Значок легионера. Источник: https://www.tv-prospect.ru/legionářský-odznak-k.html
В первой половине 2009 г. Чешская Республика, председательствовавшая тогда в Евросоюзе, подверглась резкой критике со стороны ведущих западных политиков за ее «сепаратизм» и неуступчивость в вопросе дальнейшего усиления европейской интеграции. Показательно, что тогдашний федеральный канцлер Германии Ангела Меркель в запале полемики раздраженно сравнила чехов с гуситами! А о чешском президенте Вацлаве Клаусе (2003-2013 гг.), известном своим евроскептицизмом, писали в связи с его семидесятилетием (2011 г), что он является, ни много ни мало, Яном Гусом двадцать первого века! [1] В 2015 г. популярная политическая публицистика пестрела многочисленными антиисторическими актуализациями гуситской эпохи, связанными, с одной стороны, с гуситскими юбилеями (600-летие со дня казни Яна Гуса 6 июля 1415 г. и др.), а с другой – с волной международного терроризма. Гуситов сравнивали с «джихадистами» Исламского государства, а Иосиф Сталин выступал в качестве реинкарнации Яна Жижки![2]
Как видим, в массовом сознании чехи, в XV веке опустошавшие окрестные страны и за сто лет до Мартина Лютера фанатично добивавшиеся радикальных изменений в устройстве церкви и общества, так и остались народом загадочных гуситов[3]. Наряду с этим «вторая жизнь гуситства» на протяжении столетий, т.е. гуситская традиция уже давно привлекает внимание профессиональной исторической науки. Но и в данном случае у нас в руках довольно запутанный клубок часто прямо противоположных суждений историков, увлекаемых потоком их времени и собственных убеждений, религиозной, национальной или социальной принадлежности. Тем не менее, достигнутый на рубеже XX и XXI вв., а особенно в последние годы уровень исследования этой проблематики позволяет составить о ней достаточно объективное представление.[4]
казнь Яна Гуса. Источник: https://was.media/ru/microformats/kazn-jana-gusa/.
Очевидно, что „вторая жизнь гуситства“ началась паралельно с его первой аутентичной жизнью и до эпохи Просвещения развивалась в рамках двух противоположных оценок, но на основе общего христианского понимания истории. Гуситская (утраквистская) часть чешского населения, а впоследствии и европейская протестантская Реформация изначально воспринимали Яна Гуса как мученика Закона Божьего и нового святого. Диаметрально противоположной была оптика сторонников римско-католической церкви, для которых Гус был достойным проклятия и адского пламени еретиком. С рационализмом Просвещения приходит вторая фаза в развитии гуситской традиции. Просветители уже не трактуют ее в категориях спасения и проклятия, но стараются объяснить гуситское движение „человеческими“ мотивами. Конфессиональный аспект отходит на задний план; в оценки Гуса и гусизма проникают проблемы современного им мира, которые авторы проецируют на реалии далекого XV века. С этого времени и вплоть до современности такой подход преобладает в интерпретациях гуситского феномена.
Восприятие гуситской революции и чешской реформации в новое время становится необычайно многообразным. По сути дела, речь идет не о единой гуситской традиции, а о множестве общественных движений, организаций, идеологических и научных концепций, литературных и изобразительных артефактов и символов, которые претендовали на наследие Яна Гуса и пример гуситов. С 1848 г. актуализация Гуса и гуситского движения становится преимущественно делом чешского национального движения. В революцию гуситская традиция вступает уже в своей зрелой форме как символ борьбы за национальную свободу и самобытность. В научном отношении она опиралась на концепцию Франтишека Палацкого, сформулированную в его монументальной «Истории народа чешского», которая оказала влияние на несколько поколений чехов, а также высоко оценивалась и за рубежом, особенно специалистами в Германии и Франции. Его национально-демократическая интерпретация не только провозглашала гуситскую эпоху кульминацией чешской истории, но и выдвигала на первый план ее значение, как одного из значительных шагов всего человечества на пути от деспотии к свободе.
Дальнейшее укрепление позиций гуситской традиции в центре чешской национальной идеологии связано с событиями второй половины XIX века и установлением режима австро-венгерского дуализма, окончательно похоронившего надежды чехов на федерализацию монархии. В 1868 г. по Чехии прокатилась волна массовых протестных собраний, красноречиво именовавшихся «таборами народа», которые проходили на памятных местах, связанных прежде всего с историческими событиями гуситского времени. Именно «таборское движение» способствовало окончательной фиксации гуситской традиции как несущей оси всей чешской истории и восприятия чешского народа как наследника и продолжателя дела «божьих воинов».
Примечательно, что подлинным символом национальной гуситской традиции в это время становится не только и не столько собственно Ян Гус, сколько таборитский гетман Ян Жижка из Троцнова. Фигура непобедимого полководца гораздо больше импонировала секуляризованному и религиозно индифферентному чешскому обществу, чем религиозный реформатор. Магистр Ян, конечно, почитался как национальный мученик на торжествах в день его гибели 6 июля 1415 г., по всей стране устанавливались памятники вифлеемскому проповеднику, ему воздавали должное как борцу за «правду», понимаемую в общем довольно абстрактно, но на первый план выступает именно Ян Жижка, бесстрашно громивший внешнего врага, который мог с успехом служить образцом для актуальной национальной борьбы.[5] Причем, это не Жижка Ф. Палацкого – беспощадный фанатик «закона божьего», а диаметрально противоположная фигура мужественного воина, строгого, но справедливого «отца» своих бойцов, а прежде всего, защитника порядка во время революционной анархии, мудрого политика и государственника! В деятеле именно такого типа нуждалось чешское общество в качестве своего символа и образца. Таким изобразил Жижку влиятельный, но консервативный чешский историк и австрийский патриот В.В. Томек. Парадоксально, но с этого времени и до настоящего дня концепция гуситского движения Франтишека Палацкого символизируется Яном Жижкой в интерпретации Вацлава Владивоя Томека, весьма далекого от представлений о благотворном роли гуситской эпохи в чешской истории!
Памятник Яну Жижке в Праге. Источник: https://lifeglobe.net/entry/10015
В условиях Первой мировой войны открытая демонстрация прогуситских симпатий внутри Чехии по понятным причинам была крайне затруднена. Тем активнее гуситское наследие поднимала на щит чешская эмиграция. Лидер «зарубежного сопротивления» и будущий первый президент Чехословакии Т.Г. Масарик избрал пятисотлетнюю годовщину гибели Я. Гуса 6 июля 1915 г. как символическую дату для своего выступления в Женеве, в котором провозгласил начало открытой борьбы чешского народа против Австро-венгерской монархии за создание самостоятельного государства. Таким образом, Гус стал патроном чешского политического и вооруженного наступления против австрийского государства с целью его разрушения. Двумя днями ранее, выступая в Цюрихе, Масарик заявил: «Если мы вспоминаем сейчас таких мужей, как Гус, Жижка, Хельчицкий, Коменский, то должны осознать, что так как они боролись за свободу чешского народа, так и наш долг сделать все для свободы своего народа».[6]
Томаш Масарик – первый президент Чехословакии.
Источник: https://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/1027576
Чешское сопротивление не ограничилось только словами. В духе гуситских традиций на фронтах Великой войны формировались чехословацкие легионы, бившиеся за чехословацкую независимость. Корпуса легионеров действовали во Франции, Италии, но наиболее заметную роль они сыграли в России.[7] Понятно, что правительства стран Антанты имели при этом и свои соображения политического и военного характера. В частности, поиски путей повышения боевого потенциала российской армии вызвали к жизни идею создания национальных воинских частей в её составе. Особое место отводилось при этом формированию национальных воинских дружин славянских народов, прежде всего тех, территории проживания которых находились в пределах государств-участников Тройственного союза – Германии, Австро-Венгрии, Турции.
Их создание началось в соответствии с приказом Военного министра от 8 августа 1914 г. «О формировании особых чешских воинских частей из добровольцев», которым предусматривалось «сформировать один или два полка, или в зависимости от числа добровольцев батальон хотя бы из двух рот». Текст приказа ясно указывает и на политический подтекст создания Чешской дружины: «Употребление не боевое, а из-за политических соображений, и с ориентацией на будущее восстание постоянной и прочной организации не придавать, ибо в дальнейшем будут действовать отдельными партиями». В данном случае министр учитывал один из проектов будущего независимого чехословацкого государства как монархии с представителем династии Романовых на троне.
Вскоре в России было открыто отделение Чехословацкого национального совета, главного органа «зарубежного сопротивления», которое начало формировать на добровольческих принципах чехословацкое войско для борьбы с немцами. Национальный совет выделил для этого 300 чехословацких офицеров. В начале октября 1914 г. Чешская Дружина была направлена в распоряжение командования Юго-Западного фронта, где вошла в состав III армии генерала Радко Дмитриева. При этом в соответствии с упомянутым приказом ее разделили на отдельные роты и даже взводы, которые были приданы корпусам и дивизиям III армии. В частности, 1-я рота попала в распоряжение командующего 44-й пехотной дивизии генерала С.Ф. Добротина. Этот факт интересен с точки зрения одного из первых известных свидетельств о существовании благоприятной почвы для проявления «прогуситских» настроений в среде добровольцев. Генерал импонировал дружинникам своим заботливым отношением, и они между собой называли его «Отец Жижка», поскольку он имел только один глаз, как и знаменитый гуситский полководец.
Высокая боеспособность чехословацких частей постепенно убеждала русское командование в целесообразности создания более крупных чехословацких подразделений. В декабре 1915 г. был сформирован 1-й Чехословацкий стрелковый полк. Тем не менее, один его батальон, созданный на базе Чешской Дружины, был отправлен на Северо-Западный фронте, а вновь сформированный второй батальон – на Юго-Западный фронт. Шестого апреля 1916 г. был издан приказ о формировании Чехословацкой стрелковой бригады в составе двух полков, которые приняли самое активное участие в подготовке Брусиловского прорыва и заслужили высокую оценку командующего фронтом. Однако вплоть до падения царизма чехословацкие подразделения не представляли собой самостоятельной боевой единицы, действующей компактно. Ситуация радикально изменилась после Февральской революции 1917 г. Чехословацкие полки при общем развале фронта стали одним из монолитных и наиболее боеспособных соединений российской армии. Весной 1917 года будущему президенту Т.Г. Масарику и его соратникам удалось убедить Временное правительство в необходимости создания самостоятельной чехословацкой бригады. В летнем наступлении Юго-Западного фронта Чехословацкая стрелковая бригада должна была впервые использоваться как единая пехотная часть.
Чехословацкий корпус в РОссии 1914-1920 гг. Источник: https://www.photographer.ru/events/afisha/3412.htm
После того, как чешские и словацкие легионеры хорошо зарекомендовали себя в битве у Зборова, Временное правительство сняло все ограничения на формирование чехословацких частей. В течение августа- октября 1917 г. были созданы первая и вторая Чехословацкие стрелковые дивизии, объединенные в Особый Чехословацкий стрелковый корпус. Следует подчеркнуть, что незаменимую роль в процессе формирования и боевых действий чехословацких воинских частей в России сыграли гуситские традиции, которые Чехословацкий национальный совет, как мы видели, сознательно взял на вооружение в борьбе за создание самостоятельного государства. Гуситские традиции должны были послужить делу воспитания высокого воинского духа чехословацких частей, что проявилось в их названиях. Например, 1-я Гуситская стрелковая дивизия включала четыре полка, носившие имена крупнейших представителей гуситской эпохи: Яна Гуса, Иржи из Подебрад, Яна Жижки и Прокопа Великого.
С этой точки зрения интерес представляет и развитие униформы чехословацких добровольцев. При создании Чешской дружины в 1914 г. воины получили русскую полевую униформу с малиновыми погонами без шифровки и малиновыми петлицами на шинели. В таком виде они практически ничем не отличались от солдат Лейб-Гвардии 3-го Стрелкового полка. Но с течением времени в их обмундировании начинает доминировать гуситская символика. В частности, стрелки 1-го батальона 3-го полка Чехословацкой бригады носили черные погоны, на которых красовалась гуситская чаша из красного сукна и такая же или латунная цифра 3. Стрелки 2-го и 3-го батальонов имели на черных погонах чаши и тройки из желтого металла. Полковое знамя, батальонные и ротные значки также были выполнены в гуситских традициях: с использованием красного и черного цветов и гуситской чаши. Приказом от 21 июня 1917 г. № 158 было разрешено носить на погонах изображение гуситской чаши, а под ней номер полка. У солдат изображения на защитных погонах делались красные — они либо вышивались, либо наносились краской по трафарету. У офицеров погоны оставались по-прежнему золотыми с малиновой выпушкой и просветами, а изображения — серебряными накладными.
Примечательно, что части Чехословацкого корпуса сохранили свои «гуситские» названия и в последующий период, когда приняли активное участие в Гражданской войне в России. Вновь создаваемые подразделения также часто получали названия в духе гуситских традиций, например «33-й корпусной гуситский чехословацкий авиаотряд» и др. Многие из них продолжали так именоваться и в качестве кадровых частей армии Чехословацкой Республики.[8] К концу войны гуситская традиция вновь ожила и в самой Чехии, как только новый император Карл пошел на ослабление цензуры. Теперь она открыто использовалась в государственно-правовом контексте, в смысле борьбы за создание независимого государства чехов и словаков.
С созданием независимого Чехословацкого государства, провозглашенного 28 октября 1918 г., гуситская традиция стала одним из важнейших компонентов государственной идеологии Чехословакии.
[1] На эти факты обратил внимание популярный чешский еженедельник «Респект». См.: Třešňák P. Co Čech, to husita // Respekt. Č. 27-28. 26.06.2011
[2] См., например, дискуссию к статье «Глобальный терроризм и единственное лекарство от террора», переведенной с русского языка на словацкий и опубликованной на чешском портале leva-net. webnode.cz 13.07. 2017 (Globálny terorizmus a jediný liek na teror)
[3] Гуситской эпохе, охватывающей почти все XV столетие чешской истории, посвящена колоссальная историография. В данном случае достаточно указать на главные новейшие обобщающие работы: Šmahel, F. Husitská revoluce. 1-4. Praha,1993; Čornej. P. Velké dějiny zemí Koruny české. Sv. V ( 1402-1437). Praha-Litpmyšl, 2000; Cermanová. P., Novotný, R., Soulup, P. (eds.) Husitské století. Praha, 2014.
[4] Здесь мы приводим основные работы, в большей или меньшей степени анализирующие характер гуситской традиции во времена Первой Чехословацкой республики, на которых и основано последующее изложение: Černochová, J. Reflexe Jana Husa v díle T.G. Masaryka // Šimsa, M. (ed.) Interpretace a kritika díla Jana Husa. Ústi nad Labem, 2016. S. 141-155; Čornej, P. Lipanské ozvěny. Praha, 1995; Čornej, P. Světla a stíny husitství ( událostí-osobnosti-texty-tradice). Praha, 2011; Čornej, P. a kol. Praha Husova a husitská. Praha, 2015; Čornej, P. Jan Hus v proměnách šesti století //Studia theologica. 2015. 17. Č.4. S. 19-35; Čornej, P. «Tábor ja náš program…» ( Masarykova návštěva v Táboře 25. Března 1920) // Petr Čornej. Historici. Historoigrafie a dějepis. Studie,črty,eseje. Praha,2016. S. 173-201; Čornej, P. Křesťanův Nejedlý (s malým dpolněním) // Petr Čornej. Historici. Historoigrafie a dějepis. Studie,črty,eseje. Praha, 2016. S.320-332; Čornej, P. Kořeny sporu o smysl české minulosti // Petr Čornej. Historici. Historoigrafie a dějepis. Studie,črty,eseje. Praha,2016. S. 140-172; Górny, M. «Husitské revoluční hnutí» v české historiografii stalinského období // Husitský Tábor. Sborník Husitského muzea. Suppl.2. Tábor,2004. S. 129-146; Kardoš, R. Jan Hus okem svobodného zednářství v čase prvorepublikovém // Šimsa, M. (ed.) Interpretace a kritika díla Jana Husa. Ústi nad Labem, 2016. S. 156-174; Kejř, J. Husův proces. Praha, 2000; Kořalka, J.: Druhý život husitství // Vybíral, Z. (ed.). Husité. Na ceste za poznaním husitského středověku. Slova-obrazy-veci. Tábor, 2011. S. 95-117; Kotyk, J. Spor o revizi Husova procesu. Praha. 2001; Krejčí, P. Posledních sto padesát let druhého života m. J. Husa aneb od Masaryka po Duku // Šimsa, M. (ed.) Interpretace a kritika díla Jana Husa. Ústi nad Labem, 2016. S. 186-201; Křestán, J. Zdeněk Nejdedlý. Politik a vědec v osamění. Praha-Litomyšl, 2012; Lapteva, L.P. Ruská historiografie husitského hnutí v poslední čtvrtině 20. Století // Husitský Tábor. Sborník Husitského muzea. Suppl. 2. Tábor,2004. S. 149-161; Lysý, M. Medzi prijatím a zatracením. Jan Hus a husitské hnutie z pohľadu konfesionálných predsudkov na Slovensku // Smrčka, J. Vybíral. Z. (eds). Jan Hus 1415 a 600 let poté. Husitský Tábor. Suppl. 4. Tábor, 2015. S. 355-363; Mečkovský. R. Katolická církev a moderní bádání o Janu Husovi // Sacra aneb Rukovět’ religionistiky. 3. Č. 1. S. 25-44; Nodl, M. Dějepisectví mezi vědou a politikou. Úvahy o historiografii 19. a 20. Století. Praha, 2007; Novotný, R., Šámal, P. a kol. Zrození mýtu. Dva životy husitské epochy. K poctě Petra Čorneje. Praha,2011; Pánek, J. Historici mezi vědou a vědní politikou. Pardubice, 2016; Polc, J.V. Jan Hus v predstavách šesti staletí a ve skutečnosti. Olomouc. 2015; Rak, J. Bývali Čechové (české historické mýty a stereotypy). Jinočany, 1994; Randák, J. V záři rudého kalicha. Politika dějin a husitská tradice v Československu 1948-1956. Praha, 2016; Randin, A. Husitská problematika v modernej slovenskej historiografii // Smrčka, J. Vybíral. Z. (eds). Jan Hus 1415 a 600 let poté. Husitský Tábor. Suppl. 4. Tábor, 2015. S. 365-370; Šmahel, F. Jan Hus. Život a dílo. Praha, 2013; Zilinskyj. B. Vyvoj husovské tradice // Vybíral, Z. (ed.). Jan Hus 1415/2015. Tábor, 2015; Кульшетов, Е.Д. Рандин, А.В. Советская историография гуситского движения // Вопросы историографии зарубежной истории. Йошкар-Ола, 1991. С. 64-76; Лаптева, Л.П. Ян Гус в освещении русской историографии столетий // Smrčka, J. Vybíral. Z. (eds). Jan Hus 1415 a 600 let poté. Husitský Tábor. Suppl. 4. Tábor, 2015. S. 343-353;
[5] В этой связи следует подчеркнуть, что понятия «гусовская» и «гуситская» традиции, как правило, сливаются не только в массовом общественном сознании, но и в научной литературе, хотя они, при всей их близости, не идентичны.
[6] Masaryk a revoluční armáda. Masarykovy projevy k legiím a o legiích v zahraniční revoluci / Papoušek, J. ( ed.). Praga, 1922. S. 35.
[7] Чехословацкие легионы – добровольческие чешские и словацкие военные подразделения, сформированные в 1914 г. и участвовавшие в Первой мировой войне на стороне Антанты. Первоначально именовались просто чешскими или чехословацкими частями. Термин «легионы» (такое употребление характерно для французского языка) стал официально использоваться с середины 1917 года после утверждения его Т.Г. Масариком.
[8] К этой проблематике см.: Vondráček, F. Husité dvacátého století. Praha, 1922; Galandauer, J. Bitva u Zborova. Česká legenda. Praha, 2002; Rychlík. J. Legie a legionáři v české a slovenské tradici a historiografii // Národopisná revue. 2001. 21. Č. 3. S. 170-180; Randák, J. Husovská a husitská tradice v odboji a národně osvobozeneckém boji za první světové války // Čornej, P. a kol. Praha Husova a husitská. Praha, 2015. S. 252-260; Даниш, М. Словаки и Россия / Политические концепции и планы в 1900-1917 гг. //Русский сборник. Т. III/ Москва,2006. С. 38-107; Васильченко, М.М., Галямичев, А.Н. Преодолевая столетия (воинские традиции гуситов в чехо-словацком корпусе. Доступно на интернете: КиберЛенинка: https://cyberleninka.ru/article/n/preodolevaya-stoletiya-voinskie-traditsii-gusitov-v-cheho-slovatskom-korpuse
