Антон Павлович Чехов, христианский свидетель

Посвящается Кате Л.

Все люди лживы,

весь мир – балаган:

один совестливый –

и тот чурбан!

К заглавию возможны вопросы и даже претензии, но для них нет реальных оснований. Чехов – глубоко христианский автор: как никто иной, он методично и последовательно вскрывает безумие, бесплодность и бесчеловечность существования без Христа.

Нам тотчас укажут, что сам автор не имел ничего общего с такой позицией, отрицая её на практике: соглашаемся, но возражения не усматриваем. При всем огромном уважении к великому писателю, драматургу и культурному деятелю, мы говорим не о его личности, делах и убеждениях, а о его слове, сила которого порождается пророческой харизмой. Над пророчеством же, как мы знаем, автор не властен (2Петр.1:21).

Близость Чехова к медицине дает основания для следующей аналогии. Профилактика и лечение составляют две магистральные задачи медицины: как сохранять здоровье и как побеждать болезни. Третья задача, однако, не касается здоровых и больных, но весьма существенна для врачей: узнать, как и почему окончилась жизнь.

Чехов решает задачу патологической анатомии, и глагол в первом абзаце стоит там не случайно. Никто не назовет кадаврами основных чеховских персонажей (почему и драматургия его не рядоположена прозе), но вряд ли можно усомниться, что предмет его поздних рассказов – не образ жизни, а образ смерти.

С постоянством и доскональностью патологоанатома Чехов укладывает щедрую россыпь своих сюжетов и характеров на цинковый стол простого и жёсткого шаблона, выраженного четверостишием в эпиграфе. Трудно было бы указать схему, где с той же мерой ясности нет места Христу.

Можно было бы заметить, что непарламентский прототип этого четверостишия, где сказано «весь мир – бардак», служит даже более точным шаблоном для зрелой прозы Чехова, где сексуальная нечистота и поругание брака столь часто действует в качестве сюжетного мотора. Однако в данной форме шаблон имеет свое преимущество: ложь, не менее энергичное поругание истины, становится здесь субстратом всего происходящего. Свидетельствует об этом и сам автор: как настоящий художник и пророк, Чехов был не сочинителем, а честным свидетелем.

* * *

Вместо общих тезисов и частных примеров припомним в порядке хронологии два десятка зрелых произведений Чехова (бóльшую часть прозы после «Степи») и проследим, как применен в них указанный шаблон.

1. Скучная история. Лжив балаган кругом повествователя Николая Степановича под афишей скуки; лжив и он сам, хоть и совестлив, лжив вплоть до хладнокровного предательства по отношению к своей вроде бы любимой воспитаннице Кате в финале повести. Совестливое начало просматривается в лице Кати – вопреки бардачности её мира, – однако явный недостаток рассудительности в соответствии с шаблоном ведет к ожидаемому результату.
2. Учитель словесности. Никитин совестлив от начала до конца, но его невеста, ставшая женою, – вместе со своей семьей и всем городом – вскорости открывается ему в балаганном виде всё той же скуки и пошлости. Ничто не мешает ему наполнить свою молодую семью счастьем и радостью – но не хватает мозгов… или доброй воли.
3. Пари. Совершенно иной сюжет, фантасмагория, но и она укладывается в шаблон. Узник – гибкий парень, подрядившись просидеть 15 лет в одиночной камере со всеми удобствами за солидную сумму аккордом (миллиарда полтора на современный счет), набрался ума из прочтённых книг и в итоге определил, что весь мир – лживый балаган. Он очистил себе совесть, проклял всё и всех, отказался от честно заработанного вознаграждения и дал дёру в неизвестном направлении.
4. Дуэль. Едва ли не флагманское сочинение, и по объему, и по разработке, и по редкостному катарсису. Главный герой, Лаевский, лживостью превосходящий всех прочих, получает встряску целым рядом событий и преображается не хуже Савла Тарсянина: женится на своей любовнице, которую некогда увёл от мужа и собирался со дня на день бросить, начинает платить долги, которые прежде платить и не думал… Но медаль совестливого оспаривает у Лаевского доктор Самойленко: по ходу повести он действует очень близко к шаблону!
5. Палата №6. Еще один фантастический шедевр. С самого начала мы встречаем совестливого параноика Ивана Дмитрича, пациента палаты для умалишенных. А рыбак рыбака видит издалека: совестливый, некогда набожный доктор Андрей Ефимыч, изнемогая от всеохватной скуки и пошлости мира, тянется к нему, как железо к магниту и после увеселительного вояжа по столичным городам, вытянувшим все его сбережения, лишается должности и приземляется на соседней койке в той же палате. Балаган пробует силы в новом жанре под названием безумие, программном для ХХ века.
6. Попрыгунья. Сволочной, лживый балаган окружает доктора Дымова, исключительного для Чехова персонажа: это чистой воды алмаз. Укладывается ли он в шаблон совестливого? Мог ли он избежать заражения дифтеритом – не вполне ясно, однако его семейная жизнь, его отношения с балаганной женой, увы, не оставляют сомнений в удовлетворительном соответствии шаблону.
7. Страх. Дмитрий Петрович боится всего на свете, включая свою любимую очаровательную жену, подпитывая свои страхи обильным суесловием. Большой друг его, рассказчик, не робкого десятка, при удобном случае воспользовался благосклонностью жены, натурально страдавшей от недостатка супружеской ласки, что и было замечено совестливым мужем, но осталось без последствий. Маленькая крупица совести досталась и рассказчику, впрочем, ненадолго.
8. Володя большой и Володя маленький. Софья Львовна совестлива, она дружит с монастырской послушницей Олей – что, впрочем, ничуть не мешает ей, выйдя замуж, без промедления лечь в постель с насквозь лживым старым приятелем. Получив желаемое, приятель продолжает дружбу с мужем, а Софья Львовна – с Олей. Балаганный устав в силе, как монастырский.
9. Бабье царство. Совестливая, чуткая и нежная молодая хозяйка огромного завода, Анна Акимовна, в праздничные дни Рождества пытается уйти из-под мягкой власти окружающего её балагана и подружиться с симпатичным вне-балаганным работящим мужчиной. Но не хватает решимости и всё той же доброй воли…
10. Рассказ старшего садовника. Балаган ставит сценку в стиле абсурда и кошмара. «Веровать в Бога нетрудно, – вещает садовник, – Нет, вы в человека уверуйте!» Публика поддакивает, а садовник приводит пример: убит всеми любимый доктор, убийца пойман и изобличен – и оправдан судом: «Никак, дескать, невозможно, чтобы кто-то убил такого хорошего человека…» Что-что, Голгофа? Велено забыть, вместе со всем прочим, от кухни башибузуков до медикаментозных абортов, да и самого Чехова («Убийство», «В овраге»). – Здесь лживо всё, а совестливый чурбан – каждый, кто развешивает уши на отца лжи.
11. Черный монах. Развивается тема безумия. Молодой и перспективный философ Коврин страдает галлюцинациями: ему является призрак, к тому же монах, и усердно накачивает его самооценку: великий, мол, ты человек, избранник, гений, приближаешь Царство Божие на земле… Коврин женится на чудесной девушке, восторги льются через край, – но естество берет своё, и пришлось лечиться у психиатра. Цветной туман лжи рассеялся, Коврин озлобился скукой и пошлостью, бросил жену, ушел к любовнице и умер от горлового кровотечения. Его совестливая жена Таня осталась у разбитого корыта.
12. Анна на шее. В шаблон вписан сюжет Золушки: скромная, обаятельная, добрая Анна, вывезенная мужем на бал к губернатору, совершает большой скачок и с ходу врывается в балаган, отбросив приличия и условности, а заодно и заботу о пьющем отце и малолетних братьях, ради которых, как ей казалось, она в своё время выходила замуж. Муж-то и оказался в совестливых, неся обвинения в набожности, бережливости и дерзком пожелании тестю прекратить пьянку.
13. Ариадна. Шаблон сжат до предела: балаган состоит из Ариадны, энергичной противницы скуки и пошлости, и ее любовника, ускользнувшего от жены и детей. У любовника кончаются деньги; тогда рассказчик Иван Ильич, будучи призван на смену, берется доить своего престарелого отца и доводит его до разорения. У совестливого рассказчика осталась одна надежда на некоего князя Мактуева, давнего Ариаднина ухажера: ах, кабы князь перехватил эстафету!… – И всё это без малейшей тени сарказма и даже без мягкого чеховского юмора.
14. Дом с мезонином. Юная Женя влюблена в совестливого Петра Петровича, тот отвечает ей взаимностью. У Петра Петровича есть совесть, но нет привычки сначала думать и лишь затем говорить; сидючи за столом со старшей Жениной сестрой, барышней деятельной, рассудительной и тоже к нему неравнодушной, он несет такую ломовую ахинею на социально-политические темы, что заботливая сестра, законно опасаясь за благополучие Жени, срочно отправляет ее к родным. Женя плачет, Петру Петровичу скучно, и он полагает инцидент исчерпанным.
15. На подводе. Марья Васильевна, сельская учительница, одинокая и несчастная, едет на телеге по ужасной весенней дороге в уезд за ежемесячным грошовым жалованьем и горько сокрушается о своей безрадостной и бессмысленной жизни. Богатый и красивый помещик в экипаже четверней, гонимый скукой, едет по той же дороге в гости к соседу. Он ей очень нравится… – Но что проку? Балаган безжалостно продолжает своё представление, где на долю совестливых, даже без ущерба в интеллекте, неизбежно достается одиночество и увядание.
16. Ионыч. Дмитрий Ионыч Страхов – тот же учитель словесности, которому не вышло жениться, но зато вышло отлично заработать тяжким и благородным трудом врача. Из-за этого он порастерял в балагане весь свой запас совести, понакупил недвижимости и превратился в рогожный куль, невесть чем набитый. Место совестливого осталось за его несостоявшимся тестем, барином богатым, гостеприимным, добрым мужем и отцом, но досадно близким к шаблонной характеристике.
17. У знакомых. Балаган локализован в имении Кузьминки, которое идет с молотка. По отчаянному зову хозяйки Тани, своей старой знакомой, туда едет совестливый адвокат Михаил. Делу, впрочем, уже ничем не помочь, даже если вдруг Михаил решит жениться на юной Таниной сестре… Адвокат ограничивается пустыми советами да секретной подачкой ста рублей Таниному мужу, разорителю имения, с которым он, бывало, пересекался в одном из московских публичных домов.
18. Дама с собачкой. Самый популярный рассказ из данной серии, да и недаром: Гуров, от скуки соблазнивший даму с собачкой в солнечной Ялте, вопреки своим привычкам и балаганным обычаям всё никак не прекратит эту связь, вызывая неподдельное сочувствие у читателя. Само собою разумеется, оба героя глубоко страдают от скуки и пошлости, каждый у себя в семейном кругу. – Кто же тут совестливый? Разве что дочка Гурова, которую тот провожает в гимназию по дороге к любовнице, да собачка, символ родства с Гуровым по женской линии.
19. Архиерей. Это рассказ особого назначения: балаган выстроен прямо в Церкви. Выстроен без фарса и гротеска, так что иной читатель и не сообразит, куда он угодил, тем более что герой совестлив донельзя, до отвращения к обстановке и окружающим. Литургия Великого Четверга: «Служил он обедню в соборе», и более ни слова. Читает Евангелие на утрене Великой Пятницы: поднимается настроение, наплывают приятные воспоминания – и ни намека на Того, о Ком речь. – В ту ночь архиерей умер. «На другой день была Пасха… Играли шарманки, визжала гармоника, раздавались пьяные голоса». Пророчество на 20 лет вперед: «Но в ту весну Христос не воскресал». В балагане нет Ему места.
20. Невеста. Самое последнее сочинение Чехова и самое пророческое. Надин жених – сын священника: что может быть скучнее и пошлее?... Совестливый Саша настойчиво требует от Нади перевернуть жизнь – она так и поступает, бежит от жениха, из родного дома, из города. Учиться? – Да, вскорости научится переворачивать жизнь разными способами. На дворе 1903 год: через полтора десятка лет Надя наденет кожанку и возьмет маузер.

* * *

Мы ценим труд патологоанатома, с протокольной точностью подтвердившего всё то, что мы знаем из истории прошлого века, что обязаны были знать и те, кто перевернул жизнь нашей Родины, и кто подготовил переворот, но увы, не знали и знать не хотели. Отец лжи век за веком оборудует для человечества свою среду обитания. Задолго до Чехова замечено: «Живя в нужнике, поневоле привыкнешь к …, даром что gentleman», но навряд ли Пушкин предвидел столь широкую применимость своей вскользь написанной фразы.

Многие ли сегодня имеют уши слышать пророческий голос Чехова? – Скорее нет, чем да; впрочем, сколь ни тяжелы миазмы нынешней эпохи, в XXI столетии каждому дана возможность в любую минуту выйти на чистый воздух: была бы добрая воля.

Подтверждением правила служит исключение: оно отделяет общее от особенного, помогает понять его природу и значение. Яркий и характерный отказ от описанного шаблона, – небольшая повесть «Три года», будто икона Христова Воскресения в прозекторской. Как отмечено выше, Чехов был честным свидетелем.

Иеромонах Макарий (Маркиш), председатель комиссии Ивановской митрополии по вопросам семьи, защиты материнства и детства