Источник: Всемирный русский народный собор
Всемирный русский народный собор представляет вниманию читателей очередную статью, подготовленную научной исследовательской группой под руководством С.В. Перевезенцева – члена Бюро Президиума ВРНС, доктора исторических наук, профессора кафедры истории социально-политических учений факультета политологии МГУ им. М. В. Ломоносова, в рамках программы гранта РФФИ-ЭИСИ №21-011-31076 «Базисные традиционные ценности как фактор формирования российской политической идентичности: Историко-политический контекст».
В данной статье ученые исследуют отношение народа к Отечеству, совершая с этой целью подробный экскурс в многовековую историю России со времен Ивана Калиты, Дмитрия Донского и Ивана III, называвших свои княжества "отчинами", до первой четверти XX cтолетья, когда понятие "отечество" было уже полностью сформировано как главнейшая духовно-политическая ценность российской цивилизации. Полный вариант статьи «Отечество находится не в географии...» опубликован в журнале «Тетради по консерватизму» (№3, 2021 г.).
Авторы
Сергей Перевезенцев, доктор исторических наук
Ольга Пучнина, кандидат политических наук
Александр Страхов, аспирант
Аделина Шакирова, магистрант
«Отечество находится не в географии…»
Исследование традиционных российских духовно-политических ценностей в принципе возможно только в рамках консервативного духовно-политического мышления на основе традиционалистско-консервативного методологического подхода. Консервативная методология не только дает гораздо более широкие возможности для понимания этнического и национального многообразия и выбора народами собственного пути развития, но и обеспечивает им осуществлять свободный интеллектуальный поиск.
В рамках традиционалистско-консервативной методологии предполагается, что определенные духовно-политические ценности существовали на протяжении всей многовековой истории России, несмотря на смену политических режимов, общественно-политических и экономических укладов, ту или иную коррекцию духовных ориентиров. В то же время вполне понятно, что в зависимости от изменяющихся конкретно-исторических условий те или иные базисные духовно-политические ценности могли эволюционировать, дополняться новым содержанием, выступать в новых формах, оставаясь при этом неизменными в сущностном отношении и продолжая сохранять свои качества как фактора формирования российской политической идентичности. Одной из важнейших духовно-политических ценностей российской цивилизации является «Отечество», и как понятие, и как духовно-политический феномен.
***
Само русское слово «отечество» («отечествие», «отчизна») производно от праславянского «otec» (отец») [см.: 1]. В XI–XVII вв. в русском языке слово «отечество» имело несколько значений: состояние отца, отцовство; Родина; происхождение, рождение; род, семья; родовое владение, наследственный удел; родовитость, знатность, наследственные родовые права; звание духовника и почетное к нему обращение; отчество; название одного из иконописных типов Святой Троицы [2, с. 238–239]. Похожие смыслы содержало и слово «отечествие»: Родина; земельное владение, полученное от предков; племя, род; обычай предков; происхождение; название иконы [2, с. 238]. А вот слово «отчизна» имело только два значения: владение отца, отчина и Родина [3, с. 64]. Те же значения слов «отечество», «отечествие» и «отчизна» (за исключением указания на тип иконы) воспроизводит и «Толковый словарь великорусского языка» В. И. Даля [4, стб. 1879–1880, 1989]. И, конечно, необходимо сказать, что у слова «отечество» в русской православной традиции был и остается еще один, сакральный смысл: «первое Отечество» или «Небесное Отечество», подразумевающее Царствие Небесное [см., напр.: 5; 6; 7].
В русских летописях, древнерусских и средневековых юридических, литературных и духовно-политических письменных памятниках понятия «отечество», «отечествие» и «отчизна» появляются относительно рано, однако в значение «Родина» используются не столь часто. Чаще всего эти слова имели вполне прозаический смысл, о котором уже говорилось чуть выше: или наследственная собственность, родовое владение (варианты — «отчина», «вотчина»), или родовитость, знатность, наследственные родовые права, которые были важны при местнических спорах. Относительно редкое использование в древней и средневековой Руси слова «отечество» в значении «Родина всех русских людей», связано было с тем, что в политическом сознании в этот исторический период «Русская земля», «Российское государство» и «Российское царство» воспринимались прежде всего как наследственная собственность русских государей, «государева отчина». Как «отчину» передавали своим детям Великое Московское княжество Иван Данилович Калита, Дмитрий Иванович Донской и Иван III Васильевич [см.: 8, с. 7–11; 33–37; 353–364]. В 1480 г. «стояти» за «свое отчьство» и «оборонити свое отчьство» призывает великого князя Московского Ивана III Васильевича архиепископ Ростовский Вассиан в «Послании на Угру» [9, с. 386]. О Киевской земле, как «отечестве», т. е. родовом владении князя Святослава Игоревича, вспоминает в начале XVI столетия «Послание о Мономаховых дарах» [10, с. 235]. «Своим царством Руским» как «отчиной» «благословляет» в 1578 г. царь Иван IV Васильевич старшего сына Ивана, а второму сыну Федору и даже еще нерожденным детям передает отдельные свои отчины в качестве уделов [8, с. 426–444]. Об «отечестве Руском», дарованном русским правителям Самим Господом (т. е. как об их «отчине», полученной от Отца Небесного), несколько раз повествует «Степенная книга царского родословия» [11, с. 12, 26; 12, 527, 541]. О «великом Российском царствие», как о его «отечестве», напоминается царю Федору Алексеевичу в «Чине поставления на царство» [13, с. 121–154].
Тем не менее, в русской литературной и духовно-политической традиции XII–XVII вв. можно встретить определенное число памятников, в которых понятие «отечество» присутствует в значении «Родина», «родная земля». Так, «Сказание о Борисе и Глебе» (XII в.), сравнивая подвиг русских святых князей-братьев с подвигом святого Дмитрия Солунского, говорит: «Темьже и борета по своемь Отьчьстве и пособита, якожеи великий Димитрий по своемь Отьчьстве» [14, с. 348]. Безымянный автор «Повести о стоянии на Угре» (1480-е гг.) уверен, что «храбри мужствении сынове рустии» должны спасти «от поганых» «свое Отечество, Рускую землю» [9, с. 384]. О долге перед «Отечеством» напоминает царь Иван IV Васильевич князю А. М. Курбскому в своем Первом послании («паче же и должная Отечеству сие совершилъ еси») [15, с. 93]. В ответ, Курбский именует новых «злых» советников царя «своего Отечества губителями», да и самого царя называет «погубителем Отечества» [16, с. 398, 424]. В самый разгар Смутных времен, в апреле 1612 г. «Совет всей Земли» во главе с князем Д. М. Пожарским и «выборным человеком» К. Мининым, обращаясь к жителям Сольвычегодска за помощью, призывал их «прислати к нам в Ярославль, ратным людем на жалованье, чтоб нам всем единокупно за свою веру и за Отечество против врагов своих безсумненною верою стояти» [17, с. 253–257]. Впрочем, нужно помнить, что в древнерусских и средневековых памятниках, под словом «отечество» вовсе не обязательно шла речь обо всей «Русской земле», в некоторых случаях подразумевалась конкретная область проживания того или иного героя. Как, например, в «Сказании о Довмонте» (вторая четверть XIV в.), когда князь Довмонт, обращаясь к псковичам перед битвой с литовцами, говорит: «Братья мужи псковичи, потягнете за Святую Троицу и за святыа церкви, за свое Отечьство!» [18, с. 56] Естественно, в данном случае под словом «Отечьство» подразумевается Псковская земля.
Ситуация с использованием понятия «отечество» в общественно-политическом лексиконе резко меняется в XVIII столетии, когда в России начался заключительный этап формирования единой русской (великорусской) нации. На фоне этого процесса в XVIII столетии активно формировалось и единое национальное самосознание, в котором находили отражение интересы всех сословий и других социальных групп России, а также тех нерусских групп населения, которые ассимилировались русским народом или же включались в состав Российского государства.
Необходимо отметить, что исследование именно национальной идеологии в XVIII столетии долгое время не было в чести у отечественной общественной науки. Пожалуй, только в известной работе В. В. Зеньковского «История русской философии» можно встретить интересное рассуждение о том, что кристаллизационным ядром, вокруг которого в XVIII в. слагаются интересы и идеи, «является не идея вселенской религиозной миссии (хранение чистоты Православия), как это было раньше, а идеал Великой России». Поэтому, по мнению В. В. Зеньковского, «исторические сочинения Татищева, Щербатова, Ломоносова, Болтина… вдохновлялись национальным самосознанием, искавшим для себя обоснования вне прежней церковной идеологии» [19, с. 93–94].
В рамках завершения процесса формирования русской (великорусской) нации, с конца XVII столетия в массовом политическом сознании Россия начинает восприниматься не как только «отчина» правящей династии, а как общая для всего русского народа Родина — «Отечество». Впрочем, трудно сказать, как повернулась бы ситуация с таким восприятием понятия «отечество», если бы не позиция государя Петра I Алексеевича, который сам объявил своим подданным, что Россия — это Отечество всего народа, всеобщее, всенародное достояние, поэтому судьба Отечества — это общенародная забота. Именно эти смыслы, как кажется, передает широко известный Приказ Петра I, оглашенный по армии 27 июня 1709 г. накануне Полтавского сражения: «Ведало бо российское воинство, что оной час пришел, который бы всего Отечества состояние положил на руках их: или пропасть весьма, или в лучший вид отродитися России. И не помышляли бы вооруженных и поставленных быти за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за народ всероссийский, который доселе их же оружием стоял, а ныне крайняго уже фортуны определения от оных же ожидает… А о Петре ведали бы известно, что ему житие свое недорого, только бы жила Россия и российское благочестие, слава и благосостояние» [20, с. 226][1].
При Петре I в государевых указах появляется формулировка «слуга своему Государю и Отечеству», подчеркивающая факт того, что всякий «государев» человек теперь служит не только царю, но и своей Родине, Отечеству [см. напр.: 21, с. 137–138]. Таким образом, благодаря Петру I, понятия «государь» и «Отечество» разделились. Причем опять же на этом разделении публично настаивал сам царь. Так, в Манифесте Петра I о лишении старшего сына Алексея Петровича прав на наследование престола, который объявлялся всенародно, говорилось: если Алексей не вернется из Италии в Россию, то будет объявлен «за изменника Отечествию». А ниже следовало грозное заявление: «Всех же тех, кто… сына нашего Алексея отныне за наследника почитать, и ему в том вспомогать станут и дерзнут, изменниками нам и Отечеству объявляем» [22, с. 534–539]. Заслуги не только перед государем, но и перед Отечеством объявлялись Петром I в Табели о рангах главным условием для получения чинов: «…Мы для того никому какого ранга не позволяем, пока они нам и Отечеству никаких услуг не покажут, и за оные характера (т. е. чина. — Авт.) не получат» [23, с. 62]. Свидетельством этой идейной трансформации можно считать и один из титулов, врученных Сенатом Петру I в октябре 1721 года — «Отец Отечества» (наряду с титулами «Император Всероссийский» и «Петр Великий») [24, с. 179].
Но главное было в том, что и российские высшие сословия, и российские простолюдины восприняли петровскую инициативу как дόлжное, как будто бы только и ждали этого. Уже очень скоро подданные российского государя стали отождествлять свои личные судьбы с судьбой всей России, а, в свою очередь, судьбу России начали осознавать, как важнейшую часть своей собственной судьбы. Образно говоря, Россия из «государевой отчины» превратилась в общее для всех русских людей «Отечество» и в «свое Отечество» для каждого русского человека. Думается, это произошло потому, что официальное объявление Петром I «Отечества» достоянием всего народа сыграло роль катализатора быстрого формирования общенационального сознания, а в качестве «закваски» выступила историческая память русского народа, имевшего в виде непреходящего исторического опыта несколько столетий борьбы за достижение, а потом за обеспечение национального суверенитета. Соединившись, петровское начинание и русский исторический опыт жестко закрепили в начале XVIII века в русском общенациональном сознании две аксиомы: главная русская ценность в земном бытии — свобода и независимость Отечества; главное дело всякого русского человека — защита своего Отечества, служение своему Отечеству и обеспечение благоденствия своего Отечества.
Превращению понятия «отечество» в одну из главных духовно-политических русских ценностей способствовал тот факт, что, как представляется, начиная с XVIII столетия, понятие «Отечество», как Родина всех русских, стало совмещать в себе все важнейшие предшествующие смыслы, а именно: частное («отечество», как наследственное личное владение); общее («Отечество», как Родина) и вселенское («Небесное Отечество», как Царствие Небесное). Подобного рода совмещение в одном понятии сразу трех смыслов особенно значимым оказалось для все более рационализирующегося в XVIII–XX вв. русского национального сознания, когда предшествующие религиозные (православные) смыслы исторического существования России все более и более уходили на периферию общественного внимания. В этом случае именно понятие «Отечество», как Родина, приобрело значение базисной традиционной духовно-политической ценности.
Самое интересное, что даже понятие «Российское царство» отошло в национальном сознании на второй план: во-первых, Россия превратилась в империю, а, во-вторых, идея служения «Отечеству» далеко не всегда теперь совпадала с идеей служения государству. Больше того, идея «Отечества» теперь далеко не всегда совпадала и с идеей русского народа, ведь Российская империя была многонациональной, значит и «Отечество» отныне было общим для всех народов, живущих в пределах России и являющихся подданными российского императора. В результате понятие «Отечество» вобрало в себя гораздо более широкие смыслы, нежели понятия «Российское государство», «Российская империя». «Отечество» — это духовно-политический феномен, который стал включать в себя все эти и многие иные составляющие (родная земля, «малое Отечество», природа, территория, дальние и близкие родственники, народ, духовный мир народа и т. д.). В этом отношении, понятие «Отечество» в русском национальном сознании приобрело черты общенациональной мифологемы, наподобие мифологемы «Русская земля», но если мифологема «Русская земля» обращена в прошлое, то мифологема «Отечество» — в прошлое, настоящее и будущее, и, кроме того, как уже говорилось, она объединила в себе частное, общее и вселенское.
Начало XVIII в. — это еще и время настоящего интеллектуального и эстетического взрыва в России, когда в традиционное русское религиозное сознание начала бурно внедряться огромная масса новых идей, смыслов, теорий и образов, совсем для России не традиционных. И все это надо было осознать, «переварить», принять или же отвергнуть, переосмыслить, «сделать» все эти новшества «своими», приспособить их к русскому уму и русской жизненной практике.
Так была переосмыслена рационалистическая теория «общей пользы», заимствованная из западноевропейской научной традиции и ставшая, опять же благодаря лично Петру I, уже в первой половине XVIII в. официальной «светской» общенациональной идеологемой. Главная задача теории «общей пользы», по мысли ее авторов и адептов, состояла в создании модели равновесия прав и обязанностей различных сословий в производстве и распределении общенациональных благ, что обеспечивало бы благоденственное существование той или иной «нации». Но на русской православной и российской многонациональной почве теория «общей пользы» приняла гораздо более привычный для русского сердца вид, и превратилась в идею «пользы Отечества». Стоит напомнить, что переосмысление теории «общей пользы» происходило в процессе все большего распространения в России рационалистического миропонимания, когда традиционные религиозные мышление и поведение из разряда общественно значимых постепенно смещались на уровень личностного поведения и мышления, вовсе не обязательного в общественно-политической жизни (впрочем, за исключением одного обязательного компонента — участия в обрядовой жизни Церкви). Вытеснялись из общественного сознания и официальной государственной идеологии и прежние духовно-политические идеалы-образы, к реализации которых Российское царство стремилось в XVI–XVII вв. («Россия как Новый Израиль», «Москва как Новый Иерусалим»). В XVIII в. в общественном сознании русского народа на смену привычных образов «Нового Израиля» и «Нового Иерусалима» пришла идея «пользы Отечества», но не вычеркнула их религиозную суть, а частично вобрала в себя их важнейшие духовно-политические смыслы. Поэтому можно утверждать, что идея «пользы Отечества» — это рационалистическая трансформация традиционного православного представления о России как стране обитания и сосредоточения Божией благодати.
В XVIII в. идея «пользы Отечеству» — главная идея всех официальных государственных документов, научных трактатов, художественных и литературных произведений. Практически все государственные деятели, мыслители, литераторы и художники XVIII в., независимо от своих политических и религиозных предпочтений, важнейшей обязанностью человека считали служение своему Отечеству, ради блага которого нельзя, по их мнению, щадить ни сил, ни здоровья, ни «живота своего». Своеобразным ориентиром для большинства русских государственных деятелей, мыслителей, писателей и художников выступала личность Петра I. Показательны в этом отношении слова А. К. Нартова о том, что Петра Алексеевича отличали «попечение и усильные труды для пользы Отечества» [25, с. 20].
Вслед императору Петру Алексеевичу идея «пользы Отечества» оказалась присуща всем социально-политическим концептам, рожденным русской мыслью в XVIII столетии. Доказывая законность и нравственную обусловленность петровского Устава о престолонаследии 1722 г., главный тогдашний государственный идеолог архиепископ Новгородский Феофан Прокопович в своей «Правде воли монаршей» объяснял, что этот указ «полезный паче же и всему Отечеству весьма нужный есть» [26, с. 80]. Стоит напомнить, что именно Феофан Прокопович считается инициатором и автором текста Акта о преподнесении Сенатом Петру I титулов «Императора Всероссийского», «Отца Отечества» и «Великого». Первый русский историк В. Н. Татищев утверждал, что русский человек «о своем Отечестве, если страстию самолюбия или самохвальства не побежден, всегда более способа имеет правую написать, нежели иноземец», а свои труды на ниве исторической науки объяснял «ревностью» к «пользе Отечества» [27, с. 104]. Идея «пользы Отечества» является краеугольным камнем в словах и рассуждениях первого русского профессионального ученого-юриста профессора юриспруденции Московского университета С. Е. Десницкого [28, с. 368–456]. Н. И. Новиков полагал, что «всякий человек, почитая себя средством, долженствует своему Отечеству и каждый своему сочеловеку служить и быть полезен» [29, с. 252]. «Соделываются граждане Богу угодные, Отечеству полезные», — утверждал профессор Московского университета Д. С. Аничков [30, с. 114]. Историк, писатель и публицист князь М. М. Щербатов на страницах написанного им первого в истории России романа-утопии «Путешествие в землю Офирскую г-на С… шведского дворянина» постоянно апеллирует к «Отечеству» и к идее «пользы Отечества», уже восторжествовавшей в придуманной им «Офирской земле» [31, с. 179–346]. На «правилах благоразумия, имея в виду единую пользу Отечества», призывал устраивать «юное сердце», насаждать «науки» и создавать «благие нравы» драматург и издатель П. А. Плавильщиков [32, с. 919].
В свою очередь, продолжая древнюю церковную традицию, святитель Тихон Задонский в одной из глав книги «Об истинном христианстве» создает своеобразное поучение «благочестивым монархам», в котором есть такие слова об Отечестве, как общенародной ценности: «Великие и малые, сановитые и простые — равно Отечества сыны, равно Отечество составляют, равного отеческого о себе промысла от монарха требуют и в покойном Отечества лоне согреваться и питаться хотят. Однако же считающиеся более низкими большую приносят пользу. Что город без деревни может? Откуда хлеб и прочее, к содержанию жития нужное? Деревня приносит все в город, поселянин питает гражданина, и земледелец господина. Запустеет город без деревни, и господин оскудеет без владельца. Полководец без солдат, как тело или голова без рук и ног. Как равно Отечество все составляют и пользу приносят, так равно и монарх благочестивый, как глава о своих членах, обо всех промышлять отечески обязуется, и как великого гордого смирять, так и малого насилуемого защищать и избавлять… Благочестивых государей должность о тишине и благополучии Отечества своего промышлять» [33, с. 360–361].
Интересно, что вполне в русле традиционного православного миропонимания наряду с рационалистической формулой «польза Отечеству» в трудах русских мыслителей и в официальных государственных документах появляется иная, гораздо более чувственная формулировка — «любовь к Отечеству». Так, императрица Екатерина II в «Наказе» Уложенной комиссии писала, что «всякого честного человека в обществе желание есть, или будет, видеть все Отечество свое на самой вышней степени благополучия, славы, блаженства и спокойствия» [34, с. 550], и далее в тексте «Наказа» красной нитью проходит идея «любви к своему Отечеству», как одного из важнейших средств достижения той самой «высшей степени благополучия, славы, блаженства и спокойствия» (ст. 81, 352, 364, 374 и др.). М. М. Щербатов, который открыто порицал распущенность нравов в России во время правления Екатерины II, утверждал, что в российском высшем обществе «несть любви к Отечеству, ибо почти все служат более для пользы своей, нежели для пользы Отечества» и «любовь к Отечеству убавилась, а самство и желание награждений возросло» [35, с. 681, 716]. О «сыновьях Российских», «пламеневших любовью» «к Отечеству своему» восторженно повествует профессор Московского университета А. А. Прокопович-Антонский [36, с. 401]. С младенчества призывал сеять в гражданах «семена честности, правды, благодарности и любви к Отечеству» другой профессор Московского университета, физик П. И. Страхов [37, с. 393]. «Любовь к Отечеству, проистекающую из чистейших источников» называл Н. И. Новиков главной побудительной причиной своих занятий журналистикой [38, с. 259]. Писатель и общественный деятель А. Ф. Бестужев, рассуждая о главных целях воспитания, утверждал, что «истинное воспитание состоит в соединении… наук с истинным просвещением, в направлении молодых людей к общему предмету любви Отечества» [39, с. 527]. Наконец, именно «любовью к Отечеству» объяснял император Павел I утверждение в 1797 г. нового «Акта о престолонаследии», в соответствии с которым отменялся петровский Устав о престолонаследии 1722 г.: теперь императорская власть передавалась по наследству от отца к старшему сыну, а в случае его отсутствия — следующему по старшинству брату императора (этот закон действовал в Российской империи до 1917 года): «…Общим нашим добровольным и взаимным согласием, по зрелом рассуждении и с спокойным духом постановили сей Акт наш общий, которым по любви к Отечеству избираем наследником, по праву естественному, после смерти моей, Павла, сына нашего большего, Александра, а по нем все его мужеское поколение…» [40, с. 588]
Примечательно, что и само слово «патриотизм» появляется как раз в начале XVIII в., даже известна относительно точная дата первого употребления слова «патриот» в значении не просто «земляк», а именно «сын Отечества» — 1716–1717 гг. В эти годы П. П. Шафиров, ближайший сподвижник Петра I, написал «Рассуждение о причинах Свейской войны», в котором от лица «верного патриота из Российского народа» опровергает «неправедные клеветы» со стороны Европы и защищает царя как «Отца Отечества» и истинного защитника Родины [41, с. 2]. С этого времени слово «патриот», в значении «человек, любящий свое Отечество» закрепляется в общерусском лексиконе и становится общеупотребимым, вобрав в себя смыслы так и не получивших широкого распространения выражений «отечестволюбец» и «доброхот». Это свидетельствует о том, что само явление деятельной «любви к Отечеству», соотнесение собственной жизни с исторической судьбой Российского государства получает определенную рефлексию. Так, уже к середине XVIII в. литератор П. А. Левашов пишет «Слово к истинным патриотам» (1757), писатель А. Т. Болотов часто использует его в своей публицистике в журнале «Сельский житель» (1778), поэт И. И. Дмитриев создает стихотворение «Глас патриота на взятие Варшавы» (1794).
Но уже в XVIII в. идея «пользы Отечества», как важнейшая традиционная духовно-политическая ценность, становилась обоснованием противоположных суждений. Так, М. В. Ломоносов воспевал русских государей, императора Петра I и императрицу Елизавету Петровну за то, что они принесли неизмеримую «пользу и славу» «дражайшему» и «любезному» «Отечеству», а главный смысл собственной научной деятельности видел в «прославлении Отечества» [см.: 42, с. 584–612, 235–256; 43, с. 585–592; 44, с. 381–403]. И, наоборот, пренебрежением «пользой Отечества» объясняет митрополит Ростовский Арсений Мацеевич проведение секуляризации церковных владений [см.: 45, с. 25–39].
Идея «пользы Отечества» сразу же стала побуждать русских мыслителей к размышлениям о различных формах возможного наиболее целесообразного государственного устройства России. И это было естественно, ведь само понятие «Отечество» «очищено» от связи с конкретным государственным строем или каким-либо правящим слоем, оно, как уже говорилось, намного шире понятия «государство». Конечно, большинство отечественных мыслителей и государственных деятелей за идеальную форму государства признавали существующую в тот исторический период в России абсолютную монархию. Более того, самых выдающихся российских правителей наградили высочайшими титулами: Петра I Алексеевича, как уже говорилось, официально признали «Отцом Отечества» и «Великим», Екатерину II Алексеевну неофициально тоже называли «Великой» и «Матерью Отечества».
Но некоторые русские мыслители искали иные формы государственной организации, которые, по их мнению, могли бы принести намного больше «пользы Отечеству». Так, В. Н. Татищев еще в 1730 г. предложил на всеобщее обсуждение своеобразный проект введения в России ограниченной (конституционной) монархии [46, с. 146–152]. С. Е. Десницкий своей записке о новом политическом устройстве Российской империи, представленной в Уложенную комиссию, предлагал ввести обязательное разделение законодательной, исполнительной, судебной и гражданской властей, а также учредить выборный «правительствующий сенат» с достаточно широкими полномочиями, т. е. тоже учредить своего рода конституционную монархию [47]. М. М. Щербатов был убежден в том, что России более всего подходит монархическое устройство, но ограниченное законом и общественным представительством. Правда, при этом князь Щербатов оставался идеологом родовой аристократии и вполне определенно выступал против равенства сословий, резко высмеивая эту идею [31, с. 179–346].
Осознание глубокой взаимосвязи судьбы отдельной личности с судьбой всей России на долгие времена определило и то, что, начиная с XVIII в., важнейшим предметом размышлений, порой мучительных раздумий отечественных мыслителей стало положение русского народа. Именно русские мыслители XVIII в. впервые критически взглянули на основу основ — крепостное право, ибо именно крепостная зависимость крестьян вступала в противоречие с идеей «пользы Отечества». Например, уже в 1730-е гг. В. Н. Татищев пришел к выводу: «Воля по естеству человеку толико нуждна и полезна…». После этой мысли Татищев делает отступление, рассуждая о том, что для обеспечения нормального общежития необходимо заключение «общественного договора» между разными категориями населения. Иначе говоря, «воле человека положена узда неволи для его же пользы» [46, с. 121]. Приводя разные примеры «узды неволи», Татищев называет и крепостное право, как договор между холопом и господином. Однако уже в конце жизни он выражал серьезные сомнения в экономической эффективности и целесообразности крепостничества. Более того, он считал, что введение крепостного права в конце XVI в. принесло большой вред России (вызвало Смуту), и призывал серьезно продумать вопрос о «восстановлении» бывшей когда-то на Руси вольности крестьян. И недаром именно ему принадлежат слова: «Рабство и неволя противу закона христианского» [46, с. 125].
Мыслители второй половины XVIII столетия также большое значение придавали правовому положению крестьянства в Российском государстве, размышляя о нем именно с позиций «пользы Отечества». Характерна в этом отношении записка профессора юриспруденции Московского университета С. Е. Десницкого, в которой он довольно резко выступал за обеспечение прав крестьянства, как он говорил, «нижнего рода» [47, с. 322]. В защиту крестьян выступал и коллега Десницкого, университетский профессор И. А. Третьяков, который доказывал полную экономическую несостоятельность крепостного труда [48, с. 353–363]. Осуждал произвол и беззаконие помещиков и А. Я. Поленов, написавший целое сочинение под названием «О крепостном состоянии крестьян в России» [49, с. 7–29]. Теоретически обосновывал необходимость равенства всех людей Н. Н. Поповский [50, с. 7]. Таким образом, российские мыслители XVIII в. стремились быть выразителями интересов всей нации, всего Отечества, пытались учесть в своих «Словах», «Речах», «Рассуждениях» и «Разговорах» требования различных социальных сил, привести их к некому единому знаменателю. Они искали пути и средства для достижения процветания собственного Отечества.
Единственным реальным идеологом радикального решения социально-политических противоречий оказался А. Н. Радищев. Он тоже, как и иные мыслители XVIII в., считал важнейшей обязанностью человека служение своему Отечеству: «Истинный человек и сын Отечества есть одно и то же» [51, с. 247–248]. Однако само служение Отечеству А. Н. Радищев понимал более чем радикально, и в его понимании понятия «государь» и «Отечество» уже не просто не совпадали, но противостояли друг другу. Поэтому он подверг самому резкому в XVIII столетии осуждению самодержавную форму правления [51, с. 7]. А свои столь «передовые» воззрения Радищев сопровождал призывами к насильственному свержению монархии в России и к массовым репрессиям по отношению к господствующим сословиям.
К началу XIX в. «любовь к Отечеству» уже в полной степени осознается не просто как ценность, но как одна из главных добродетелей русского человека. Основные смыслы и направления дальнейшей интеллектуальной рефлексии на тему ценности Отечества на протяжении всего XIX в. хорошо отражены в небольшой, но яркой статье Н. М. Карамзина, изданной в 1802 г. «О любви к Отечеству и народной гордости». Наследуя традиции эпохи Просвещения, Н. М. Карамзин рассматривает само явление любви к своей Родине рационалистически, выделяя разные виды этой любви, исходя из их источников и предмета. Так, он говорит, что «любовь к Отечеству может быть физическая, моральная и политическая» [52, с. 488]. Первые два вида любви — физическую и моральную, Карамзин, будучи ярким представителем сентиментализма, выводит из почти врожденных ощущений каждого человека — любовь к родной природе, климату, пейзажам, пусть не самым красивым, но самым родным и близким, точно так же как и любовь к согражданам, «единоземцам», «электрической цепью» связанных общей исторической судьбой, привычками и жизненным укладом, обусловлена самим фактом рождения и взросления в конкретно-историческом контексте. Более того, Н. М. Карамзин подчеркивает, что такие чувства присущи любому народу в принципе, это «действие натуры и свойств человека» [52, с. 490], в отличие от третьего вида любви к Отечеству — политической, которая основана на рассуждении, и поэтому далеко не все обладают ею. Именно она представляет собой истинную добродетель, поскольку «патриотизм есть любовь ко благу и славе Отечества и желание способствовать им во всех отношениях» [52, с. 490], тогда как «истинный Космополит есть существо метафизическое… Мы все граждане, в Европе и в Индии, в Мексике и в Абиссинии; личность каждого тесно связана с Отечеством: любим его, ибо любим себя» [52, с. 587].
Такая «политическая» форма «любви к Отечеству», рассудительная, рациональная, получила в XIX в. очень разные, даже противоположные, формы выражения. Именно забота о благополучии «царя, Церкви и Отечества», побудила иеромонаха Фотия (Спасского), прославившегося своим строгим аскетизмом и верностью устоям православия, резко выступить против распространяющегося по России мистического культа единого «всеобщего христианства». Страстным поклонником этого культа был близкий друг царя, обер-прокурор Святейшего Синода А. Н. Голицын, который одновременно возглавлял специальное Министерство духовных дел и народного просвещения. В 1822 г., поддержанный А. А. Аракчеевым и генерал-адъютантом Ф. П. Уваровым, Фотий был вызван в Петербург и принят Александром I. В 1824 г. Фотий подал на имя императора две записки, в которых показал вред от распространения мистицизма и потребовал увольнения А. Н. Голицына. На этот раз государь уступил требованиям Фотия, Голицын был уволен, а его министерство ликвидировано. Распространение мистицизма и оккультизма в России было остановлено [53, с. 864–886].
Забота о «пользе Отечества» побудила великого князя Николая Павловича исполнить данное старшему брату, государю Александру I, обязательство и в очень сложной ситуации междуцарствия в декабре 1825 г. вступить на российский престол: «…Я жертвовал собою с убеждением быть полезным Отечеству и тому, которому я присягнул. Я не усомнился, и влечение внутреннее решило мое поведение. Одно было трудно: я должен был скрывать настоящее положение дел от мнительности матушки, от глаз окружающих, которых любопытство предугадывало истину. Но с твердым упованием на милость Божию я решился действовать, как сумею» [54, с. 73].
Стоит сказать, что «любовь к Отечеству» получила в XIX в. очень разные, даже противоположные формы выражения. Не только консервативно-охранительные силы апеллировали к идее благоденствия и заботы об Отечестве, но и реформистские и даже революционные движения своей целью провозглашали общее благо государственного организма, разумеется, интерпретируя его по-своему. Так, важнейшей обязанностью каждого члена общества считали защиту Отечества декабристы. Офицер, организатор Северного общества декабристов Н. М. Муравьев в своем проекте переустройства Российского государства подчеркивал, что «каждый русский обязан носить общественные повинности — повиноваться законам и властям Отечества и являться на защиту Родины, когда востребует закон» [55, с. 3-4], а глава Южного общества, настроенный гораздо более радикально по отношению к современному ему политическому строю, П. И. Пестель писал, что «любовь к Отечеству — источник всех государственных добродетелей и сильнейшая подпора существования и благоденствия всех царств» [56, с. 187].
Но интересно, что в начале XIX в. в силу господствующего сословного мышления сами понятия «польза Отечества», «защита Отечества» и «любовь к Отечеству» многими связывалось не со всем народом, а только с дворянским сословием. Об этом, в частности, в книге «Опыт о просвещении относительно России», вышедшей в 1804 г., писал поэт и публицист И. П. Пнин, вполне осознанно наделяя представителей разных сословий только им присущими чертами: «Трудолюбие и трезвость нахожу я самыми приличнейшими добродетелями для земледельческого состояния; исправность и честность — для мещанского (под сим разумею я вообще средних род людей в России); правосудие и всегда готовое пожертвование собою пользам Отечества — для дворянского и, наконец, благочестие и примерное поведение — для состояния духовного». Впрочем, в другом месте своей книги И. П. Пнин утверждал, что «все минуты жизни» «каждого россиянина» «должны быть беспрерывными пожертвованиями для благ России, для счастия его Отечества» [57, с. 141, 143].
Однако грянувшая в 1812 г. война с Наполеоном многих заставила осознать себя истинными «сынами Отечества», а само Отечество — общей для всех сословий Родиной. И неслучайно, в самые первые дни войны в приказе императора Александра I русским армиям от 13 (25) июня 1812 г. появляются слова, похожие на те, которыми император Петр I призывал своих солдат на битву с Карлом XII: «Воины! Вы защищаете веру, Отечество, свободу. Я с вами. На зачинающего Бог» [58, с. 442–443]. Спустя три недели, в Манифесте о народном ополчении от 6 (18) июля 1812 г. уже звучал призыв ко объединению всего народа, всех сословий: «…Взываем ко всем Нашим верноподданным, ко всем сословиям и состояниям духовным и мирским, приглашая их вместе с Нами единодушным и общим восстанием содействовать противу всех вражеских замыслов и покушений. Да найдет он на каждом шаге верных сынов России, поражающих его всеми средствами и силами, не внимая никаким его лукавствам и обманам. Да встретит он в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина. Благородное дворянское Сословие! Ты во все времена было Спасителем Отечества; Святейший Синод и духовенство! Вы всегда теплыми молитвами своими призывали Благодать на главу России; народ Русский! Храброе потомство храбрых Славян! ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров; соединитесь все: со крестом в сердце с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют» [59, с. 388].
Призыв императора был услышан, русские воины, офицеры и простые солдаты, крестьяне из партизанских отрядов, купцы и мещане из полков народного ополчения, все признавали как непреложный факт: они воюют за свободу и независимость своего Отечества. «Сколь война сия ни была кровопролитна, но мы желаем еще сражений, чтобы получить твердый и полезный мир для Отечества нашего, — писал отцу из действующей армии в начале 1813 г., сразу после освобождения территории России от орд европейских завоевателей, прапорщик лейб-гвардии Егерского полка В. С. Норов. — Мы оставили Россию и идем теперь в иностранных землях, но не для завладения оными, а для их спасения… мы идем на Запад с войною для мира. До сих пор мы сражались для спокойствия нашего Отечества: теперь мы будем сражаться для спокойствия всей Европы» [60, с. 317].
Видимо, именно эти чувства определили тот факт, что уже в 1812 г. некоторые участники войны называли ее «Отечественной», т. е. народной войной за свободу своего Отечества [см. подробнее: 61, с. 126–140]. В частности, в статье «Разговор войскового атамана графа Платова с донским генерал-лейтенантом Иловайским 5-м и генерал-майором Карповым», опубликованной в 1813 г. в «Русском вестнике» подполковником А. Г. Краснокутским, состоявшем при штабе казачьего корпуса, разговор полководцев начинался фразой: «Отечественная сия война возвысила славу нашего Донского войска!» [62, с. 51] В 1815 г. в том же «Русском вестнике» были опубликованы записки Ф. Н. Глинки в виде статьи под заглавием «Рассуждения о необходимости иметь Историю отечественной войны 1812 года», которые свидетельствуют, что Глинка использовал словосочетание «отечественная война» уже в 1813 г. [63, с. 25–49.] Как известно, официальное именование войны с Наполеоном «Отечественной войной 1812 г.» утвердилось в 1839 г. [61, с. 127]
Примечательно, уже с конца XVIII в. и особенно в XIX в. тема «любви к Отечеству» в общественном сознании «прирастает» относительно новым смыслом — сравнением себя, своей истории, смысла существования с другими народами и государствами, прежде всего европейскими. До XIX в. эти сравнительные оценки, разумеется, были, особенно после радикальных преобразований культурного и политического уклада страны в конце XVII — начале XVIII вв., но единичные и не получили широкого распространения. Тогда как полноценный сравнительный анализ допетровского времени и современности и самого значения реформ Петра I произошел в общественной мысли именно в XIX в. Этому можно назвать много причин, начиная от общего интеллектуального контекста — восприятие и трансформация на русской почве идей эпохи Просвещения, и заканчивая Великой Французской революцией и наполеоновскими войнами. Однако очевидно, что в общественном сознании появился запрос на понимание собственного, отличного от Запада, места в истории, задач и вектора дальнейшего исторического развития. Именно эти смыслы и отражены в «политической» любви к Отечеству Н. М. Карамзина, где интересы, личность и «польза» отдельного человека могут быть реализованы только в «пользе» и славе целого: «Любовь к собственному благу производит в нас любовь к Отечеству, а личное самолюбие — гордость народную, которая служит опорою патриотизма» [52, с. 490].
Из одного патриотического источника, одной внутренней «боли» за судьбу своего Отечества вырастает главная интеллектуальная дискуссия XIX в. — так называемый спор славянофилов и западников. Недаром даже скандально знаменитое жесткой критикой русской истории, культуры и государственности первое «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева, послужившее отправной точкой дальнейшей дискуссии, обусловлено все тем же патриотизмом, хотя и «негативным» [64]. Несмотря на разницу славянофильского и западнического варианта обоснования своеобразия и перспектив исторического пути России, представители обоих направлений руководствовались любовью к России и желанием послужить для ее пользы.
«Любовью к Отечеству» объясняли в 1830–1850-е гг. свои радикальные воззрения идейные наследники А. Н. Радищева, т. е. те русские мыслители, кого принято называть революционными демократами. Так, В. Г. Белинский отмечал, что «любовь к Отечеству должна выходить из любви к человечеству, как частное из общего. Любить свою Родину — значит пламенно желать видеть в ней осуществление идеала человечества и по мере сил своих споспешествовать этому» [65, с. 639]. А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский так же понимали патриотизм как естественный долг служения на благо Родине и одну из главнейших ценностей. Широко известно выражение Н. Г. Чернышевского, который, будучи философом-материалистом и революционным демократом, выразил традиционное для русской культуры, сакральное содержание «любви к Отечеству»: «Историческое значение каждого русского великого человека измеряется его заслугами Родине, его человеческое достоинство — силою его патриотизма… Все остальные интересы его деятельности — служение чистой науке, если он ученый, чистому искусству, если он художник, даже идее общечеловеческой правды, если он юрист — подчиняются у русского ученого, художника, юриста великой идее служения на пользу своего Отечества» [66, с. 136, 137]. Насколько созвучным по смыслу оказываются слова Н. Г. Чернышевского строкам великого русского поэта А. С. Пушкина, которого В. С. Непомнящий назвал «Россией, выраженной в слове» [67, с. 472]:
Два чувства дивно близки нам.
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века,
По воле Бога Самого,
Самостоянье человека,
Залог величия его [68, с. 597].
Точно так же не мыслит существования русского человека отдельно от своей земли, народа и страны поэт, публицист, но прежде всего главный идеолог славянофильства, А. С. Хомяков. Для него Отечество — это вовсе не географическое понятие: «Ведь Отечество находится не в географии. Это не та земля, на которой мы живем и родились и которая в ландкартах обводится зеленой или желтой краскою. Отечество также не условная вещь. Это не та земля, к которой я приписан, даже не та, которою я пользуюсь и которая мне давала с детства такие-то или такие-то права и такие-то или такие-то привилегии. Это та страна и тот народ, создавший страну, с которыми срослась вся моя жизнь, все мое духовное существование, вся целость моей человеческой деятельности. Это тот народ, с которым я связан всеми жилами сердца и от которого оторваться не могу, чтобы сердце не изошло кровью и не высохло» [69, с. 584]. Человек без Отечества вынужден, по его мнению, «влачить грустную и бесполезную жизнь», вне связи с Родиной теряется самый смысл собственного существования в мире. «Кто оторвался от своего народа, тот создал кругом себя пустыню», — резюмирует А. С. Хомяков [70, с. 90]. Практически о том же скажет почти сто лет спустя, но, уже испытав горькое подтверждение слов историческим опытом, выдающий публицист и философ И. А. Ильин: «Люди без Родины становятся исторической пылью, блеклой осенней листвой, гонимой с места на место и втаптываемой чужеземцами в грязь» [71, с. 296].
Характерно при этом, что практически никто из отечественных мыслителей, рассуждая о любви к Отечеству, народу или Российскому государству, не говорил об идее национального превосходства. Тот же Н. М. Карамзин указывал, напротив, о чрезмерной скромности — «мы излишне смиренны в мыслях о народном достоинстве», тогда как «кто самого себя не уважает, того, без сомнения, и другие уважать не будут» [52, с. 490]. На связь самоуважения и любви к Родине, указывал писатель и историк С. Н. Глинка, считая, что Отечеством нужно и должно гордиться, признавать, видеть и указывать на лучшие черты и свойства его, и чувства эти сродни уважению и любви к родителям. Когда же человек отвергает и злословит в отношении своей страны, культуры, языка и быта он ведет себя так, будто воспитали его «пасынком или падчерицей» Отечеству [72, с. 651–652]. По мнению же философа, публициста, литератора В. С. Соловьева, истинная добродетель патриотизма заключается не в бичевании собственных пороков и не в восхвалении своего превосходства над другими культурами и государствами. В. С. Соловьев считал, что «в силу естественной любви и нравственных обязанностей к своему Отечеству полагать его интерес и достоинство главным образом в тех высших благах, которые не разделяют, а соединяют людей и народы» [73, с. 254].
В среде отечественной интеллектуальной элиты на протяжении всего XIX в. осмысление неразрывной связи личной судьбы и судьбы своего Отечества, признание ценности сильного независимого Российского государства как высшей по отношению к ценности отдельных жизней его «сынов» привело к появлению ярко выраженной, можно сказать, центральной идее этого периода, — идее личной ответственности русского человека за судьбу своей Родины. При этом идея личной ответственности за судьбу своего Отечества получила развитие в двух направлениях — как личной ответственности и тяжелого бремени государя, и как ответственности и нравственного долга интеллигенции.
XIX столетие в российской политической традиции стало периодом переосмысления соотношения идеи «Отечества» с идеей «государя». Со времен укрепления Московского княжества, с присущей ему централизованной формой правления и четко выстроенной вертикалью власти, и вплоть до XVIII в. «отечество», как было сказано ранее, преимущественно воспринималось подданными московских правителей в качестве государевой вотчины, что обуславливало определенное понимание роли и места правителя Московского царства, а затем и государства Российского. Еще в указах Петра I понятия «государь» и «отечество» стояли рядом, как бы не в силах упоминаться раздельно. Но уже к XIX в. понятие «Отечества» и «государя» окончательно разделяются, становясь различными категориями. «Отечество» приобретает характер некого объединяющего начала, основы российского самосознания, обрастая такими «поясняющими» понятиями и концепциями, как «патриотизм», «Православие, Самодержавие, Народность» и проч. Понятие «государь», в свою очередь, отойдя от трактовки «собиратель (держатель) земли», объединяющей его с понятием «отечество», получает несколько новых трактовок. Среди них можно условно выделить «либеральное направление», предлагающее считать «государя» неким «титулом», обязующим его носителя отвечать ряду требований и выполнять четко определенные и законодательно регламентированные обязанности перед наделившим правителя властью народом (подданными). Иную трактовку понятия «государь» предлагают представители так называемого «хранительного» блока отечественных мыслителей, в числе которых состоят как светские мыслители, так и представители духовенства, обладавшие в свое время неоспоримым авторитетом и весом в обществе[2].
Так, о любви к Отечеству как о любви к самодержавию, которая обусловлена самим историческим развитием России, говорил выдающийся поэт, педагог и литературный критик В. А. Жуковский. Истинное самодержавие при этом не означает человеческий произвол, оно «является божественной властью, когда опирается на верховную власть Божию» [74, с. 977], а всемогущество монарха «относительно народа должно быть смирением относительно Бога. Творя над народом Божию волю, он должен ей подчинить безусловно свою волю» [74, с. 946]. В. А. Жуковский подчеркивает, что любовь к самодержавию вовсе не сделалась «рабским чувством необходимой покорности,.. но высоким, произвольным, от отца к сыну переходящим, силою предания хранимым, Церковью освященным чувством, дополнительным членом символа веры, голосом истории, знаменем судьбы народной, синонимом слова Отечество, словом, религиею, благословением всенародным пред властию высшею, перешедшею в земную. В царе выразилось Отечество, и это стало общей верою, а эта вера облагородила, освятила покорность и сделалась живым источником» [74, с. 955].
В XIX в. подавляющее большинство жителей России, представляющих все сословия российского общества, были уверены в том, что неограниченная самодержавная монархия — это традиционная, естественная, дарованная Самим Господом и потому единственно возможная в России форма политического устройства. То есть для российских императоров, как и для большинства россиян, идея самодержавия была не столько политической, сколько религиозной: они рассматривали собственную власть прежде всего как личную ответственность перед Богом за страну и народ, и потому были убеждены в том, что русский государь не имеет права перекладывать свою личную ответственность на чужие плечи — на парламент или какие-либо иные выборные органы власти. Яркий публицист и философ В. В. Розанов указывает на трагичность личности и роли монарха в России: «Ничего нет труднее “должности Царя”» [75, с. 135], это сплошь великое и ответственное. С такой оценкой властного «бремени» в России, как прежде всего ответственности, обязательств и жертвы, а не привилегии были согласны многие современники В. В. Розанова, например — С. Н. Сыромятников [76, с. 44–45], К. П. Победоносцев [77, с. 207] и т.д.
То есть в XIX в. получает дальнейшее развитие идея сакрального отношения к верховной власти, выступающей гарантом сохранения всего государственного организма. «Любовь к Отечеству» в этом случае естественно приобретает персонифицированное значение, которое отражается в особом отношении к личности царя. Эту традиционную для отечественного общественного сознания специфическую черту хорошо понимали в среде русской интеллигенции и считали одним из краеугольных камней своеобразия российской цивилизации в сравнении с западноевропейской. Примечательно, что это осознание происходило не только на уровне интеллектуальной элиты, профессионально занимавшейся литературой и философией. Так, например, оригинальным мыслителем оказался С. О. Бурачек — русский кораблестроитель, генерал-лейтенант Корпуса корабельных инженеров и одновременно — консервативный публицист, издатель журнала «Маяк». Дилетант во всем, кроме кораблестроения, своим духовно-политическим творчеством С. О. Бурачек выразил многое, что «витало в воздухе», а главное — что европейские идеи противны Евангелию и Запад идет с ними к погибели. Обращаясь к своим соотечественникам, он писал: «Добрые, умные Русские! смотрите издали на эту комико-трагедию, но не подходите близко ни к форме, ни к реформе, в которых и содержится весь Европеизм, из которых и выходят все Европейские идеи: вам они чужды, ваша история еще не заслужила такой кары… <…> Помните одно: посреди вас есть сокровище, которого нет на всем Западе, которого тщетно ищет у себя Европа, которого никогда не найдет посреди: у вас есть ВЛАСТЬ и Человек, облеченный Властью свыше…» [78, с. 162–163].
Неслучайно именно в годы царствования Николая I рождается и первый официальный гимн Российской империи, ставший одним из самых значимых символов в русской истории. Автором текста стал поэт В. А. Жуковский, а музыку написал композитор А. Ф. Львов. Официально гимн впервые исполнили в Москве, в Большом театре 11 декабря 1833 года.
Боже, царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу, на славу нам!
Царствуй на страх врагам,
Царь православный!
Боже, царя, царя храни!
Стоит отметить, что в XIX в. происходит важное с точки зрения цивилизационного развития России объединение смыслов в контексте восприятия в общественном сознании ценности Отечества. Если в течение XVIII в. под влиянием идей Просвещения «любовь к Отечеству» получила рационалистическое по форме обоснование — «общая польза» вытеснила на второй план «Божию благодать» и идею истинного православного государства, то в XIX в. эти смысловые комплексы объединяются и трансформируются в единый духовно-политический концепт. Предложенная министром народного просвещения С. С. Уваровым знаменитая формула «Православие. Самодержавие. Народность» как раз выражала в концентрированном виде идеал истинного устройства земного бытия России, точно так же, как и созвучные ей основания русской нравственности, сформулированные С. Н. Глинкой: «Бог, Вера, Отечество». Свои взгляды С. Н. Глинка публиковал в журнале «Русский Вестник», где еще до появления «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина он излагал русскую историю в патриотическом ключе. Стоит особо отметить, что «Русский Вестник» (1808–1820, 1824) являлся одним из самых популярных изданий первой четверти XIX в., а язык, которым написаны статьи С. Н. Глинки, был понятен не только привилегированным слоям общества, но и мещанству, купечеству, и даже грамотному крестьянству. Это свидетельствовало, с одной стороны, о широкой социальной базе журнала, и с другой стороны, о востребованности в общественном сознании идеи православного понимания ценности Российского государства. Публицист, историк, славянофил К. С. Аксаков отмечал приоритет духовных, религиозных мотивов над социальными, национальными и политическими, поскольку «чувство Отечества мало является в нашей истории сравнительно с чувством веры» [79, с. 28]. Наконец, триединый идеал «Православие. Самодержавие. Народность», предложенный графом С. С. Уваровым, по сути дела, восстановил в русском сознании тот духовный смысл, который закладывался в существование Российского царства еще в XVI в., и связал настоящее и будущее России с ее духовно-историческими корнями.
Еще большее значение, что естественно, придавали духовным факторам русские мыслители из православных церковных кругов. Митрополит Московский и Коломенский Филарет (Дроздов), занимавший свою кафедру с 1826 по 1867 гг. и являвшийся одним из самых ярких и уважаемых церковных деятелей своего времени, в проповеди «Слово в день рождения Благочестивейшаго Государя Императора Николая Павловича», предлагал следующую трактовку места и роли «государя» в современной ему России: царская наследственная власть есть «высокий дар Божий избранному Богом лицу», однако этот дар — это не передача права распоряжаться судьбами подданных по собственному усмотрению, но крест правителя, его служение, его вклад в дело спасения народа, направления людей к истинным идеалам и образцам духовной жизни: «Различные состояния земных гражданств всесильною рукою Божьею непрестанно направляются к тому, чтоб они уготовляли в себе граждан небесам…» [80, с. 552]. Святитель Филарет утверждал, что наследственная самодержавная власть — это не только высокий Божий дар избранному Богом лицу, но и «для народа благопотребный и благотворный дар Божий»: «Благо народу и государству, в котором единым всеобщим и вседвижущим средоточием, как солнце во вселенной, стоит Царь — свободно ограничивающий самодержавие волею Царя Небесного, мудростию яже от Бога, а также великодушием, любовью у своему народу, уважением к законам предшественников и к своим собственным, и в котором отношения подданных к верховной власти утверждаются не на вопросах ежедневно возрождающихся и не на спорах никогда нескончаемых, но на свято хранимом предании праотеческом, на наследственной и благоприобретенной любви к царю и отечеству, и еще глубже — на благоговении к Царю царствующих и Господу господствующих». [81, с. 901, 908]. Таким образом, «государь» видится божественным установлением, механизмом осуществления божественной воли на земле и уготовления российского народа к вхождению в Царство Небесное.
Но как бы ни была горяча любовь русского человека к Отечеству и государю, всегда помнить о Спасителе Иисусе Христе призывал митрополит Московский и Коломенский Иннокентий (Попов-Вениаминов). В своем сочинении «Указание пути в Царствие Небесное», написанном в 1833 г., святитель Иннокентий (тогда еще священник Иван Вениаминов) писал своей пастве: «Иисус Христос для спасения человеков предал Самого Себя. Точно так и мы для доставления добра людям не должны жалеть ни трудов своих, ни здоровья; для спасения и защиты Отечества и Государя, как Отца Отечества, не должны щадить даже самой жизни своей, а для Иисуса Христа, как Искупителя и Благодетеля нашего, не должны жалеть ни самых утешений души нашей, ни тела нашего, ни живота нашего, подобно святым мученикам, за Иисуса Христа претерпевшим различные мучения и смерть» [82, с. 867].
На неразрывность духовного и политического в «любви к Отечеству», позднее, уже в XX столетии, указывал и Н. А. Бердяев, описывая свои наблюдения за ходом революционных событий в России в 1918 г.: «Те, которые дорожат душевным здоровьем народа, должны признать, что в патриотизме есть что-то более первичное и более связанное с духовными основами жизни, чем в политике. В чувстве национальном есть что-то более интимное и более глубокое, чем в государственном сознании… Тот, кто борется за Родину, борется не за свои интересы и не за чужие интересы, а за ценность, стоящую выше всякого блага людского» [83, с. 156].
И, конечно, начиная со второй половины XIX в. и чем ближе к переломным событиям российской истории начала XX в., тем отчетливее в интеллектуальном дискурсе становился мотив личной ответственности русского человека, и прежде всего интеллигенции, за судьбу своей Родины. Самым значительным и показательным в этом плане явился выход в 1909 г. сборника «Вехи», вызвавшим широкий общественный резонанс. Статьи выдающихся отечественных мыслителей — М. О. Гершензона, Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, Б. А. Кистяковского, П. Б. Струве, С. Л. Франка, А. С. Изгоева были посвящены одной, но очень болезненной в это время теме — проблеме ответственности русской интеллигенции и ее роли в истории России. С. Н. Булгаков в статье «Героизм и подвижничество» прямо писал, что «для патриота, любящего свой народ и болеющего нуждами русской государственности, нет сейчас более захватывающей темы для размышлений, как о природе русской интеллигенции», поскольку «душа интеллигенции, этого создания Петрова, есть вместе с тем ключ и к грядущим судьбам русской государственности и общественности» [84, с. 26, 25].
Радикальные трансформации русского общества, государства, культуры, которые происходили в первой четверти XX в., безусловно, были восприняты основной массой русской интеллигенции с болью и горечью. Кардинальный слом многовековой традиции развития российской цивилизации, насильственное преобразование всех сфер общественной жизни, решительная перемена системы ценностных координат, естественно, изменили содержание и формы общественного сознания. Тем удивительнее, что базовые ценностные доминанты развития русской истории, в частности сущностное отношение к своей земле, народу, государству, любовь к Родине и самоотверженность в стремлении принести пользу Отечеству, сохранились, хотя и претерпели определенные изменения. О том, какие именно это были ценностные трансформации, существенные по форме выражения, но сохранившие содержательное ядро, в XX и XXI вв., безусловно, стоит вести речь в отдельном исследовании.
Но можно вспомнить, что когда в 1914 г. мировое сообщество вступило в войну, то в странах Европы ее стали сразу же именовать «Великой»: по-английски — The Great War, по-французски — La Grande guerre, по-немецки — Der Groβe Krieg. «Великой войной» ее называли и в России, однако были и иные официальные названия, восходящие к традиции столетней давности, идущей от начала прошлого XIX века: «Вторая Отечественная» и даже «Великая Отечественная». Эту уже позже, после всех революций, ее стали именовать «первой мировой», «империалистической», а в народной памяти она помнилась просто «германской» [85, с. 3–4].
Можно вспомнить и то, что большевики, рьяно ненавидевшие все, что было связано с «царской Россией», еще осенью 1914 г. утверждавшие , что «понятие отечества» может рассматриваться только «как историческая категория, отвечающая развитию общества на определенной его стадии, а затем становящаяся излишней», заявлявшие, что «пролетариат не может любить того, чего у него нет», потому что «у пролетариата нет отечества», и призывавшие превратить «империалистскую войну в гражданскую» [86, с. 32, 22], спустя всего лишь три с половиной года, в феврале 1918 г., были вынуждены апеллировать к традиционным ценностям русского народа и громко заявить: «Социалистическое Отечество в опасности!» [87, с. 490‑491]. Патриотизм большевиков был во многом вынужденным, ведь они защищали не столько Россию, сколько советскую власть, идею коммунизма и мировой коммунистической революции. Но для большинства населения страны, обладавшего традиционно патриотическим сознанием, именно большевики оказались настоящими патриотами. Неслучайно десятки тысяч офицеров и генералов бывшей царской армии вступили в Красную армию только потому, что верили — советская власть не допустит иностранной интервенции и расчленения России. При этом многие из них сохраняли антибольшевистские убеждения. Знаменитый генерал А. А. Брусилов, один из первых вступивший в Красную армию, в своем дневнике записал знаменательную фразу: «Я думал, что пока большевики стерегут наши бывшие границы, пока Красная армия не пускает в бывшую Россию поляков, мне с ними по пути. Они сгинут, а Россия останется» [88, с. 270–271].
Таким образом, показательно, как на изломе веков в самые сложные исторические периоды сохранялось это глубокое, почти врожденное, чувство любви к Родине, что бы с ней ни происходило. Так, В. В. Розанов в одном из писем к Э. Ф. Голлербаху давал такое напутствие русскому человеку: «До какого предела мы должны любить Россию: до истязания, до истязания самой души своей. Мы должны любить ее до “наоборот нашему мнению”, убеждению, голове. Сердце, сердце, вот оно» [89, с. 89]. Легко любить счастливую и великую Родину, считал В. В. Розанов, однако, «мы ее должны любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец, глупа, наконец, даже порочна. Именно, именно, когда наша “мать” пьяна, лжет, и вся запуталась в грехе, — мы и не должны отходить от нее…» [цит. по: 90, с. 126]. В 1917 г. любовь к России доходит до прямого самоотождествления человека с судьбой своей Родины, когда Н. А. Бердяев писал, что «русский не может ни на одну секунду ощутить Россию как находящуюся вне его, ему внеположенную и противоположную. Россия, это — я и судьба ее — моя судьба» [91].
***
Как можно было заметить, исторически в русском национальном сознании возникло очень своеобразное толкование основополагающих духовно-политических идеалов. Давно, например, было замечено, что еще в памятниках древнерусской литературы говорилось, прежде всего, о «Русской земле» и крайне редко о русском народе. А это означало, что еще в древнейшие времена главной составляющей духовно-политических ценностей была идея Земли, позднее — идея Отечества. В более поздние времена, когда наступала трудная година, именно необходимость защиты своей Земли и своего Отечества всегда становилась для русского народа толчком к пробуждению национального самосознания, ибо сохранение единого Отечества означало и сохранение самого народа. Поэтому, когда в России искали земное применение Высшему, Божественному смыслу бытия, то идеи Земли, Отечества оказывались на первом плане. Единое для многих народов Отечество — это земное воплощение Высшего Единства.
ЛИТЕРАТУРА
1. Pokorny J. Indogermanisches Etymologisches Wörterbuch, 1959 (http://www.proto-slavic.ru/dic-pokorny/rusl-o.htm (дата обращения 31.07.2021 г.).
2. Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 13. (Опас — Отработыватеся). М., 1987.
3. Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 14. (Отрава — Персоня). М., 1988.
4. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4-х т. Т. 2. М. 1994.
5. Прп. Нил Сорский. Предание ученикам своим о жительстве скитском. СПб., 1852.
6. Поучение Даниила, митрополита всея Руси // БЛДР. Т. 9. СПб., 2000.
7. Святитель Тихон Задонский. Об истинном христианстве. Кн. 2 // Святитель Тихон Задонский. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 4. М., 2008.
8. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М.; Л., 1950.
9. Послание на Угру Вассиана Рыло // БЛДР. Т. 7. СПб., 2005.
10. Послание о Мономаховых дарах // Великий князь Владимир Мономах / Изд. подг. А. Ю. Карпов. М., 2006.
11. ПСРЛ. Т. 21. Ч. 1. Книга степенная царского родословия. М., 1908.
12. ПСРЛ. Т. 21. Ч. 2. Книга степенная царского родословия. М., 1913.
13. Чин поставления на царство царя и великого князя Федора Алексеевича и фрагменты Чина поставления на царство царя и великого князя Алексея Михайловича // Самодержавное царство первых Романовых / Сост., предисл., комм. Г. В. Талиной. Под ред. С. В. Перевезенцева. М., 2005.
14. Сказание о Борисе и Глебе // БЛДР. Т. 1. СПб., 1997.
15. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским / Подг. текста Я. С. Лурье и Ю. Д. Рыкова. М., 1981.
16. Курбский А. М. История великого князя Московского // БЛДР. Т. 11. СПб., 2006.
17. Грамота воеводы князя Пожарского с товарищами и всех ратных людей из Ярославля к вычегодцам (7 апреля 1612 г.) // ААЭ. Т. 2. СПб., 1836. № 203.
18. Сказание о Довмонте // БЛДР. Т. 6. СПб., 1999.
19. Зеньковский В. В. История русской философии. Т. 1. Ч. 1. Л., 1991.
20. Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. 9. Вып. 1. М.; Л. 1950.
21. Указ именной «О нечинении доносов, о подметных письмах и о сожигании оных при свидетелях на месте» от 25 Января 1715 г. // ПСЗРИ. Собрание первое. Т. 5. СПб., 1830.
22. Манифест «О лишении старшего сына Алексея прав наследования престола Всероссийского и о назначении наследником малолетнего своего сына Петра» от 3 Февраля 1718 г. // ПСЗРИ. Собрание первое. Т. 5. СПб., 1830.
23. Табель о рангах // Российское законодательство X–XX вв. Т. 4. М., 1986.
24. Прошение сенаторов царю Петру I о принятии им титула «Отца Отечествия, Императора Всероссийского, Петра Великого». 22 октября 1721 г. // Российское законодательство X–XX вв. Т. 4. М., 1986.
25. Нартов А. К. Достопамятные повествования и речи Петра Великого // Рассказы Нартова о Петре Великом. М., 1891.
26. Феофан Прокопович. Правда воли монаршей // Хранители России. Антология. Т. 2. В поисках нового… консерватизма / Под ред. А. А. Ширинянца, С. В. Перевезенцева. М., 2015.
27. Татищев В. Н. История Российская. В 7 т. Т. 1. М., 2016.
28. Десницкий С. Е. Слово о прямом и ближайшем способе к научению юриспруденции; Представление о учреждении законодательной, судительной и наказательной власти в Российской империи // Хранители России. / Под ред. А. А. Ширинянца, С. В. Перевезенцева. М., 2015.
29. Новиков Н. И. О достоинстве человека в отношениях к Богу и миру // Общественная мысль России XVIII века / Сост., автор вступ. ст. и коммент. Т. В. Артемьева: в 2 т. Т. 2. М., 2010.
30. Аничков Д. С. Слово о превратных понятиях человеческих происходящих от излишнего упования, возлагаемого на чувства // Общественная мысль России XVIII века / Сост., автор вступ. ст. и коммент. Т. В. Артемьева: в 2 т. Т. 1. М., 2010.
31. Щербатов М. М. Избранные труды / Сост., автор вступ. ст. и коммент. С. Г. Калинина. М., 2010.
32. Плавильщиков П. А. Нечто о врожденном свойстве душ российских // Хранители России. Антология. Т. 2. В поисках нового… консерватизма / Под ред. А. А. Ширинянца, С. В. Перевезенцева. М., 2015.
33. Тихон Задонский, свт. Об истинном христианстве // Хранители России. Антология. Т. 2. В поисках нового… консерватизма / Под ред. А. А. Ширинянца, С. В. Перевезенцева. М., 2015.
34. Наказ императрицы Екатерины, данный Комиссии о составлении проекта нового Уложения // Хранители России. Антология. Т. 2. В поисках нового… консерватизма / Под ред. А. А. Ширинянца, С. В. Перевезенцева. М., 2015.
35. Щербатов М. М. О повреждении нравов в России // Хранители России. Антология. Т. 2. В поисках нового… консерватизма / Под ред. А. А. Ширинянца, С. В. Перевезенцева. М., 2015.
36. Прокопович-Антонский А. А. Слово о начале и успехах наук, и в особенности естественной истории // Общественная мысль России XVIII века / Сост., автор вступ. ст. и коммент. Т. В. Артемьева: в 2 т. Т. 1. М., 2010.
37. Страхов П. И. Слово о влиянии наук в общее и каждого человека благоденствие // Общественная мысль России XVIII века / Сост., автор вступ. ст. и коммент. Т. В. Артемьева: в 2 т. Т. 1. М., 2010.
38. Новиков Н. И. [«Нравоучение как практическое наставление»] // Общественная мысль России XVIII века / Сост., автор вступ. ст. и коммент. Т. В. Артемьева: в 2 т. Т. 2. М., 2010.
39. Бестужев А. Ф. О воспитании // Общественная мысль России XVIII века / Сост., автор вступ. ст. и коммент. Т. В. Артемьева: в 2 т. Т. 2. М., 2010.
40. Акт, высочайше утвержденный в день священной коронации Е. И. В. и положенный для хранения на престол Успенского собора. 5 апреля 1797 г. // ПСЗРИ. Собрание первое. Т. 24. СПб., 1830.
41. Шафиров П. П. Разсуждение, о причинах Свейской войны. СПб., 1717.
42. Ломоносов М. В. Слово похвальное блаженныя памяти Государю Императору Петру Великому, говоренное Апреля 26 дня 1755 года; Слово похвальное Ея Величеству Государыне Императрице Елисавете Петровне, Самодержице Всероссийской, говоренное Ноября 26 дня 1749 года // Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. Т. 8: Поэзия, ораторская проза, надписи. 1732–1764. М.; Л., 1959.
43. Ломоносов М. В. Предисловие о пользе книг церковных в российском языке // Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. Т. 7: Труды по филологии. 1739–1758 гг. М.; Л., 1952.
44. Ломоносов М. В. [О сохранении и размножении российского народа] // Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. Т. 6: Труды по русской истории, общественно-экономическим вопросам и географии. 1747–1765 гг. М.; Л., 1952.
45. [Арсений Мацеевич, митр.] Доношение Святейшему Правительствующему Синоду Ростовского митрополита Арсения от 6 марта 1763 года // ЧОИДР. 1862. Кн. 2. Разд. V. Смесь.
46. Татищев В. Н. Избранные произведения. Л., 1979.
47. Десницкий С. Е. Представление о учреждении законодательной, судительной и наказательной власти в Российской империи // Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. Т. 1. М., 1952.
48. Третьяков И. А. Рассуждение о причинах изобилия и медлительного обогащения государства как у древних, так и у нынешних народов // Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. Т. 1. М., 1952.
49. Поленов А. Я. О крепостном состоянии крестьян в России // Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. Т. 2. М., 1952.
50. Поповский Н. Н. Опыт о человеке господина Попа. М., 1787.
51. Радищев А. Н. Избранные сочинения. М., 1949.
52. Карамзин Н. М. О любви к Отечеству и народной гордости // Хранители России. Антология. Т. 3. Рождение русского консерватизма. 1800–1850 гг. / Под ред. А. Ю. Минакова, С. В. Перевезенцева, А. А. Ширинянца. М., 2016.
53. Архимандрит Фотий (Спасский). Послания Александру I // Хранители России. Антология. Т. 3. Рождение русского консерватизма. 1800–1850 гг. / Под ред. А. Ю. Минакова, С. В. Перевезенцева, А. А. Ширинянца. М., 2016.
54. Записки Николая I // Хранители России. Антология. Т. 4. В поисках русского пути. 1800–1850 гг. / Под ред. С. В. Перевезенцева, А. А. Ширинянца. М., 2016.
55. Муравьев Н. М. Конституция // Дружинин Н. М. Декабрист Никита Муравьев. М., 1933.
56. Пестель П. И. Русская правда // Восстание декабристов. Документы. Т. VII: «Русская Правда» П. И. Пестеля и сочинения, ей предшествующие / Под ред. М.В. Нечкиной, к печати подг. А.А. Покровский. М., 1958.
57. Пнин И. П. Сочинения / Под ред. И. К. Луппола. М., 1934.
58. Внешняя политика России XIX и начала XX в. М., 1962. Серия 1. Т. VI.
59. ПСЗРИ. Собрание первое. Т. 32. СПб., 1830.
60. 1812–1814 гг.: Реляции. Письма. Дневники / Сост. Ф. А. Петров и др. М., 1992.
61. Фельдман Д. М. Опыт анализа публицистического дискурса: «партизаны» в «отечественных» и прочих войнах // Вестник РГГУ. Серия: Филологические науки. Журналистика. Литературная критика. 2013. № 12 (113).
62. Краснокутский А. Г. Разговор войскового атамана графа Платова с донским генерал-лейтенантом Иловайским 5-м и генерал-майором Карповым // Русский вестник. М., 1813. № 9.
63. Глинка Ф. Н. Рассуждение о необходимости иметь Историю отечественной войны 1812 года // Русский вестник. 1815. № 4.
64. Чаадаев П. Я. Полное собрание сочинений и избранные письма: в 2 т. Т. 1. М., 1991. С. 320–339.
65. Белинский В. Г. Сочинения в 3 т. Т. 1. М., 1948.
66. Чернышевский Н. Г. Очерки гоголевского периода русской литературы // Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений: в 15 т. Т. 3. М., 1947.
67. Непомнящий В. С. Собрание трудов: в 5 т. Т. 5. М., 2019.
68. Пушкин А. С. Сочинения и письма: в 8 т. Т. 2. СПб., 1903.
69. Хомяков А. С. Мнение русских об иностранцах // Хранители России. Антология. Т. 4. В поисках русского пути. 1800–1850 гг. / Под ред. С. В. Перевезенцева, А. А. Ширинянца. М., 2016.
70. Хомяков А. С. О возможности русской художественной школы // Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. Т. 1 М., 1900.
71. Ильин И. А. Мы были правы // Наши задачи. Статьи 1948–1954. Т. 1. Париж, 1956.
72. Глинка С. Н. Мысли про себя // Хранители России. Антология. Т. 3. Рождение русского консерватизма. 1800–1850 гг. / Под ред. А. Ю. Минакова, С. В. Перевезенцева, А. А. Ширинянца. М., 2016.
73. Соловьев В. С. Статьи из энциклопедического словаря: Патриотизм // Соловьев В. С. Собрание сочинений. Т. 10. СПб., 1914.
74. Жуковский В. А. Мысли и замечания // Хранители России. Антология. Т. 3. Рождение русского консерватизма. 1800–1850 гг. / Под ред. А. Ю. Минакова, С. В. Перевезенцева, А. А. Ширинянца. М., 2016.
75. Розанов В. В. Собрание сочинений. Последние листья / Под общ. ред. А. Н. Николюкина. М., 2000.
76. Сыромятников С. Н. [Сигма] Опыты русской мысли. СПб., 1901.
77. Письма Победоносцева к Александру III / Предисл. М. Н. Покровского. Т. I. М., 1925.
78. Бурачек С. О. Правда Вселенской Церкви. Часть II. Европейская идея — европеизм // Маяк современного просвещения и образованности. Труды ученых и литераторов, русских и иностранных. Ч. XXIV. СПб., 1841.
79. Аксаков К. С. О русской истории / Полное собрание сочинений К. С. Аксакова. Т. 1. М., 1889.
80. Филарет, митрополит Московский, свт. Творения: слова и речи: В 5 Т.: Т.4. 1836–1848. М., 2007.
81. Филарет, митрополит Московский, свт. Христианское учение о царской власти и об обязанностях верноподданных // Хранители России. Антология. Т. 4. В поисках русского пути. 1800–1850 гг. / Под ред. С. В. Перевезенцева, А. А. Ширинянца. М., 2016.
82. Иннокентий, Митрополит Московский, свт. Указание пути в Царствие Небесное // Хранители России. Антология. Т. 4. В поисках русского пути. 1800–1850 гг. / Под ред. С. В. Перевезенцева, А. А. Ширинянца. М., 2016.
83. Бердяев Н. А. Духовные основы русской революции / Бердяев Н. А. Собрание сочинений. Т. 4. Париж, 1990.
84. Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество / Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1909.
85. Россия в Великой войне 1914–1918 годов. Образы и тексты / Под ред. А. К. Сорокина и А. Ю. Шутова. Авт-сост. К. М. Андерсон, Б. С. Котов, С. В. Перевезенцев, А. В. Репников, А. А. Ширинянц. М., 2014.
86. Ленин В. И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. Т. 26. М., 1969.
87. Декрет СНК РСФСР от 21 февраля 1918 года «Социалистическое отечество в опасности!» // Декреты Советской власти. Т. 1. М., 1957.
88. Брусилов А. А. Мои воспоминания / Сост. В. А. Авдеев, С. Г. Нелипович. М., 2004.
89. Голлербах Э. Ф. В. В. Розанов: жизнь и творчество. Пб., 1922.
90. Розанов В. В. Опавшие листья. Короб первый // Розанов В. В. О себе и жизни своей. М., 1990.
91. Бердяев Н. А. О любви к России // Нива. 1917. 14 Февраля
[1] В другой редакции последние слова звучат иначе: «А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и в славе для благосостояния вашего» [20, с. 227].
[2] Концепция русского «хранительства» была предложена проф. М. А. Маслиным и разрабатывается А. А. Ширинянцем, С. В. Перевезенцевым и их учениками.
