот что. С 1 сентября 1940 г. была введена плата за обучение в 8-10-м классах и в вузах. Плата за один учебный год примерно равнялась месячной зарплате квалифицированного рабочего. При этом все имели возможность пойти в ремесленные, фабрично-заводские и железнодорожные училища, где срок обучения был от полугода до двух лет. Учеников фабрично-заводских училищ (их прозвали в народе «фабзайцами») государство брало на полный казённый кошт: еда, одежда, общага. «Фабзайцы» объявлялись мобилизованными, они не могли произвольно уйти с места учёбы, должны были отработать несколько лет на производстве. От колхозов требовалось послать в ФЗУ определённое количество ребят.
Для многих это был реальный шанс: и семье облегчить затраты, и ремеслом овладеть. Так были созданы трудовые резервы, которые во многом вытянули индустриальную работу во время войны. Не будь этих ребят - кто бы заменил в цехах ушедших воевать мужчин?
Вот что ещё важно. Плата за обучение была, но хорошо успевающим платили стипендию сопоставимую с зарплатой работающего. Мне попалась информация: студентам сельхозтехникума выплачивали стипендию в 250 руб. – это примерно равно зарплате.
Мои собственные две тётки подростками работали в Златоусте на эвакуированном туда Тульском оружейном заводе. Этим ребятам-уральцам Агния Барто посвятила целый стихотворный цикл; она сама была в тогда в Свердловске и даже работала токарем.
Такое положение сохранялось до 1956 г., когда началась та образовательная вакханалия, которая медленными шагами привела к тому социальному разврату, когда практически все выпускники одиннадцатилетней школы просиживают пять юных лет, упражняясь в пустопорожности и закрепляя навыки праздности.
Сегодня вытолкнуть молодёжь в промышленность чрезвычайно трудно, потому что придётся многих обидеть и огорчить: придётся закрыть множество бессмысленных гуманитарных богаделен (по сути детсадов для взрослых), потеснить мириады преподавателей всяких там политологий и теорий предпринимательства (есть такой предмет – честное слово!). Всё это социально болезненные меры. Можно ли на них пойти? Не знаю.
Разумеется, нужна пропаганда рабочих профессий, нужно распределение на работу с момента поступления на учёбу, нужны значимые стипендии, красивая форма – всё это способно сделать положение нового «фабзайца» модным, привлекательным. Модным, как известно, можно сделать всё, и современная реклама и политический РR достигли в этом деле больших успехов. Нужны песни, фильмы, сериалы, показывающие в привлекательном виде жизнь рабочего паренька.
Но без отсечения пустопоржних и непроизводительных занятий – не получится. Нужно недрогнувшей рукой закрыть 9/10 пустопорожних вузов. Я бы ввела тридцатилетний мораторий на подготовку переводчиков (и т.н. «лингвистов») и журналистов: и так их уже наготовили на многие десятилетия. Подумайте, какой абсурд: автоматический перевод сегодня вполне сносен, а моя альма матер – Иняз им.М.Тореза стоит нерушимо, расширяется, и даже имеет бесплатные места! И этих инязов – неисчислимое множество по всему лику нашей не слишком богатой земли. Это проявление крайней бесхозяйственности: на месте этих инязов давно пора открыть разные платные курсы разных языков, заточенные под разные потребности. Про экономистов с юристами – уж неловко и поминать: это уже и не профессия вовсе, а так... У меня была уборщица, которая имела аккурат эти два диплома – юриста и экономиста.
Что ещё надо сделать, если мы хотим сформировать промышленный класс, необходимый всякой индустриальной стране?
Надо признать позитивной и всячески продолжать и углублять советскую практику организации всей жизни вокруг завода. В сущности, она восходит ещё к средневековым промышленным корпорациям, где люди жили в профессиональных ремесленных слободах. В городе Гусь-Хрустальный до сих пор стоят домики из красного кирпича, которые строили владельцы предприятия Мальцевы для своих трудящихся. А в Туле даже улицы назывались по той части ружья, которую изготовляли её обитатели – Дульная, Ствольная, Курковая. Надо всячески воспитывать привязанность к малой родине, к рабочей слободке, к своему труду. Разумеется, для этого рабочая слободка должная состоять из домиков в саду, а не из многоэтажек. К бетонной клеточке на 22-м этаже сформировать привязанность гораздо сложнее, если вообще возможно.
Недавно я прочитала у Вернера Зомбарта в его малоизвестной книжке «Пролетариат» любопытное социологическое наблюдение. Пролетариат не имеет отечества потому, что понятие отечества надстраивается над детскими впечатлениями от родного дома, двора, садика, к чему человек неосознанно прикипает душой с самого детства. А пролетарий живёт нынче здесь – завтра там, в каморках многоэтажных рабочих казарм (речь о Германии конца XIX в.), у него это чувство родины не формируется. Сейчас начали строить коттеджи для врачей, готовых переселиться в регионы; коттеджи через десять лет переходят в их собственность. То же надо делать и для промышленных работников. Таким образом, можно создать некую «заводскую идентичность», сделать завод и рабочую слободку малой родиной, чем-то родным. Так бывало в советское время, не случайно в советских песнях часто возникает выражение «родной завод», например, в знаменитом «Марше защитников Москвы»: «За нами родные заводы и алые звёзды Кремля».
Это дорого и трудно? Да, но, если мы хотим сформировать промышленный класс, это необходимо. В сущности, это не класс в марксистском смысле – это что-то вроде корпорации, даже сословия. Работники завода должны гордиться своим мастерством, коллективом, образом жизни – тогда существенно повышается вероятность, что молодёжь будет тоже приходить на это же производство. Это мощный фактор – вырасти и жить там, где все занимаются чем-то определённым. Недаром, врачи, военные очень часто наследуют свои профессии.
В советское время поощрялись так называемые «рабочие династии» - когда дед, отец и сын работали на одном предприятии, поощрялась и длительная работа на одном месте, при заводах открывались техникумы и заводы-втузы – это очень полезно и правильно. Вообще, нахождение в атмосфере какого-то профессионального труда – чрезвычайно воспитательно для детей и молодёжи. Сегодня этого нет, и люди быстро превращаются в социальную пыль, гонимую ветром – без всяких профессиональных и человеческих привязанностей.
В сущности, заново создавая промышленный класс, надо ориентироваться не на чисто капиталистические методы и нравы, а на те, что были в докапиталистическую эпоху, при ремесленном производстве. Тот же Зомбарт обращает внимание на семейный дух и характер докапиталистических ремесленных корпораций. «Путешествующий подмастерье во всяком городе, куда бы он ни приходил, находил приют в своём цехе, где он может иметь ночлег, находит товарищей по ремеслу, которые принимают в нём участие…»
Эти меры – радикально противоречат нынешней расхожей философии, в которой воспитывается молодёжь: больше четырёх лет на одном месте работать нельзя, надо непрестанно переезжать с места на место, да и профессия – это нечто устарелое, а надо постоянно менять род занятий и работодателя. Скорее всего, эта философия просто оправдывает те разрушительные процессы, которые идут: деиндустриализацию и превращение пролетариата в прекариат.
Вот открываю последний номер популярного журнала Psycologies. Главная статья там как раз о психологии труда и карьеры, она так и называется «Как строить карьеру мечты». «Раньше в бизнесе ценились люди лояльные, дисциплинированные. Сегодня важна открытость, готовность принимать новые точки зрения и критическое системное мышление – умение находить причинно-следственные связи и работать с причинами», - учат психологи. То есть именно те качества, которые нужны для индустрии, считаются устаревшими и ненужными. Наверное, для того, чтобы стать «экзистенциальным консультантом» или «executive-коучем» (таковы профессии героев статьи), эти устарелыми свойствами обладать не надо, а вот чтобы работать на заводе – ох, как нужно.
Значит, нужно прекратить воспитывать детей и молодёжь в антииндустриальном роде. Надо перестать культивировать «фан», а воспитывать детей в духе труда, долга, дисциплины. Это трудно, но трудно – не значит невозможно. Главное – действовать осознанно. А для этого надо ответить на главный вопрос нашей индустриализации: кто же будет работать в этой новой индустрии?
