Глава из книги «Волки Белые (Сербский дневник русского добровольца»
В последних числах июня воевода Алексич собрал в столовой нашей четы десятка три людей. Кроме командиров взводов и ближайшего его окружения, здесь присутствовали молодые ребята 20-25 лет, составлявшие своеобразную интервентную группу, которую он решил использовать в этой операции. По всем признакам было похоже, что затевается что-то серьёзное. Воевода торжественно сообщил, что начинается большая акция по захвату посёлка Трново, а он назначен командиром сводного отряда нашего 3 батальона (хотя впоследствии он фактически командовал действиями сводной группы всей нашей бригады в этой операции). Был прочитан список, включённых в эту акцию. Кроме Воеводы был включён Горан «Чуба», майор Вучетич, а также Вера в качестве медицинской сестры. Были так же включены все русские и сербские добровольцы. Из связистов с нами отправился Милан, парень лет двадцати, «Панда», невысокий парень, лет двадцати шести, и Биляна, девушка лет двадцати, но имевшая уже ранение в бедро.
Все кто оставался в чете, должны были усилить боевое дежурство и при необходимости быть готовыми выслать подкрепление.
Сборы были недолгие. Мне тогда здорово пригодился «лифчик», который мне сшил местный портной. Он был сшит из маскировочной куртки, застегивался впереди, как обычная куртка, с левой и с правой сторон находились два вертикальных кармана для одиночных автоматных рожков. Еще по одному такому карману у меня были за правым и левым плечами. На спине был один широкий карман, который заменял рюкзак, в котором ничего, кроме боеприпасов не было. Впереди «лифчика», было три кармана для ручных гранат, которые застегивались. Позднее, я немного реконструировал только застежки, которые заменил на пуговицы, так как липучки от сырости ослабевали. На кожаном ремне было два кожаных футляра для ручных гранат и длинный штык-нож от «Маузера», который мне дал из каптерки Неделько. Таким образом, я был хорошо экипирован. Правда, было тяжеловато, но страх остаться без патронов и гранат, был сильнее. К тому же, в случае необходимости, например выхода в разведку или неожиданном неприятельском нападении, я всегда мог обойтись и без «лифчика» - двойным рожком в автомате и двумя ручными гранатами, разумеется, если бы не пришлось вести долгий бой.
На следующее утро мы построились колонну по два, и двинулись к штабу батальона, который находился селе Милевичи. Впереди колонны шел Раде с черным флагом, на котором были изображены череп с костями. Если к этому прибавить черную бороду Раде и красный платок, повязанный вокруг головы, то вид у него был впечатляющий. Нам же с Валерой он напоминал «пирата Южных морей». Вид Воеводы, шедшего рядом, с ещё более основательной черной бородой, в черной высокой шубаре, был не менее колоритным. Многие из местной молодежи, «попавшие под влияние Запада», носили длинные волосы до плеч, такой вид имел «Звезда» и Любиша, и понятно, что стрижку требовать от них было бесполезно. У некоторых была серьга в ухе. Миро Чамур обмотал синий платок вокруг головы, а «мистер Зак» был в своих перчатках, солнцезащитных очках и с двумя автоматами - румынским Калашниковым и югославской версией Шмайсера (МР-40), прозванного здесь «Пикавцем». Впечатление он производил такое, как будто только что спустился с парашютом с американского самолета. «Кикинда» и Милан водрузили на головы сербские народные головные уборы, «шайкачи», что-то вроде пилоток с широким верхом. Неделько тоже нацепил какую-то повязку на голову, так что вся наша колонна, имела вид довольно лихой.
У штаба батальона мы сошлись с не менее лихими бойцами четы Папича и четы Вукоты. Папич, высокий блондин, лет тридцати, носил черную широкополую шляпу с черепом и костями. Многие его бойцы, тоже носили всевозможные виды платков, шапок, повязок, никто не хотел уступать друг другу в разнообразии внешнего колорита. Среди них я встретил своего знакомого «Мыргу».
Отдельной группой держались семь или восемь бойцов из сербского молодежного союза «Сокол», организованного ещё перед войной, которые теперь входили в чету Вукоты. В чету Папича входила группа местных добровольцев «Бели анжео» (Белый ангел), один из которых, Миро Карабатак, был командиром взвода у Папича, а двое других, Младжо и Ацо Шешлия, были одними из разведчиков нашего свободного интервентного отряда. Кроме Веры и Биляны, среди нас было ещё две женщины. Одна была молодая светловолосая снайперша, она была с Папичем, а другая медсестра третьего батальона Светлана, которую звали по-местному «Цеца». Запомнить всех сразу было сложно, и я перестал обращать внимание на окружающих и начал ждать грузовиков, которые прибыли довольно быстро. Разместилась в них наша веселая компания и понеслась прямиком через Враца, над каждой машиной развевались различные яркие национальные сербские флаги. После асфальта, вскоре началась грунтовка и, основательно протрясшись, мы прибыли на исходное место. Сюда нам подвезли дополнительное количество боеприпасов - патронов, ручных гранат, тромблонов. Были здесь и плащ-палатки, одеяла, продукты. Особенного ажиотажа вокруг боеприпасов я не наблюдал. Наш Воевода взял для нашей четы коня, на которого мы водрузили одеяла, продукты питания, боеприпасы и миномет с двумя ящиками мин.
Валера сильно нагружаться не стал, оставив свой подсумок с четырьмя рожками и двумя тромблонами, но зато уговорил Бориса, который обвешался десятком тромблонов и стал похож, из-за белых пластмассовых крылышек тромблонов, на экзотическую бабочку.
У отряда был один пулемет М-84, который носил «Кикинда» и один гранатомет М-57, который приходилось таскать Милану, над которым как над «сербиянцем» местные сербы подсмеивались. Вес у этого оружия был приличный, и желающих взять эстафету не было, и Милан здорово раскаялся, что взял его, особенно при дальнейшем марш-броске. Мы сделали привал, кто-то решил перекусить, кто-то прилечь отдохнуть. Валера улегся на спину, заложив руки на груди, а Вера, шутя, спела над ним заупокойную «Господи, помилуй». Шутка не была принята, и Валера мгновенно подскочив, громко заругался, чем вызвал громкий смех сербов.
Наконец, к нам приехала делегация из штаба, в которой был командир бригады Стоянович, не помню, был ли среди них командир корпуса Милошевич, так как я плохо знал наших «полководцев», и они произнесли традиционные речи. Официально наша операция называлась «Лукавац-93». Важность её усугублялась близостью Сараево и не случайно, что ей руководил лично генерал Младич, командующий всей ВРС. Первой нашей задачей было взятие поселка Трново и установление связи между сербским Сараево и сербской Герцеговиной. Первая часть операции - взятие Трново осуществлялась сводными формированиями нескольких бригад нашего и Герцеговинского корпусов, а также бригадой гвардии Главного штаба ВРС, которая формировалась на основе всеобщей воинской повинности восемнадцатилетними солдатами, призванными на один год. Во второй этап операции входило взятие горного массива Игман, тогда в кольцо попадал сараевский аэродром, мусульманский поселок Храсница, который являлся последним каналом снабжения мусульманского Сараево, проходящего через подземный туннель од аэродромом. В случае успеха операции, неприятель был бы обречён.
Командиры закончили выступление, и мы нескольким колоннами со знаменами впереди, стали уходить в горы.
Моя неуверенность из-за ранения в ногу быстро прошла. Занятия спортом, опыт боевых действий и сила воли не давали возможности расслабиться, тем более что рассчитывать на чью-либо помощь не приходилось.
Марш-бросок сразу же обнаружил что мои «горцы» к войне были неподготовлены. К тому же, на них сказывалась любовь к сигаретам и алкоголю. Всё же, хоть и с привалами, но люди шли, да и спешки особой от нас не требовали. Мы с Валерой вырвались вперед и присоединились к разведчикам Младжо и Ацо, не из-за желания что-то доказать, просто было проще первым узнать, где противник, нежели слышать звук снарядов, не зная их источника. В пути у меня лопнул кровяной сосуд в глазе, но особых неприятностей это не доставило. Наконец-то мы дошли до откоса, под которым шёл лес. Здесь мы и расположились, разместившись вдоль склона. Я, Валера и Борис остались наверху, недалеко от нас разместился Воевода, Вера, Горан, «Чуба» и Вучетич. Я всё-таки решил не устраиваться в шалаше, а выкопать себе хотя бы небольшое укрытие в земле, из которого можно было бы отстреливаться хотя бы лежа. Мы, с Валерой и Борисом сумели всё-таки, без наличия снайперских лопаток, соорудить укрытие, замаскировать его под елью и огородить бруствером из камней.
Внизу мы заметили костры, Валера отметил, что это по уставу запрещено. Позднее мы узнали, что сербы варили кофе, без которого не могла обойтись ни одна «акция». Противник жил по тем же законам, так как вдали мы увидели столбики дыма, но никто даже и не думал о стрельбе друг в друга. Но для кофе требовалась вода, которой не хватало, нас выручил конь, на котором Раде привез от родника несколько резиновых емкостей с водой. Выпив кофе, большинство улеглось спать. Любо всё же поставил перед своей позицией дистанционную мину «МРУД» (типа советского МОН-50). У Бориса возник конфликт с Кикиндой, но Воевода его быстро погасил, сделав выговор Кикинде.
Командиры были рядом с нами, и нам приходилось дежурить попеременно, тем более, что с нашей позиции был хороший обзор противника. Через пару дней, в колонне по одному, мы двинулись вниз по склону, входя постепенно в густой лес. Дистанция между нами была 5-6 метров, постепенно она увеличивалась, конь шума не создавал, тем более что он замыкал колонну.
Мы дошли до лесной дороги. Воевода отправил меня с Миро Чамуром вперёд. Перейдя дорогу и не обнаружив ничего подозрительного, мы позвали остальных, отряд возобновил движение. Не знаю, где были другие отряды, вероятно, мы шли первыми, но нервы у всех были напряжены, и лишняя суматоха просто мешала бы. Не раз бывало, что отряды одного и того же войска, не разобравшись, открывали огонь друг в друга или что ещё хуже, когда отряды противоборствующих сторон принимали ошибочно друг друга как дружественные. Позднее, уже в Сараево Леонид рассказывал, как какое-то подразделение ХВО налетело на отряд сербской специальной милиции во время наступления на Игман, с плачевными для себя результатами, так как с пленными здесь не церемонились.
Определить же к какой стороне принадлежит встреченное в лесу войско было сложно, да и ходит по лесу с автоматом достаточно тяжело, этому необходимо учиться. Особенно важно внутренне единство отряда, как по парам, тройкам, так и всего в целом. Люди же у нас были разных физических способностей и не умели вести себя в боевых условиях. Одни шли очень осторожно, ступая с пятки на носок, ничего не ломая, держа автомат в одной или обеих руках. Другие, обманутые ложной безопасностью, которую они ощущали от впереди идущего человека, начинали расслабляться, вешали автоматы на ремень, шли не пригибаясь, ломая все на своем пути. Мне же было безопаснее идти впереди самому, потому что я мог слышать, что происходит вокруг меня, не отвлекаясь на разговоры, давая простор интуиции. Наш отряд совместного обучения не проходил, но всё же в нём были уже обкатанные участники боевых действий.
Следующая наша остановка произошла довольно быстро. Мы с Валерой и Борисом оказались на нашем правом фланге перед небольшой поляной.
Сначала мы никого не видели, но потом нам показалась на глаза группа сербских бойцов из Касиндольского батальона. Они по местному обычаю материли горы, солнце, дни недели и уж не помню что ещё. От хождения по лесу они устали, а к тому же один из них наступил на противопехотную нажимную мину ПМА-2 («паштет» по местному), которая к счастью на сработала. «Касиндольцы» разместились недалеко от нас. Мы тоже начали устраиваться, я и Валера поставили на правой опушке от поляны две ручные гранаты на растяжку между двумя деревьями, используя взятую мной изолирующую ленту. Свою позицию мы оборудовали в глубине леса метрах в восьми от поляны, которая была нам хорошо видна. Слева от нас расположились ребята из Босута, к которым присоединился и Зак. Спали мы в весьма некомфортных условиях. Ночью пошёл дождь, и плащ-палатка рухнула на нас, окатив водой. У других ситуация была не лучше, слышалась ругань, кто-то не выдержал, закутался в плащ-палатку, а я просто сел под деревом.
Кое-как мы дождались зори, дождь прекратился, и многие из нас смогли выспаться. Просохнув, я решил прогуляться вдоль позиций. Завтрак был умеренным, состоя из консервов «Икар», содержащих не очень вкусное мясо, видимо изготовленное итальянской мафией для собак. Посему желудок я особенно не перегрузил, и ждать, пока утрясется еда, не было необходимости.
На позициях наши бойцы обсыхали и уже кое-где были разложены костры. Воеводу я не нашёл, но зашел к Любо узнать новости. Любо закончил до войны школу взрывников и отслужил сапером в ЮНА, являясь одним из лучших специалистов нашего отряда. Он уже пришёл в себя после ночи, но ничего особенного сказать не смог. Меня занимала проблема мин, и пойдут ли перед нами саперы, на что тот ответил отрицательно. Впрочем, его ответ меня не слишком удивил, так как в отряде сапёрного подразделения или хотя бы офицера инженерных войск я не видел. Об артиллерии ничего известно не было. Об авиации я спрашивать не стал, так как резолюция ООН запретила сербам использовать авиацию. В общем, мы были пехотой и должны были так и эдак идти вперед, моля Бога, чтобы не налететь на мину, чтобы нас не расстреляли из своих же танков или неприятельских бункеров, чтобы, в конце концов, нас не накрыла бы чья-нибудь артиллерия. Одним словом, надо было быть «начеку».
Возвратившись к Валере и Борису, я узнал, что в мое отсутствие они успели познакомиться с польским добровольцем, вышедшим с одним из подразделений бригады «Српска Гарда». Впрочем, поляк как неожиданно появился, так и неожиданно исчез. Вновь пришёл приказ, и мы снова в колоннах по одному отправились дальше. Впереди меня шли бойцы Папича, одного из которых я запомнил по каске с белой полосой. Я же тогда, как и большинство бойцов её не носил, тем более без неё обзор был лучше, да и слышно было хорошо. Эти каски были подобны старым советским металлическим, от которых начинала болеть шея. Не было у нас тогда и бронежилетов. Не знаю, сколько прошло времени, ощущение его невольно теряешь, когда идёшь в постоянном напряжении, только я услышал приказ о том, чтобы развернуться цепью. Местность, на которую мы вышли, была ровной, только кое-где небольшие ложбинки. Нахождение противника никто определить не мог, и перед нами была цель - держать линию наступления. Окажись противник перед нами, мы невольно нарвались бы на него. Закономерно, что люди, в большинстве не знавшие местности, сбивались и начинали передвигаться небольшими группами. Наша группа, в количестве 10-15 человек, заблудилась. Дороги никто не знал, а ориентироваться в горах не так уж просто, начались споры, куда идти. Неожиданно до нас донеслись звуки стрельбы, и я предложил направиться в сторону перестрелки, так как всё равно мы выходили в спину нашим же войскам. Мы вышли на небольшую поляну, через которую шла грунтовая дорога в сторону противника. Здесь уже были наши, как оказалось, успевшие понести первые потери. Группа из Касиндольского батальона вышла на противника, вырвавшись случайно вперед. Неприятель их обстрелял, в результате погиб один сербский боец. Погибший остался на территории противника, тело тогда не сумели взять, но и неприятель его не тронул и даже не взял автомат. Забрать тело погибшего мы смогли только через два дня.
Воевода был раздражён, что не выполняют его приказы, и объявил об этом всем. Взяв меня и Милана, Воевода отправился вперёд по дороге. Через метров двести мы встретили наших разведчиков, те тоже нарвались на огонь неприятеля, а Младжо еле-еле успел вырваться из-под огня. Следовательно, противник был вблизи, его от нас отделяла неровная лесистая местность. Мы же находились на краю плоскогорной высоты Орловац. Справа от нас начинался крутой обрыв, под которым в нескольких метрах от нас лежал путь на Трново, до которого было недалеко. По Орловцу проходила главная линия обороны неприятельского Трново.
Когда мы с Воеводой вернулись, Папич с чьей-то помощью начал устанавливать миномёт, и здесь не обошлось без дискуссий, так как Валера был миномётчиком в Приднестровье. Валера гордо расхаживал в американском бронежилете Чубы, у которого здоровье было неважное и при марш-броске ему было тяжеловато в нём. На привале я решил проверить бронежилет на прочность и несколько раз потыкал его ножом, но Валера, возмутившись, быстро снял его. Здесь собирались сербы, среди которых был и Зак, на подкладке его бронежилета мы прочитали надпись о возможностях бронежилета. Я решил в этом ещё раз убедиться, и на этот раз сделал в нем дырку. Развеселившись, Валера начал подшучивать над американским снаряжением. После этого случая Валера перестал носить «броник».
Веселиться, конечно, повода не было, так как бронежилет был бы не лишним. Если бы дело дошло до боя в траншеях, то последний вместе с каской, хоть как-то мог бы защитить от взрыва ручной гранаты. С другой стороны необходимо было соблюсти равновесие между защищенностью и подвижностью. По-моему, подвижность и бесшумность давала большую защиту. От автомата и пулемета, бронежилет защищал плохо, особенно в условиях близкого боя. Тем более, у Чубы был облегченный вариант бронежилета. Отказываться же от пары рожков, нескольких ручных гранат и нескольких пачек патронов в пользу бронежилета, я не хотел. Если бы я был уверен, что позади нас всегда находятся ящики с патронами, то поступил бы иначе. Нападавшие в этих условиях всегда более невыгодном положении, нежели обороняющиеся. Ведь если в обороне, да еще в укреплении с хорошим обзором, ты палишь точно по цели, то нападающий палит по любому шороху, чтобы не позволить поднять голову противнику из-за бруствера и взять тебя на прицел или же швырнуть гранату. Подсумок с четырьмя рожками при настоящем бое сохранить тяжело, так что бронежилет брать я не стал, хотя потом пожалел.
Совершенно неожиданно нам сообщили новости. Во-первых, наши взяли село Киево, во-вторых, среди оборонявшихся находятся египетские моджахеды. Я тогда подумал, что в Трново нас ждёт серьёзное сопротивление, тем более что Киево пало не сразу. Впрочем, рассуждать не стоило, нужно было устраиваться спать, у многих сербов были спальные мешки югославского производства, очень удобные в эксплуатации. В свернутом состоянии, они свободно помещались в ремни, пришитые ко дну военного ранца. Я был бы не против иметь такой мешок, но мне его естественно никто не предлагал. Перед сном последовал традиционный кофе или по-сербски «кафа», а по-мусульмански «кахфа». Не обошлось и без стычек. На этот раз она возникла между Чубой и бойцом из четы Вукоты, Тришей, чья команда человек в десять имела ещё более «четнический» вид, чем наша. Причин не помню, но рев стоял страшный. Все же Тришу и Чубу сдержали их товарищи, и всё окончилось перебранкой.
К тому времени я уже начал привыкать к подобным инцидентам, тем более что они возникали по всяким пустякам, зачастую оканчивающиеся драками.
Утром нас разбудило урчание наших танков. Некоторые из них выехали к повороту дороги, где находились разведчики и принялись палить по противнику. Танки были наши, советские Т-55, нареканий в их адрес я никогда не слышал.
Так что вышли мы поддержке советских танков, вооружённых, преимущественно, советского образца оружием, против противника, вооружённого таким же образом.
Наш отряд вышел к самому правому флангу и двинулся участком между обрывом и шедшей параллельно с ним грунтовой дорогой. Здесь мы, как и наши соседи слева, развернулись в цепь. Меня не оставляла мысль: «Лишь бы не встать на мину». Инвалидность меня пугала больше, чем смерть, но у противника минного поля не было, и мы, выйдя в небольшую ложбину, заняли ближайший откос, шедший от обрыва к дороге. Какое расстояние было до противника, никто не знал, но, что он был рядом, сомневаться не приходилось. Пальба слышалась всё явственнее. Воевода после небольшой паузы приказал всем одновременно открыть огонь, а затем запеть четнические песни. Когда песни стихли, Борис что-то прокричал по-русски. Ответа противника я не помню, но огонь не заставил себя долго ждать. Постреляв из автоматов, Миро, я и ещё кто-то из ребят, бросили несколько гранат в сторону противника, затем Горан Моро и Неделько, находившиеся на самом краю обрыва, спустились под его кромку и, пройдя метров 5-6 вперед стали приближаться к позициям противника. Я с ребятами приготовился идти за ними, но пришёл приказ на отход, так как огонь должны были открыть танки. Дождавшись Горана и Неделько, мы отошли на метров 20-30.
Возвращаясь, я увидел Воеводу и стоявшего рядом с ним Ацо Петровича, поздоровался с ними, хотел, было завести разговор, но не успел, так как танк стоявший вровень с нами, начал бить из своего орудия. К нему присоединились ещё несколько танковых орудий. Стоял такой грохот, что было не до разговоров. Я устроился на обрыве, где наблюдал за дорогой в Тырново. Здесь мы с ребятами увидели, что по этой дороге идут десятка два мусульманских автомобилей и несколько подвод, они шли не торопясь, в направлении на Игман. Было очевидно, что Трново на грани падения.
Танки закончили стрельбу через час, Валера с Борисом попытались в это же время выпустить через просвет в деревьях 2-3 тромблона в сторону противника, и они полетели вертикально. В эффективность такого огня я сомневался, но он позволял держать противника прижатым к земле. До нас дошло известие, что взята ключевая позиция «Црни врх», которую не могли взять, и топтались перед ней два дня бойцы 1-ой Романийской бригады. Наконец, пришел новый приказ о продвижении вперед. Как только мы заняли первоначальные позиции, подошёл Неделько и сообщил, что на левом фланге у ребят с Грбовицы есть раненые от неприятельской «Золи». Мы с Неделько на этот раз заняли позицию у самого края обрыва, и приготовились идти вперёд. Всем казалось, что всё уже закончилось, осталось только занять траншеи противника. Многие стали перешучиваться, и мы последовали тому же примеру.
В это время к нам подполз Станое, который носил полученную от Веры медицинскую сумку защитного цвета, но с белым кругом и красным крестом на ней. Станое тогда должен был находиться в тылу, и с какой целью он появился у нас, я так и не узнал. Мы с Неделько лежали на земле, опершись на локти. Станое сел на землю, положив на грудь медицинскую сумку, и прислонился к небольшому дереву. Он был обращен лицом к противнику. Мы перекинулись несколькими словами, я посмотрел вверх и увидел, что верх дерева, на которое облокотился Станое, колышется, это заметил, вероятно, и противник. Я даже не успел ничего сказать, как внезапно ощутил удар в спину, после которого я упал, как парализованный на землю. Боли я не чувствовал, но перед глазами все поплыло, и я стал задыхаться. В полуметре перед собой, я видел Станое, лежащего на земле с забрызганным кровью лицом, потом оказалось, что моей кровью. Станое прохрипел «я ранен», но глаза его уже закатывались. Я почувствовал, что Неделько тянет меня за лодыжку ноги. Над головой я увидел, как несколько ребят бьют из автоматов в сторону неприятеля, кто-то бил с колена. Метров двадцать меня протащил Неделько, «Звезда» и Любиша и ещё кто-то на плащ-палатке. Затем меня положили на землю и лес словно поплыл надо мной. У меня мелькнула мысль, что со зрением мне можно попрощаться. Появился Воевода, начал мне что-то говорить, потом несколько раз дал мне пощечину, пытаясь привести меня в сознание. Откуда-то издалека, я услышал, что Станое убит. С меня сняли «лифчик» и с помощью медсестры Цецы, водителя и санитара, положили на носилки лицом вниз. Ощущение был такое, как будто из спины вырывается воздух, которого мне так не хватало. Машина тряслась, я материл всех и вся, но голоса своего не слышал. О том, что я матерился, мне потом рассказала медсестра. Меня привезли в больницу в Пале. Смутно помню, как везли в операционную. Наркоз ещё не начал действовать, а хирург уже давил на ребра, и хотя я не мог пошевелиться, но тут едва не подпрыгнул с кушетки, после чего потерял сознание. Очнулся уже в реанимации. Из правой и левой груди у меня торчали резиновые трубки, соединенные с бутылками, стоящими над кроватью. Медсестра, сидевшая рядом, обрадовалась, увидев, что я пришел в сознание. Рассказала, что когда увидела меня, подумала, что «рус готов», а он, видишь ли, жив остался.
В этот день, о события, происходящих в Трново, я ничего не услышал, но на следующий день привезли ещё двух раненных, а под окнами реанимации, я услышал салют в честь взятии Трново. Палили тогда из всех видов оружия. Не скажу, что я был счастлив, скорее зол на себя, за неосторожность, стоившую мне второго ранения.
В больнице меня посетили «Шиле», наш заместитель по тылу, Вера, Воевода с Вучетичем и «Чубой». Они рассказали, что наш батальон в Тырново вошёл первым, но в прессе, почему то заслуги приписаны «Гарде». Противник ушёл через Игман. Сербы по непонятным причинам, преследовать его не стали, хотя вполне могли накрыть артиллерией. Из Трново ушли и гражданские. Наш батальон получил благодарность от генерала Младича, но после этого возникла перепалка из-за бороды воеводы. Генерал приказывал сбрить её, на что воевода ответил отказом, Младич приказал посадить его в тюрьму, что впрочем, не было сделано, так что и воевода и борода остались на месте. После отъезда воеводы, меня навестили Валера с Борисом, и с их помощью я восстановил всю картину боя.
Оказывается, мы были в 10-15 метрах от неприятельских позиций, которые находились в земле и были хорошо оборудованы. Было просто чудом, что они не забросали нас гранатами. Станое, видимо, приметили по красному кресту, когда он подползал к нам. Неприятельский боец вышел из траншеи чуть вперед и дал очередь в нашем направлении. У Неделько пули прошли перед лицом, Станое получил пулю в горло, меня же пуля зацепила за нос, откуда и оказалась кровь на лице Станое. Вторая пуля ударила меня в самый край автоматного рожка, который находился у меня за левым плечом, не будь этого рожка, пуля вошла бы прямо в сердце. Эта пуля была разрывной, не зная только фабричной или самодельной, с надсеченной головкой. Ударившись о рожок, она прошила меня веером осколков.
После того, как меня отправили в тыл, все принялись готовить кофе. На следующее утро, снова было наступление, в траншеях ребята нашли много крови, ящики с консервами, несколько спальных мешков и даже комбинезон, изготовленный в Германии. Вё это было быстро разобрано. Наши вошли в Трново и единственным пленным стал начальник местной полиции, вернувшийся за какими-то бумагами. Его привезли к Младичу, вид он имел испуганный, потому что в 1992 году, взятие Трново, сопровождалось убийствами и пожарами. Местная церковь была сожжена мусульманами, а священник убит. В тюрьме у мусульман, тогда находился родной дядя Младича, Михайло человек лет пятидесяти. Пленного отправили в тюрьму, а позднее обменяли с мусульманами.
Что касается конфликта Младича и воеводы, то мне затруднительно разобраться во внутрисербских взаимоотношениях, хотя постороннего подстрекательства не исключаю. Знаю один случай, когда генерал накричал на одного из наших ребят и сорвал с него шапку с четнической кокардой, хотя тот был его племянником.
Валера с Борисом в этом ничего не поняли, а Младич, узнав, что это русские добровольцы, приказал им выдать две бутылки вина.
В больнице ничего веселого не было. В палате со мной лежали ещё трое, двое раненных в Тырново и шестидесятилетняя старушка, жившая как беженка в Яхорине, зимнем горном курорте. Её ранило шальной пулей во время разборок её соседа с женой, который сначала то ли ранил жену, то ли убил её, а потом застрелился сам.
Меня интересовали военные события. Сербское телевидение ничего не сообщало, кроме победных тирад. Репортажи о взятии Трново не содержали толковых съёмок. Единственным источником информации для меня были раненные. Запомнился один парень, откуда-то из Босанской Краины. Его группа на Игмане была обстреляна из неприятельского «Бровингера» 12,7 мм калибра и пуля, ударив ему в ногу, просто оторвала её. Раненных продолжали привозить, так одна бригада, прибывшая на Игман, откуда-то из Краины, сразу же после выгрузки попала под огонь минометов противника и потеряла более двух десятков человек убитыми и раненными. Не только наша больница «Коран», но и больницы в Касиндоле, и в Соколаце были полны раненными. Даже в Белграде, в Военно-Медицинскую Академию везли раненных. В больнице я встретил хорвата из ХВО, лечившегося после ранения в боях с мусульманами. Уже тогда хорваты начали войну с мусульманами, а под Соколацем были размещены хорватские беженцы, бежавшие на сербскую территорию от своих вчерашних «союзников» мусульман.
Поправился я быстро, и когда ко мне приехал «Шиле», то мы отправились на кладбище, где справляли поминки Станое. Наша чета в то время была на Игмане, но потерь не понесла, так как противник в основном бежал. Правда, раза два наши попали под артобстрел, но всё закончилось благополучно. Наконец, сербские войска и наш отряд почти без боёв вошли на Игман. Мусульманская Храсница была уже перед падением, и оттуда началось бегство. Паника началась и в Сараево. Сербское наступление продолжалось, наша группировка шла на соединение с войсками нашего корпуса, шедшего со стороны Игман. Наш отряд к тому времени несколько поменял состав. На место погибших пришла новая смена, в том числе Младен Савич-«Аркан» и Драгиша Никич. Драгиша, невысокий молодой человек, с черной бородой, живой и разговорчивый, как оказалось, был в составе сербских добровольцев, живших в лагере Околиште под Вышеградом.
Приехал к Алексичу ещё один доброволец из Белграда по имени Драган, если не ошибаюсь. Приехал он на своем Мерседесе с женой и сразу же попал в группу, шедшую как пополнение нашему отряду на Игман. Однако наш отряд после занятия отеля Игман, действовал недолго.
На марше, когда люди растянулись в колону по одному, впереди шли воевода, Драгиша Никич и доброволец из Белграда. Они то и напоролись на мусульман. Началась стрельба, в ходе которой был ранен воевода в бедро, а двое добровольцев получили по пуле в ноги. Их успели вытащить, хотя «шубара» воеводы осталась лежать на земле. Мусульманское телевидение показывало её, хвалясь, что армия Боснии и Герцеговины убила четнического воеводу. В этот день у добровольца из Белграда был день рождения и лучшим подарком для него, думаю, было сохранение жизни.
Я тогда уже выписывался из больницы и успел съездить к нашим раненным в Косиндольскую больницу. Те чувствовали себя нормально, хотя воевода ходить ещё не мог, но Драгиша же расхаживал, несмотря на рану в ноге. Мое же состояние ухудшилось, и я был вынужден вернуться в больницу, где познакомился с местным сторожем Момиром Шиповцем, родственником нашего Чубы. До войны Момир жил с отцом, матерью и двумя сестрами в районе Еврейского гробля. С началом войны он приехал в Пале, ему было двадцать восемь лет, но к военной службе он был не пригоден. Ещё до войны, прыгая с трамплина, он сломал бедро. Момир пригласил меня в гости, и мы подружились. От него я узнал о жизни в Пале где, несмотря на наступление, немало боеспособных людей скрывалось от военной службы под различными благовидными причинами. В этом мире я чувствовал себя некомфортно, мне было лучше на нашей базе, где я имел обязанности и права.
Позднее Момира мобилизовали в 1994 году и отправили на позиции на Требевиче в состав батальона 1-ой Романийской бригады. В 1995 году, Момир попал в сводную группу, направленную на горный массив Маевицы и там был тяжело ранен осколками мины из миномета. Я его тогда посетил на ВМА и понадеялся, что он выкарабкается, но в следующий мой приезд, медсестра сообщила, что Момир Шиповец умер.
В больнице я серьёзно занялся сербским языком, используя грамматику, подаренную Валерой Быковым, приезжавшим ко мне из Прачи. Меня навещали и другие наши ребята. При первой возможности я решил их тоже посетить. Случай представился очень скоро, в лице Огги Михайловича, который до войны работал журналистом в Сараево и уже тогда считал себя убеждённым четником, что для Сараево, было необычным. Причислял он себя и к «лётичевцам» (сторонникам) покойного Дмитрия Лётича, что было необычным уже для всей Республики Сербской, так как Лётич был руководителем сербского национального движения «Збор», во время Второй Мировой войны, поддерживающий правительство Милана Недича, сформированного под давлением немцев в Сербии. Впрочем, после войны Огги быстро оказался редактором газеты у Шешеля. В один из своих визитов на Грбовицу к своему другу воеводе Огги попал под огонь снайпера и каменной крошкой ему поцарапало ногу, чем Огги потом очень гордился и всем в Пале рассказывал.
Именно Огги стал одним из редких авторов репортажей о русских добровольцах, так как руководство телевидения из-за каких-то соображений блокировало информацию о наличии русских в сербских рядах. Меня уже тогда поражало сербское телевидение. На мусульманском телевидении я не раз видел съёмки боёв, хотя, как правило, оно делало из одного убитого серба десять убитых «сербо-четников», а пятеро русских добровольцев на Озренской превращалось в несколько сот русских наёмников. Сербское же телевидение репортажи с мест боёв показывало очень редко, создавалось впечатление, что войны вовсе не было, а происходят какие-то мелкие провокации «бандитов Изетбетовича», которые сербское войско неизбежно разбивает. А уж то, что репортаж о 2 РДО вышел на экран, просто удивительно.
Началось всё с того, что я уговорил Огги отвезти меня на служебной машине в Прачу, а закончилось отправкой туда телевизионной группы из трёх человек. Мы тогда застали последние дни существования отряда в Праче. Правда, 2 РДО ещё несколько раз сходил в акции. Русские добровольцы для дежурств сербам были не нужны, и в отряде тогда начались споры: кому быть командиром.
Новых людей не было, кроме Влада К. из Москвы, а старые добровольцы начали разъезжаться по домам. Но Огги застал их ещё в полном составе. Главной темой Огги выбрал черно-желто-белое знамя 2 РДО, и Валера Быков по-сербски рассказал об истории этого знамени. Далее была показана могила Миши Трофимова с комментариями Валеры, затем сняли местного священника, хорошо отозвавшегося о русских добровольцах. Не обошлось и без упоминания о казачестве, для чего Петя нацепил казачью фуражку, а камера показала несколько трофейных комплектов американской формы с гербами мусульманской Боснии и Герцеговины (голубой щит с тремя золотыми лилиями), так что репортаж получился неплохой. Большинство ребят скрывались от телевидения, но потом все осаждали последнее, ради видеокассеты с этим репортажем. Некоторые бойцы 2 РДО часто наведывались на нашу базу, и для одного из них, это посещение закончилось больницей, а могло быть и хуже.
Произошло это так, Валера Г., задержался на нашей базе, празднование его приезда в компании Бориса и «Кренделя» стало затягиваться, в связи с большим количеством алкоголя. Валера и Борис в разгар веселья решили выйти на разведку. «Крендель» же поддержать компанию был уже не в состоянии. Они пошли самостоятельно на улицы Београдскую и Мишки Йовановича, где не многие сербы знали расположение позиций. Заблудиться же среди нагроможденных высотных домов, гаражей, киосков, стен из мешков с песком, спаленных автомобилей было не трудно. Кто уж им показал позиции противника, неизвестно, но они вошли вглубь территории противника метров на двадцать. К тому времени алкоголь стал выветриваться и, сообразив: где они находятся, стали возвращаться. Неожиданно из какого-то дома раздалась автоматная очередь, пуля прошила Борису руку, и он присел. К нему подбежал неприятельский боец. На счастье Валера оторвался от Бориса и его не заметил. Валера дал очередь по противнику, тот осел, а затем они бегом под пулями, выбрались на свои позиции. Валере всё же слегка оцарапало голову, в общем, они оба попали в Касиндольскую больницу, где я их и навестил. Особенно они не переживали, Борис успел познакомиться с местной молодёжью, проводившей ночи под памятником, посвященному партизанским героям, в различных увеселениях, в том числе и довольно интимных с местными девицами. Воевода был недоволен этим происшествием, но изменить уже ничего было нельзя. Да и таких случаев было не мало. Однажды подвыпивший серб, заблудившись, попал к мусульманам, которые хотели сначала его расстрелять, но, увидев, что затвор его автомата можно было открыть только ногой, и стрелять из него было невозможно, отправили его на три года в тюрьму.
В конце июля операция на Игмане закончилась весьма неожиданно, не только для меня, но и для большинства местных сербов. Даже Младич был изумлён таким поворотом событий. Он уже успел полетать на вертолете со своей женой над Игманом, когда Караджич и Милошевич, потребовали вывести сербские войска с Игмана и передать позиции миротворческим силам ООН.
Даже непосвящённому было понятно, что такие горные массивы как Игман, Белашницу и Трескавицу, было не по силам контролировать двум или трём батальонам миротворческих сил, которые к тому же явно потворствовали мусульманам.
Несмотря на все протесты, операция была остановлена и на Игман пришли сначала миротворцы, а затем и мусульмане. Сербы потеряли в этой операции несколько десятков человек убитыми и ещё больше раненными.
Так закончилась операция Трново-Игман. Всё же взятие Трново было ощутимым приобретением для Республики Сербской, ибо это дало связь с её югом, а Трново осталось сербским и после подписания мира в Дейтоне.
