Укол

Предлагаем вниманию читателей рассказ, опубликованный в таллинском журнале «Балтика». Впрочем, перед вами, уважаемые читатели, первая редакция рассказа.

То, что случилось с ним было непонятно – не лезло ни в какие ворота – и от того особенно страшно. Походило на кошмарный сон, от которого не получается проснуться.

Начало дня не предвещало ничего экстраординарного. Будильник, шум воды в раковине. Быстрый холостяцкий завтрак: чай и пара горячих тостеров. На улице встретило сумрачное февральское утро с размокшей от соли снежной кашей. Благо, идти от дома до метро было совсем недалеко.

Он позже прокручивал эту пленку назад, пытаясь отыскать какую-нибудь зацепку – предваряющий знак, случившегося позже. Но нет – знаков не было – ни в лицах прохожих, деловито и хмуро спешащих в подземку, ни в идиотских примелькавшихся билбордах на столбах, ни в мигающем зимнем мареве автомобильной реки, вяло текущей в утренней московской пробке. В мутном потоке мыслеобразов, крутившихся в голове, всплыла вдруг строчка из Пастернака: «все мчатся, не доев, не допив». И тут же погасла, вытесненная осколками других утренних химер.

Головной вагон, в который Геннадий успел нырнуть за секунду до закрытия дверей, был как всегда в эти часы – битком. Недавно он перешел на новую работу после полугодовой болтанки в безработной пустоте и вынужден был поспешать к началу рабочего дня. Сотрудники - «старожилы» вальяжно приезжали на час, а то и на два позже – вместе с начальством. Но он пока не мог позволить себе таких вольностей. Контора, куда он попал, ему не нравилась, но приходилось держаться за нее, не допуская «залетов». Растущий долг по кредитке был предельно убедительным.

Выходить было не скоро, и он протиснулся ближе к задней площадке, ухватившись через голову мужика в ушанке за угол поручня. Сжатые в плотный ком попутчики привычно качались в такт перегонам. Большинство – с закрытыми глазами, а некоторые, завладев малым пространством перед собой – судорожно листали одной рукой смартфоны. Краем глаза он различал зеленые полоски «Ватсапа», сине- белые странички «ВК» и «Телеги».

В другой раз он и сам бы, наверное, достал свой смартфон, пробежав глазами новости, послания в мессенджерах. Но толпа стояла так плотно, что даже шевельнуть рукой было лень. Большая станция пересадки уже приближалась, и он начал пробиваться к выходу. Мельком заметил, что за спиной какой-то господин с бородкой, в старомодном драповом пальто и черной шляпе не по сезону повторяет его эволюции, тоже, видимо, намереваясь выходить.

Это случилось под свист торможения состава, когда черные змеи кабелей за окном сменились бегущей панорамой станции. Случилось в одну секунду и было настолько безобразным, что он даже не понял сперва, что произошло. Стоящий за спиной пассажир выпростал из кармана руку и Геннадий ощутил резкий укол в ягодицу. А вместе с этим почувствовал, что в него выпрыскивают какую-то субстанцию. От боли и неожиданности он настолько ошалел, что не смог сдержать громкого матерного междометия. Попытался было обернуться, чтобы схватить негодяя за руку, но толпа энергично и возмущенно уже вынесла его из дверей на платформу, откуда, не дожидаясь полного выхода, уже ломились встречные пассажиры.

Еще остро чувствуя боль укола вместе с поднимавшейся волной гнева, Геннадий попробовал было вернуться в вагон, но двери уже захлопнулись. Со злобой, смешанной с изумлением он увидел лицо своего обидчика в шляпе. Он стоял возле самых дверей и радушно, как бы сочувственно улыбался ему! А потом взял и поднял еще свою долбанную руку в медицинской перчатке, как бы по-дружески прощаясь с ним! В его полуулыбке не было при этом никакой издевки, глума – лишь некое глубинное понимание вместе с сочувствием. За эти несколько секунд Геннадий навсегда запомнил лицо этого странного человека с небольшой бородкой, совершившего с ним неведомый акт насилия.

Поезд тронулся, унося с собой ужасного незнакомца, а Геннадий остался в онемении на платформе. На него недоуменно оглядывались. Какая-то женщина сказала другой: «Смотри, псих какой-то, ща под поезд еще сиганет, давай отойдем подальше на всякий...».

Боль от укола проходила. Поначалу ему остро захотелось осмотреть место, куда ему что-то вкололи. Но сообразив, что сам он его не увидит, а просить кого-то, сняв штаны… Так он точно загремит сперва в пристанционное отделение, а потом в дурдом. На ватных ногах Геннадий подошел к лавке, оказавшейся пустой, и присел на нее, чтобы как-то придти в себя и осознать произошедшее.

«Господи, если бы он скорчил мне рожу, показал бы язык – я бы знал, что это просто великовозрастный хулиган, может сумасшедший хулиган, козел. Обматерил бы его и дело с концом! Но тот вместо этого задумчиво улыбался, сочувствовал. То, что это было не изощренным ерничеством Геннадий понял сразу – он считал себя неплохим физиогномистом. В лице «укольщика» не было ничего обидного или злобно-насмешливого. Он..да... он словно выполнил какой-то трудный долг. Так что же это было?!

Геннадий продолжал сидеть на лавке, не замечая снующих вокруг людей. Некоторые присаживались рядом в ожидании поезда, но заметив соседа — сомнабулу с остановившимся взглядом, опасливо вставали и отходили.

Мысли его переключились на сам укол. «Почему я решил, что это был шприц? Но я же почувствовал, как в меня что-то впрыснули. Что?!» В голове тревожно по нарастающей застучало короткое слово: «яд».

«Он сделал мне смертельную инъекцию, и я сейчас умру», – запаниковал Геннадий. Он вслушался в свой организм, силясь уловить необратимые изменения внутри, предвещающие летальный исход. Но ничего кроме учащенного сердцебиения и холодного пота, выступившего на лбу, с ним не происходило. Но кто я такой, черт возьми, чтобы меня убивать уколом: болгарский диссидент в Лондоне, опасный шпион, носитель секретной информации?!

А может, это медленно действующий яд, чтобы замести следы? Выйду сейчас из метро – и, бац – внезапная судорога. Упаду на тротуаре возле урны, и мой труп будут брезгливо обходить. Это, наверное, какие-нибудь сектанты, которые приносят в жертву случайно выбранных людей. Думая, что тем несут некое извращенное добро – вот ведь улыбался по-доброму, сатанюга! Пальто старомодное, шляпа – косплеют они кого-то. Может его сообщник здесь где-то рядом – незаметно наблюдает за моими мучениями. И на часы смотрит – когда у меня отходняк начнется. Подойдет и зафиксирует на камеру конец.

Тут опять невольное матерное восклицание прорвалось из Геннадия наружу, так, что проходившая мимо чопорная дама брезгливо процедила вполоборота: «алкашня проклятая, нарик».

Ухватившись за последнее слово, мозг Геннадия судорожно заработал в другом направлении: «Ха, да он же меня ширнул просто, подсадил на «дурь». И не отход, а «приход» начнется. Но внутренний собеседник с иронией возразил: «Ну и где твой «приход», где кайф, где глюки?». Геннадий оглянулся – в окружающей его обстановке ничего не изменилось – никаких синих улыбчивых драконов, двухголовых гномиков и белых лилий с красными губками. Он, конечно, не сильно разбирался в наркотиках: кроме «косяков» с анашой в армии, насвая под языком от сокурсника-узбека на студенческой пьянке, ну и один раз укола кетамином, которым «вмазал» его знакомый хиппарь – не потреблял ничего такого. Но не может же быть дурь без всякого действия?!

Смартфон в кармане пикнул СМС-кой. Геннадий, глянув на часы, сообразил, что он сидит здесь на лавке уже с час, давно опоздав в офис. Впрочем, мысль о поездке на работу казалась ему сейчас нелепой. Плохо слушающимися пальцами (ага, началось все-таки!) он кое-как набросал с ошибками сообщение начальнику, что заболел. «Да, я ведь, в сущности, и не вру, – подумал он со странным облегчением, – я действительно заболел, раз мне поставили укол». Так ведь именно выражаются медики? Вот ехал добрый доктор Айболит и поставил мне укол. И не случайному человеку, а именно мне. Интересно почему? Последняя мысль неожиданно для него была не тревожной, а холодно-исследовательской. Это – эксперимент – да! На пользу медицины и всего человечества.

Геннадий живо припомнил недавнюю странную и дикую эпопею с ковидом: паника, еще паника, смерти, «красные отделения», жесткое противостояние «ковидобесов» и «антипрививочников». Сам он тогда не занимал ничью из сторон в этом «холиваре», но прививаться не стал, начитавшись в сети про тяжелые последствия укола «сырой» вакциной. Но и вакцинированных ничуть не осуждал и не высмеивал: каждый выбрал свой путь сам. Он тогда легко переболел в первый же год пандемии и больше не «запаривался» этим.

«А теперь, вот, видно, расплата пришла, – мелькнула ироничная мысль, –вакцинаторы запомнили и настигают поодиночке всех, кто не укололся тогда». Геннадий покрутил в голове эту хохму так и сяк, пока поднимался на эскалаторе. Покрутил, да и выбросил прочь на последней ступеньке, уползающей в железную зубастую щель.

Он вышел в город на «Сретенском бульваре». Определенной цели не было – надо было посидеть где-то на воздухе, вслушаться в свои внутренние ощущения. В конце концов, если уж загибаться – то не в переполненной же подземке…

День тихо катился к полудню. Из-за туч впервые за много дней выглянуло солнце. Геннадий прошел мимо памятнику Грибоедову по бульвару и сел на скамейку, смахнув с нее легкий снежок. Ветра не было, как и мороза. В заснеженных ветвях уже чирикали какие-то птицы, выкликая весну. Чуть поодаль галдела малышня, выведенная местной мамочкой или нянькой на прогулку. «Хорошее место и время для смерти», – подумал литературно и тут же скривился как от реплики в пошлой мелодраме. Достав пачку сигарет, закурил, силясь еще раз хладнокровно припомнить все обстоятельства происшествия и нащупать какой-то логичный вариант дальнейших действий. Но ничего логичного не выстраивалось: любое рациональное размышление упиралось в полную чепуху.

«Идти к врачу или в полицию? – прикидывал Геннадий. – Решат, что я наркоман или шизик, направят на обследование в наркодиспансер, еще и по месту работы, пожалуй, сообщат. Ну кто поверит, что в метро ездит человек со шприцем в руке и вкалывает его ни за что, ни про что в задницу попутчику? А с «жертвой» при этом ничего такого не происходит. В лучшем случае заведут дело о мелком хулиганстве, которое и расследовать-то никто не станет – поржут только вечером всем отделением над этой бумажкой».

Главным когнитивным диссонансом для него оставалось несоответствие дерзкого насилия с уколом незнакомому человеку и благообразный вид укольщика, его странный жест рукой, словно обращенный к некоему внутреннему пониманию жертвы. Геннадий припомнил одну из провокационных максим Фридриха Ницше, которого почитывал в юности: «Напрасно пытающий думает, что непричастен к муке, напрасно его жертва думает, что непричастна к вине».

Тем временем, никаких видимых грозных изменений ни в организме, ни в сознании Геннадия не происходило. Он встал. Как бы оправляя сзади брюки, засунул руку в трусы, ощупав место укола – никаких болезненных ощущений. Зато остро почувствовал, что замерз и проголодался. Сильно хотелось что-нибудь съесть и выпить, компенсируя стресс. Бредя по бульвару в сторону Покровки, и приметив на углу «Рюмочную», охотно завернул туда. Сто грамм водки и горячий беляш вывели его из прострации, изменив ход мыслей.

«Значит так – думал он, – для работы я заболел – ехать туда и завтра бессмысленно – какой из меня сейчас работник? За пару-тройку дней отсутствия, думаю никто бюллетень требовать не будет. В поликлинику и в ментуру мне хода нет. Значит надо просто поехать домой, взять в «Пятерочке» пузырь и пельмени. Дернуть, посмотреть какой-нибудь боевичок из старых, да завалиться в койку – запить и «заспать» хрень, случившуюся с ним!»

Он повертел эту как бы здравую идею со всех сторон. Но столь логичное в другое время решение в этот раз «не заходило». Геннадий чувствовал, что стандартные пути выхода из стресса здесь не годятся. Ну а потом, ему попросту было страшно остаться взаперти с самим собой. «А вдруг это были инопланетяне и я начну вечером превращаться в какую-то зеленую дрянь со щупальцами? Или захочу выброситься из окна, чтобы освободить из своего тела «чужого»? Криво ухмыльнувшись своей бредовой выдумке из триллеров, Геннадий присел в задумчивости на лавку в сквере между двумя старыми особняками.

Невдалеке ударил церковный колокол. Ход мыслей его опять переменился. «Ну что, вот я, допустим, в итоге умру или окажусь трясущимся, лежачим «овощем». И кому от этого станет больно или хотя бы не по себе?

Стало бы матери, но она умерла три года как. Где отец, бросивший их в конце восьмидесятых – жив ли вообще? Ему неизвестно – ни разу не удосужился узнать. Жена, с которой они разошлись десять лет назад, поди уж и забыла его – у нее уже, вроде, третий муж...Их взрослая дочка уехала в Голландию, выйдя там замуж. Вестей от нее у него нет, расставание было заочным и холодным. Может у меня и внуки уже растут, – подумал он с нахлынувшей внезапно тоской.

А друзья – где они у него? Один школьный кореш давным-давно умер, второй отчего-то резко прекратил с ним общение и, по слухам, уехал на ПМЖ в Израиль – на «родину предков», о которых прежде даже и не заикался. Ребята и девчата с институтского курса тоже разбрелись кто-куда. Общение редкое и точечное: у кого семья, у кого бизнес, служба – общих тем для разговоров – минимум. Да и близости душевной как-то ни с кем не сохранилось.

А почему она должна была сохраниться? – со злостью к себе вдруг подумал Геннадий – Что ты сам сделал для этой близости? Про дочь даже родную ничего не знаешь, отца не удосужился разыскать за все эти годы – обиделся, видишь, на него! Мать, пока жива была, навещал лишь по «случаю». А похоронив, в колумбарий в Николо-Архангельском лишь один раз заехал, заплатив деньги вперед….

Вот поэтому ты и торчишь один как хрен на поле – обратился он к себе с трезвой ясностью диагноза. – Одни девки случайные на ночь, да знакомцы «по делу» – на работу пристроиться или просто выпить, «потереть» ни о чем…

Тем временем, колокол на колокольне ударил еще несколько раз. «Праздник сегодня что ли какой?», – мелькнула мысль. И тут же с непонятной, нараставшей тревогой обратилась в другую: он уже тысячу лет не был в церкви. Даже по большим праздникам не заходил свечку хотя бы воткнуть. А ведь когда-то, в самом начале девяностых ходил, интересовался, книжки читал. Дочку тогда крестили, на исповеди он несколько раз был, причащался на Пасху и Рождество. А как семья грохнулась – так и «отрезало». У него тогда бизнес закрутился, деньга перла – не до Церкви стало. И ведь все это разом потом сгорело синим пламенем – долги до конца века отдавал, машину продал, хорошо хоть на счетчик не поставили…

Геннадий разволновался от своих воспоминаний, куря одну сигарету за другой. А что, собственно, ему вспоминать? Счастливое советское детство – да! Походы, пионерлагеря были, «Облади-облада» на танцплощадках, гитары у костров. Ну а дальше-то что? Институт, горбостройка с винными очередями, ГКЧП, крушение страны, от которого никто особо не чухнулся. А потом гайдарономика, развал всего, октябрь девяносто третьего – кровавый и бестолковый.

Но где, он-то Геннадий был? Страна горевала, бедовала, воевала, пыталась выстоять. У него же за спиной тусовки, посиделки, песенки с плясками по кабакам, бесконечный трах и бизнес-колбасня. Кому это всё, для чего? Один знакомый по дворовому футболу погиб еще на излете Афгана – в ВДВ служил. Другого приятеля покалечило на Первой Чеченской. Вот и опять война – молодые и не очень ребята уходят добровольцами. Сидят сейчас в мокрых окопах, бандерлогов бьют и пули от них получают. А ты – не такой уж и старый пенек, пузо отъел, по конторам мутным шаришься, шлюх дешевых по кабакам цепляешь. Да еще в соцсетях лабуду всякую читаешь и пишешь, киношку голливудскую под пивко потребляешь. И это жизнь?!

Геннадий резко встал, смяв в досаде пачку с остатками сигарет. Не понимая еще толком, куда ему идти, пошел инстинктивно туда, откуда недавно доносился звон. Крест над колокольней и купола храма скоро показались из-за домов.

Внутри было полутемно – горела большая и две поменьше свечи у аналоя, да несколько лампад у икон. Чтец в желтом стихаре вычитывал Девятый Час, мерно перелистывая страницы под светом тонкой лампы-прищепки. Несколько ранних прихожан жались в темноте приделов.

Геннадий, ежась отчего-то, взял три свечи у свечного ящика за пожертвование. И неловко от долгой отвычки крестясь, поставил их Спасителю, Богородице и Николаю Чудотворцу. Он не знал, чего просить, не помнил молитв, а только повторял по-детски: «пожалуйста, помоги мне!» Постояв еще немного и послушав малопонятную тягучую вязь Псалтыри, вышел вон, на что-то решившись.

Номер бывшей жены Насти он аккуратно переносил из телефона в телефон. Хотя последний раз общался с ней десять лет назад по поводу отъезда дочери. Выйдя из церкви, он отправил по ее номеру СМС: «Можешь говорить?» На всякий случай подписался, надеясь, что цифры не изменились. Ответ «звони» пришел не сразу – он успел дойти до метро. Геннадий отошел в уголок от потока людей входящих и выходящих из подземки и набрал ее номер.

– Привет!

– Привет!

Когда пауза начала явно затягиваться, Геннадий, стараясь говорить спокойно и убедительно, произнес:

– Я хотел бы с тобой увидеться ненадолго... где и когда скажешь. Но очень просил бы сегодня. И, перебивая, предполагаемые саркастические вопросы с той стороны трубки, твердо сказал:

– Я не собираюсь больше ничего портить в твоей жизни – просто хотел сказать два важных слова, и кое-что узнать.

После новой мучительной для него паузы, услышал тихий ответ:

– Хорошо, давай сегодня в семь – в сквере у моей работы. Надеюсь, помнишь? Только у меня времени немного, предупреждаю. А опоздаешь – ждать не буду.

– Спасибо, не беспокойся, я тебя не задержу! Сквер помню, конечно, если ты работаешь там же где и прежде.

Трубка замолчала.

Геннадий взглянул на циферблат в уголке экрана: 17.20. Ехать до Настиной работы отсюда было минут 15 – времени полно. Он вновь ощутил приступ голода. Вечерело. Пошел по улице, надеясь отыскать не самую дорогую в этом центральном районе забегаловку. Мысли в голове как тараканы разбегались в разные стороны. «Может все это зря? Может поздно уже все это?», – занудел, было, в душе бесенок малодушия, – купить винишка, да запить интрижку?». Геннадий брезгливо, хоть и с некоторым усилием отогнал мохнатого.

Он уже приметил вывеску чебуречной в переулке начал сворачивать туда, как его ожгло ознобом. На мгновение Геннадию показалось, что из-за спины его вывернулся и пошел вниз по улице утренний страшный человек в пальто и шляпе. Остановившись как вкопанный, он судорожно вгляделся в удалявшиеся спины, но никого похожего на давешнего «укольщика» в московском вечернем сумраке не увидел.

«Интересно из-за правого или левого плеча выскочил этот субъект», – меланхолично прикинул Геннадий. Одновременно в висок дятлом стукнул совсем уж дикий умственный выверт: «Может быть, я все-таки умер – еще там в метро на лавке? Мое тело лежит в морге с номерком на ноге. А все последующее – смертные видения в каком-то предбаннике Шеола. Или, например, я на столе в реанимации, обмотанный проводками и трубочками – в коме. А душа блуждает между мирами, пытаясь что-то «дожить» и исправить…»

Он машинально пролистал телефон, отметив свою утреннюю СМС-ку на работу и ответную – с пожеланием выздоровления. Затем какие-то новые дурацкие видосы в Ватсапе, «комменты» к его вчерашним постам в «ВК». Узрел и новую рекламную рассылку, которую не успел еще отправить в спам. И даже многозначительное «сердечко» от старой и давно опостылевшей любовницы.

«Неужто всю эту лабуду будут показывать и после смерти», – усмехнулся он своей фантазии. Если я и жмурик, то как Ленин, который, как известно, «умер, но тело его живет».

Вечерний гомон «подогретых» посетителей чебуречной окончательно вернул его в суровую ткань бытия. Быстро выпив чашку куриного бульона, Геннадий взглянул на телефон – до назначенной встречи был еще почти час. Но он решил, вопреки обыкновению, приехать пораньше и подождать жену в сквере. «Бывшую, бывшую жену», – поправил сам себя с неожиданной острой грустью.

Намечалась большая оттепель: сосульки, истончившись, тихо позванивали на ветру, из водосточных труб слабыми струйками сочилась вода. Он хорошо помнил этот тополиный сквер у Настиной конторы. Здесь он несколько раз встречал ее, здесь у них однажды состоялся серьезный разговор, который в итоге привел к разрыву. Подняв капюшон от летящей сверху мороси, Геннадий, засунув руки в карманы, бродил под кронами, по расходящимся дорожкам, подсвеченным желтыми фонарями. Вспоминал всю их не столь уж и короткую совместную жизнь: неприкаянную веселую пору молодоженства, «медовую» поездку на юга, рождение дочери, покупку трехкомнатной квартиры в хорошем районе, взаимную радость первых шальных денег, роскошную иномарку, которую потом отдал за долги. Ну и еще – шальную же глупую пьяную его измену, выплывшую наружу дурной болезнью, многочисленные аборты жены, от которых он ее и не думал останавливать…

Любил ли он Настю? Да, любил – он это помнил твердо. Так отчего же все так вышло? И вот дочь – Света… Не захотела с ним общаться, уехала даже не попрощавшись…

«Заслужил, заслужил ты это, дружок», – вывел он с непривычной для себя горькой оскоминой правды. Он, собственно, и хотел встретится с бывшей женой, чтобы попросить у нее адрес телефон Светланы. Но и не только за тем. «А зачем?», – спросил он себя в упор. Она замужем, как ему говорили, наверное, счастлива...Во всяком случае, уж точно не впустит его заново в свою жизнь. Но ведь согласилась на встречу. Из любопытства? Или из жалости, услышав его серьезный и просящий голос? А может, что-то все же там на дне души осталось...Резким движением воли Геннадий запретил себе думать в этом направлении.

Он приметил Настю издалека. Она вышла из дверей, прощаясь на ступенях с двумя сослуживицами, которые что-то весело щебетали. Быстро подошел и откинул капюшон.

– Здравствуй!

– Ну, здравствуй, – ответила она, стараясь выдержать ироничный тон, что, впрочем, ей не слишком удалось. – Ну что хотел сообщить, о чем спросить?

Он смотрел на нее прямо, не отводя глаз. Постарела? Да, не без этого – морщины вокруг глаз, умудрённый взгляд пожившей женщины. Но та же почти стройность фигуры, сдержанная властность движений.

Геннадий предложил жестом отойти от здания вглубь заснеженной аллеи. Он продолжал молчать и Настя, нетерпеливо достала из сумочки пачку с тонкими дамскими сигаретами.

– Пожалуйста не тяни, мне некогда здесь с тобой прогуливаться в молчании. Что ты хотел?

Геннадий посмотрел ей прямо в глаза вдруг твердо и как бы неожиданно для самого себя произнес:

– Я хотел тебе сказать Анастасия… прости меня за все. Пожалуйста.

И тут же, опережая ее реплики, готовые сорваться с накрашенных губ вслед за злым огоньком, стрельнувшим из глаз:

– Нет, нет я не собираюсь вторгаться в твою жизнь, не жду от тебя ничего такого. Но просто искренне прошу: прости, я виноват перед тобой и дочерью.

То ли от неожиданности (она явно не ожидала от своего «бывшего» таких слов и интонаций), то ли от чего-то другого Анастасия не вылила на него поток язвительного презрения, заготовленный заранее. И только глухо пробормотала:

– Кому теперь нужно это прощение…

– Знаешь, со мной сегодня случилось кое-что из ряда вон, – продолжил Геннадий – Я пока сам не могу этого понять. Может потом... расскажу, если мы... еще когда-нибудь увидимся на этом свете. Только я вдруг понял, что мне нужно срочно исправить, ну или хоть как-то загладить мои главные «косяки». Пока...пока не поздно.

– Да что это с тобой стряслось? Тебе ведь раньше все по барабану было. Заболел что ли?! – с остатками насмешливости, но и с явной уже ноткой тревоги в голосе спросила Настя. – И тут же больше себя, чем его «осадила» – Только ты не думай, что это может что-там вернуть в наших отношениях. Даже если ты и впрямь с какого-то перепугу почувствовал себя виноватым. Впервые в жизни, – не удержалась она от колкости.

Раньше, даже еще вчера– пронеслась у него в голове быстрая мысль – он ответил бы на эту колкость своей. Но сегодня кротко и грустно ответствовал:

– Я и не думаю, Настя. Кто я такой, чтобы лезть в твое новое семейное счастье (при этих словах он заметил, как ее губы дернулись в невольной горькой усмешке). Просто мне важно было тебе это сказать и ...попросить телефон дочери. Ей мне тоже нужно сказать...И еще кое-что сделать. Пока я жив.

Абсолютно серьезный тон его, без клоунских выкрутасов, без давилова слезы произвели впечатление. И Анастасия с беспокойством переспросила:

– Ты к врачу обращался?! Сейчас многое вылечивают.

Но Геннадий в ответ только покачал головой:

– Нет, Настя, это что-то другое, я не придуриваюсь – правда, не могу объяснить. Ты дашь мне контакты Светы? Она еще в Амстердаме?

– Да не в Амстердаме, она, в Утрехте была. Но уже два года как в Питере живет и работает. Ты у нее тоже будешь прощения просить?

– Наверное буду, да. Но мне хотелось бы просто услышать ее голос, понимаешь? Она еще с голландцем своим?

– Развелись они давно, детей нет. Голландец этот гомиком оказался. И педофилом вдобавок.

– Тьфу, ты, – Геннадий поморщился от сочувствия и отвращения – Бедная Светка! Как она его сразу не разглядела?!

– Я тебя тоже сразу не разглядела, – с «язвинкой» парировала Анастасия. Но тут же изменила тон. – Я тебе пришлю ее «мыло» – напиши ей сперва, скажи, что мы встречались. Или нет – я сама ей напишу. А она телефон тебе пришлет…если захочет.

– Спасибо и на том Настя. Еще раз прости за все и … не поминай лихом если что…

Он наклонил голову, развернулся и молча пошел прочь от озадаченной бывшей супруги. Та же, постояв в нерешительности, закурила было, вторую сигарету, но не докурив, скомкала и бросила в подтаявший сугроб. А потом села на мокрую лавку, тяжело задумавшись, стараясь сдержать предательский слезный комок в горле… Он не видел, но чувствовал это спиной, так, как будто стоял рядом.

Геннадий слабо помнил, как он доехал домой, ели ли и пил ли что -то перед сном. Хотел осмотреть в ванной место укола на ягодице, но не найдя сразу маленького зеркальца, плюнул и бухнулся в кровать. И тут же провалился в тяжкий сон.

Ему снилось, что он абсолютно голый, но почему-то в домашних шлепанцах идет по зыбкой и извилистой узкой дорожке, висящей в воздухе между двух скал. Внизу лежала и клубилась туманом пропасть. Поверхность самой дорожки представляла из себя месиво из снега и льда, какое бывает между морозом и ростепелью. Идти было и тяжело, и страшно. Но нужно.

Большая часть гиблой тропинки осталась позади, однако в груди его назревало чувство чего-то необратимого. Тревога эта, как бывает во сне, материализовалась. В некоего чудовищного шершня, который, взявшись невесть откуда, начал угрожающе гудеть над его головой. Он как будто примеривался, куда лучше укусить ходока.

Геннадий во сне понимал, что нельзя паниковать и махать руками в попытках отогнать или прибить вражину. Насекомое, тем временем, мерзко жужжа, садилось ему то на спину, то на грудь, пыталось запутаться в волосах. Стиснув зубы, он терпел, стараясь даже не убыстрять шаг. Но в глубине души уже знал, чем все это кончится: шершень непременно должен вонзить свое жало в его плоть.

И вот, не выдержав, он все же согнал летучего гада с лица, по которому тот полз. Взлетев, шершень загудел злее, и быстрее закружился вокруг него. На вершине скалы, к которой он шел, слабо блеснул из тумана желтый маячок. И одновременно с этим произошло то непоправимое, что он предчувствовал. Спикировав сбоку, шершень долбанул его в шею — у подбородка. Геннадий закричал от боли, махнул руками и подскользнувшись, полетел с дорожки вниз.

Но...не проснулся как можно было ожидать, а летел и летел, кувыркаясь в тумане. Пока не ощутил еще один болезненный удар в районе лопаток. А потом с ужасом и восторгом увидел, что его руки обрастают перьями, изгибаются, превращаясь в крылья. Геннадий взмахнул ими несколько раз, а потом еще и еще – он летел!

Крылья выросли небольшие, неказистые, но их хватило, чтобы, поднявшись в несколько взмахов из провала, взлететь и над висячей дорожкой, и над вершинами гор. Пробить серые тяжелые облака, вонзившись в бескрайнюю голубизну неба, узреть с восторгом полыхающий шар Солнца вверху и снежную, блистающую облачную равнину под собой. Здесь не было ни жизни, ни смерти – один бесконечный, гремящий музыкой сотен оркестров, торжественный полет…

Он проснулся с сильно бьющимся сердцем. Несколько минут лежал, пытаясь продлить, оставить навсегда с собой то, что было ему сейчас явлено с такой бесспорной силой и правдой. Ничего подобного он не видел во снах давно. Да, нет, не давно – никогда. При том, что он помнил все свои «главные» ужасные и счастливые сны детства и отрочества.

Рассвет за окном только начинал разгораться. Он открыл форточку, вдохнув воздух – день обещал быть ясным и слегка морозным. Умывшись ледяной водой, Геннадий посмотрел на себя в зеркало, как будто со стороны – узнавая и не узнавая. Он ясно до деталей помнил вчерашний день и точно знал, что будет делать сегодня. Поедет в колумбарий к матери, купив цветы. Пороется в старой записной книжке отца, которая давно лежала у него на дальней полке в шкафу, попробует отыскать его следы через Интернет. Будет ждать ответа от дочери на (он был уверен, что Настя еще вчера послала ей письмо или даже позвонила). Еще попытается разыскать одного совсем старого, пропавшего друга. Еще… Но все это будет позже. А сначала…

Геннадий вошел в аптеку сразу за тем, как две молодые женщины – провизорши, зажгли свет и деловито переговариваясь, одевали белые халаты, на ходу подкрашивая губы у зеркала.

– Доброе утро! Мне, пожалуйста, тонкий шприц, физраствор для инъекций, одноразовые перчатки– обратился он к той, что первая оказалась у прилавка.

Подозрительно взглянув на раннего покупателя, женщина тем не менее, принесла и рассчитала нехитрый товар. Переспросив перед этим дозировку и зачем-то поинтересовавшись внутривенная или внутримышечная инъекция требуется.

– Внутримышечная, самый легкий, улыбнулся Геннадий. – Не беспокойтесь, я не наркоман, добавил он.

Провизорша, чуть фыркнув, пожала плечами и пробила покупку.

Придя домой, он вынул из глубин шкафа свое старое, когда-то супермодное долгополое пальто, примерил его. Пуговицы сходились. Уже одевшись, Геннадий пошел в ванную и тщательно вымыл руки, протерев их для верности остатками водки из чекушки. Затем распечатал шприц, набрал физраствора, стравил из иглы воздух и закрыл ее колпачком. Быстро изготовил из картонки самодельной чехол, вложил в него наполненный шприц, засунув готовое «изделие» во внутренний карман пальто. А потом, сунув перчатки в другой карман, не оглядываясь вышел за дверь.

Час пик в метро был уже в самом разгаре. Геннадий садился в разные поезда, переходил из вагона в вагон, всматриваясь в лица попутчиков. Кого именно он искал, он вряд ли мог сформулировать. Но когда он увидел его, в сердце радостно стукнуло – да, это он.

Это был довольно молодой еще человек, плавно втекающий в «средний возраст». Еще энергичный, но уже с брюшком и с ленивой скукой в глазах. Впрочем, кроме скуки и будничной утренней бессмыслицы в его правильном лице проскакивали порой и тлеющие искры внутренней мысленной работы. Остатки того, что через пару-тройку лет окончательно потухнет, превратив некогда неглупого и искреннего человека в ходячую труху – циника-пофигиста, биоробота-потребителя.

«Он – это я» – с внезапным трезвым осознанием, но и глубоким состраданием подумал Геннадий, осторожно пробираясь ближе к своему «двойнику». Молодой мужчина явно собирался выходить на ближайшей пересадке. Геннадий встал за его спиной, прикинув путь для быстрого отхода. Когда поезд начал торможение, он быстро натянул на правую руку гигиеническую перчатку и аккуратно освободил в кармане шприц от чехла, сдернув с него колпачок.

«Пора просыпаться дружище», – чуть слышно прошептал он, и извлек руку из кармана.