Художник: Мэри Кассат
За очень короткое время одна за одной у меня вышло несколько статей о женщинах, которые сделали или не сделали аборт. После этого я получила много писем и комментариев с разными историями на эту тему.
Они – о страхе и боли. О вере и любви. О победе над собой и борьбе за своего ребенка. О Промысле Божием. О разном…
Постепенно я расскажу их все. А начну с этой – о смерти одного маленького мальчика. И о силе человеческого духа и жизни. Поделилась ею со мной молодая женщина по имени Мария.
***
– В семидесятых годах прошлого столетия у моей свекрови умер первенец, – начала она свой рассказ. – Прожил он всего лишь сутки.
Малыш родился недоношенным с внутриутробной пневмонией. Единственное, что смогли сделать для него врачи того провинциального роддома в маленьком районном городке, – это обложить бутылками с теплой водой. Чтобы хоть как-то согреть… Назвали мальчика Денисом.
– Спустя почти пятьдесят лет свекр признался, что до сих пор помнит вес того сверточка в руках, который вынес из роддома хоронить.
Это правда никогда не забывается… У меня есть знакомый многодетный отец (уже и дед), который когда-то так же забирал из роддома тельце мертворожденной дочери. Мать лежала в реанимации, и он хоронил ее сам.
– Прошло больше двадцати лет, а я до сих пор, когда вспоминаю, ощущаю ее руками, – рассказывал он мне со слезами на глазах.
Но это отступление…
– Я не знаю, сколько сил нужно было этим людям, чтобы уже через одиннадцать месяцев после смерти Дениски родить второго ребенка, – говорит Мария. – Но от той страшной боли они отошли…
Для того чтобы не повторилась первая их трагедия, молодые муж и жена даже перебрались в областной центр. Там у ребенка в случае чего было больше шансов на выживание.
Родился сын, слава Богу… Любили его, растили… Работали… Жили непросто – много лет мотались по общежитиям и съемным квартирам. И мечтали еще о детях…
Но одиннадцать лет после рождения этого второго ребенка ничего у них не получалось. То выкидыши один за одним, то что-то еще…
– И вот в сорок лет свекровь неожиданно забеременела моим будущим мужем, – рассказывала Мария. – И настояла на сохранении ребенка! Буквально заставила врачей это сделать.
***
Сейчас об этом странно слышать – что женщина должна заставлять врачей сохранять свою беременность, все же времена меняются. Но что такое в советское время, когда 24 года – «старородящая», беременность в сорок лет?.. Тем более что прямо перед ней у нее случился анафилактический шок на препарат, которым лечили после последнего выкидыша. А это огромные риски.
– В пять недель беременности ее госпитализировали и продержали без перерывов практически до самых родов, не выпуская даже гулять, – рассказывала мне Мария. – Вместо свежего воздуха она дышала кислородной подушкой… Ее постоянно оскорбляли… Врачи приходили в палату, тыкали в нее пальцем и говорили остальным, чтобы не вздумали так чудить, как «эта бабка». Семь месяцев страха: «Шевелится? Не шевелится?..» Семь месяцев видеть мужа и старшего сына только в окошко. Но она выдержала! И родился мой будущий муж.
Прошли годы… Оба брата выросли. Старший женат, но детей у них с супругой так и нет. Но они очень поддерживают своих стариков. Помогают им и финансово, и не только.
– Его жена-врач в свое время выбила свекру квоту на операцию на сердце, благодаря которой тот и дожил до внуков, родившихся уже от младшего сына, моего мужа, – рассказывает Мария. – Понятно, что болит до сих пор. У свекра три инсульта, и каждый – через пару месяцев после рождения у нас малыша. Может, и совпадение. А свекровь до сих пор то и дело повторяет, что никак не может поверить: по их квартире снова топают детские ножки. Первая внучка ведь родилась, когда обоим было уже семьдесят…
У Маши с мужем трое детей. Они надеются, что будет больше. Конечно, благодарна она свекрови, которая ради ребенка (а значит – ради ее супруга) выдержала давление, издевки и «заточение» в роддоме. Выносила и родила его вопреки всему и всем! И кажется Марии, что силу дала женщине та боль от потери первенца, которую она каждой клеточкой помнила даже спустя много лет. И любовь к тому малышу. А через него – к будущим своим детям. Она знала цену материнству.
– Маленький Дениска, проживший всего сутки, обложенный бутылками, через годы свернул горы и открыл путь новым жизням. Не одной, а больше.
Да… Во всем есть смысл. Я в это верю. Даже в то, что нам кажется страшным и бессмысленным.
***
Собственно, на этом можно было бы и закончить… Но когда текст был уже практически готов, оставалось только отправить, ко мне на подворье подошла незнакомая женщина. Точнее – подошла она не ко мне, а к моей пятилетней Маше, у которой синдром Дауна.
– Как тебя зовут, солнышко?
– Маруся.
В последнее время она любит так представляться – Маруся.
– А меня тетя Оля. Будем дружить?
– Ну, ладно.
Это снисходительное «ну, ладно» – тоже хит последних времен.
В общем – обычная история. Люди часто вот так запросто знакомятся с нашей Машей. А заодно и со мной.
– Я очень люблю людей с синдромом Дауна, – сказала мне эта женщина. – У меня был такой дядя. Умер десять лет назад.
– Расскажите о нем, пожалуйста, – попросила я.
Ольга немного помолчала, как будто подбирая слова.
– В те времена, когда в нашей стране «не было секса и инвалидов», главным средством контрацепции был аборт, а многодетных считали маргиналами, моя бабушка родила своего четвертого ребенка. Вот только было ей тогда сорок шесть лет, – начала она…
Очень художественно, надо сказать.
Поэтому я и хочу поместить здесь и эту историю тоже. Она происходила примерно в то же время, что и первая. И героиня тоже была по советским меркам не то, что старородящая, а вообще – старая кляча на смертном одре. Только рождением сына ничего не закончилось.
***
Четвертого ребенка в той семье никто не планировал. Там и третьего никто не планировал. Но бабушка и дедушка Ольги, хоть и были оба коммунистами и партийцами, в Бога все же верили. Не на показ, конечно, а тихонечко. Чтобы проблем не было. И аборты делать не собирались.
Выслушав в третью свою беременность, которая пришлась на ее тридцать девять лет, все про: «Бабушка, вы в паспорт давно смотрели?» и «Видимо, любит ваш дедушка это дело, раз третьего вам настрогал», Вера Семеновна (так ее звали) в итоге родила, тихонько перекрестилась и старалась забыть весь этот кошмар навсегда.
Но в сорок шесть лет, когда она и сама себя бабушкой считала (она ей и была – старший сын с женой только вот внука подарили), как гром среди ясного неба новая беременность.
– Бабушка рассказывала, что плакала неделю, – говорила мне Ольга. – Пока дед по столу кулаком не стукнул: «Тебе, дура, Бог на старости лет такой подарок сделал!» Потом спохватился: «Еще одного советского гражданина на свет произведешь! А ты ревешь…»
– Вам еще немного и шестьдесят, куда вы лезете рожать?! – накинулась на нее молодая врачиха.
Молодым всегда кажется, что сорок шесть – это еще немного и шестьдесят.
– Бабушки носки вяжут и пирожки пекут, а не детей рожают, – говорила ей медсестра.
– Вы нам что, «неведому зверушку» собрались тут произвести? – кричала на Веру Семеновну заведующая поликлиникой.
– Это роддом, а не дом престарелых, – смеялись над ней, когда клали ее на сохранение…
А она плакала. И все ждала, когда родит и забудет всех этих людей навсегда. И гладила свой живот:
– Всё у нас будет хорошо, вот увидишь…
***
– Головой надо было думать, а не…
Вера Семеновна лежала на родильном кресле и не понимала, почему врачи с такой брезгливостью рассматривают ее ребенка.
– Слышите, бабушка, головой надо было думать, – повторила акушерка.
А дальше реанимация, в которой оказалась Вера Семеновна после страшного слова «даун», – сердце не выдержало… Потом косые взгляды, усмешки. От нее требовали «не позориться», отказаться от «него» (сына так все и называли – «он», а не ребенок) и поместить его в интернат к таким же «им». И старенькая уборщица, которую она запомнила на всю жизнь:
– Это ребеночек, деточка… Не бросай его.
Вера Семеновна не бросила. Да ей и муж бы не дал. Даже не муж, а скорее – свекровь. Супруг полторы недели вечерами после работы напивался до беспамятства, потом приехала его мать, окунула его головой прямо в таз с холодной водой, покрыла разными эпитетами и велела ехать в роддом и без ребетенка не возвращаться.
– По-разному у них было, – рассказывала мне Ольга. – И плакали, и успокаивались. Деда особо не трогали, а бабушке на работе (она на заводе работала) говорили не позорить облик советского человека и сдать инвалида «куда надо». Но у ее свекрови были связи по партийной линии, – смогла заткнуть всем рты.
Игорек (так назвали мальчишку) рос добрым, беззлобным. Всех любил, и его все любили. Смеялись иногда во дворе мальчишки, но он не обижался.
– А для меня он вообще был лучшим другом, – рассказывала Ольга. – Я родилась у мамы (она вторая у них), когда дяде было семь лет. Ребенок еще. Но когда меня к бабушке привозили, он обо мне заботился, следил, играл. Я взрослела, а он – нет… И вот я уже за ним следила. Но если горе у меня какое, проблема, поплакать хочется – я к нему. Он обнимет, по голове погладит: «Ты хорошая, хорошая! Не плачь! Глазки заболят!» А уж как он родителей своих любил!.. Мало кто так любит. Бабушка умирала, всё по руке его гладила: «Как хорошо, что я тебя родила». Через год после нее и дядя Игорь к Богу ушел. Мне кажется – от тоски. А еще через полгода – дедушка. «Туда хочу, к Верочке с Игорьком», – сказал. Заболел и через месяц умер. Так и ушли друг за другом. А я… А я очень люблю людей с синдромом Дауна, да…
Елена Кучеренко
21 марта 2023 г.
