1. То, что произошло с Советским Союзом в 1991 году, было бы правильнее назвать «распадом» или «развалом» страны? Что сыграло бо́льшую роль: внешние или внутренние факторы?
Здесь не получится простого и однозначного ответа.
Я бы рискнул в историческом плане назвать процессы 1990 – 1991 года многовекторной деструкцией, когда Союз в той или иной степени хотели развалить все, но никто не представлял себе последствий своих действий, да и не задумывался о них.
Еще я бы употребил термин «выжигание». Он, конечно, близок содержательно к термину «развал», но предполагает существенно бо́льшую степень деструкции социальных систем, промышленности, систем управления. В стратегии классического «развала» его участники и инициаторы стремятся ограничить ущерб для своих интересов, сделать процесс управляемым.
Американцы, конечно, хотели Союз развалить, но не до стадии полного распада. Они его боялись. Периодически фразу о СССР-конфедерации как идеальном для США варианте развития ситуации приписывают Дж.Бушу-старшему. Насколько это так, сказать сложно, хотя «духу» этого политика-иезуита эта фраза вполне соответствует. Но вот в том, что сценарий конфедерализации считался в тот момент на экспертном уровне в США наиболее приемлемым, можно говорить с высочайшей долей уверенности. Вопрос в том, что в США, где способствовали запуску процессов «распада» нашей страны, вероятно, не вполне представляли себе степень обостренности внутренних противоречий и деградации ее элиты. Поэтому то, что американцы поначалу (после разгромного для Горбачева саммита на Мальте, а особенно в 1988–1989 годах) считали вполне управляемым, довольно быстро стало неуправляемым.
И здесь укажу на важный аспект ситуации – необъяснимо быстрый развал связности государственного управления в СССР. Локализованные системы управления (городские, муниципальные, даже республиканские – как, например, в Белоруссии и Казахстане) еще были дееспособны, но синергичность между ними была утрачена уже к 1990-му году. И здесь обойтись без «человеческого фактора», иными словами, без наличия злого умысла криминальной или политической природы, вряд ли возможно.
На рубеже 1990-х годов мы имели процесс целенаправленного выжигания социально-политического и социально-экономического пространства. «Развалом», то есть попыткой управляемого демонтажа системы, это стало, наверное, в конце 1992–1993 годов, когда уже можно было видеть борьбу «групп интересов», влияние Запада, конкурентные войны, зачатки каких-то идей. А период 1989–1991 годов мне как живому свидетелю того периода напоминал больше действия людей, у которых есть огнеметы, много огнеметов, но которые не собираются что-то потом на этом пространстве после выжигания выращивать. Им нужно было сжечь того, кого они считали противником. Сейчас я говорю не только о союзном руководстве, «демократах», российских властях во главе с Ельциным и Хасбулатовым, но вообще о всех участниках этого процесса: от пытающихся спастись остатках республиканской партийной номенклатуры (типа Леонида Кравчука – наиболее омерзительной фигуры такого плана) до «крепких хозяйственников», быстро превращавшихся в «баронов заводов».
Это была война всех против всех, без какого-то вектора, без каких-то идей. И кончилась бы она пепелищем почище нынешнего украинского. В этом смысле переход от «выжигания» к «развалу», конечно, под влиянием наших «американских партнеров», из их сугубо корыстных и даже, я бы сказал, лично шкурных (как у семьи Бушей, как у Дика Чейни с его «Халибертоном»[1], как у американских сырьевиков) интересов, попытавшихся упорядочить эту деструкцию, в «историческом плане» был явлением в известном смысле позитивным. Особенно, учитывая ситуацию с ядерным оружием и вообще с оружием массового поражения на постсоветском пространстве, о чем, естественно, «ребята с огнеметами» из национальных, региональных и отраслевых элит даже не пытались думать.
Суммирую свою мысль: к тому моменту, когда у внешних сил, прежде всего США (но игнорировать роль европейских игроков в развале СССР тоже не стоит), появились возможности добиться реального результата по ослаблению и развалу СССР, ситуация внутри страны уже была близкой к критической. А вот действия игроков с Востока (Ирана, Турции, уже тогда часто действовавшей вне «повестки» НАТО, Саудовской Аравии, Китая) по размыванию устойчивости государственной власти в СССР, по усилению межнациональных противоречий, начались несколько раньше. Они раньше почувствовали признаки ослабления власти в СССР, ибо лучше представляли себе ситуацию в национальных республиках. И этот аспект 1990-х еще ждет своего деликатного, но въедливого исследователя, ибо он более чем актуален для нынешнего положения вещей.
2. Существовали ли объективные причины для этой национальной трагедии и, по словам В.В. Путина, «величайшей геополитической катастрофы XX века»? Насколько предопределенным, по Вашему мнению, был трагический финал великой Советской страны?
Этот вопрос продолжает предыдущий и дает ответ, что же было важнее: внутренние факторы или внешние манипуляции и спецоперации. Первичными были внутренние противоречия, обострившиеся в результате кризиса элит, вернее, неспособности создать подлинно «советскую» элиту, подмененную «квотным» представительством республиканских, что создало возможность для внешних манипуляций.
Конечно, для кризиса советской федеративности существовали объективные причины, причем они действительно, как неоднократно говорил В.В. Путин, были заложены с самого начала существования Советского государства. И дело не только в заложенном в союзную систему принципе государственности всех республик. Главная проблема была в разнородности и разноуровневости развития. Ведь не случайно, например, при создании СССР И.В.Сталин предлагал не только вступление в РСФСР существовавших тогда союзных республик, о чем много пишется, но и сохранение «договорных», то есть, межгосударственных отношений с государственными (на самом деле – квазигосударственными образованиями) Средней Азии. Напомню также и об идее огосударствленной многонациональности на Кавказе, реализованной в одной из республик-основательниц СССР – Закавказской Советской Федеративной Социалистической республике, впоследствии разваленной национальными элитами. Это вообще – долгий и важный разговор, в конце которого мы придем к тому, что степень экономической интегрированности – не главное, а главное – социальная связность пространства и взаимопонимание народов.
Кризис федерализма определялся, с одной стороны, противоречием между заявленной многонациональностью и приоритетом титульных народов, которых – в полном соответствии с ленинскими идеями – растили иногда фактически искусственно, как украинцев и казахов, до статуса нации. А с другой, – противоречием между отраслевой системой управления экономическим развитием Союза и республиканским характером управления социальными процессами.
Эти противоречия могли преодолеваться только через ускоренное экономическое развитие и социальную модернизацию, то есть через постановку социально-экономических сверхзадач. В момент, когда механизм внутренней само-мобилизации и само-модернизации надолго остановился (как выяснилось, навсегда – этот момент, вероятно, можно отнести к концу 1970-х), все эти противоречия стали вновь выходить на первый план. А обид в процессе любой социальной модернизации накапливается много.
Другой вопрос, что, по моему мнению, Советский Союз обладал столь огромным потенциалом устойчивости, что «точку возврата» в развитии противоречий он не прошел до 1986–87 гг., до момента, когда вместо решения социально-экономических задач общество стали активно вовлекать в социально-политические проблемы, причем актуализируя не будущее, не перспективы, а историю, основывая дискуссию о путях развития страны именно на пересмотре истории. Вот после этого финал был окончательно предопределен. А до этого существовало много промежуточных форматов развития СССР. Включая нечто, напоминающее индустриальную, а не торгово-миграционную версию сегодняшнего ЕАЭС. Что, наверное, уже не было бы полноценным Союзом, но давало бы лучшие конкурентные шансы нашей стране в борьбе макрорегионов сейчас.
3. Какие уроки распада/развала Советского Союза необходимо учесть, чтобы не допустить подобного сценария для России?
Уроков, которые стоило бы извлечь из опыта конца 1980-х – начала 1990-х очень много. Более того, скажу, что то, что мы как страна, как общество, как элита не смогли до сих пор отрефлексировать этот опыт, обобщить его, предпочли его просто забыть, грозит очень серьезными проблемами. Мы предпочли забыть этот период, похоронить его под «буйными девяностыми» и «сытыми нулевыми». Но забытые или якобы забытые бумеранги всегда возвращаются.
Пожалуй, выделю три урока:
Приоритет будущего. Будущее важнее прошлого. В тот момент, когда общество и элита перестают думать о будущем, погружаясь в мышиную возню настоящего, страна становится обреченной. Она может выжить политически и даже сохраниться территориально (как Украина), но серьезной роли играть не сможет. Ибо суверенитет – это, в том числе, наличие собственного, в чем-то уникального образа будущего. Прошлое важно, но именно как некое «референтное значение» и инструмент соотнесения настоящего с историей, традициями и культурой. «Перестройка» была построена с точностью до наоборот.
Необходимость больших задач. Большое государство гибнет через модель «малых дел», «повышения благосостояния» и т.п. Обществу большой страны нужны большие задачи, иначе ему слишком быстро становится скучно. И здесь появляются шустрые люди (доморощенные или импортные), предлагающие суррогат развития, суррогат больших целей. Молодежь называет этот суррогат «движуха», но, как мне кажется, намного более уместен термин «реформы». Как только вы слышите от государственного деятеля термин «реформы», – знайте, страна вступила в эпоху предкризиса.
Стратегическая важность идеологии. Идеология – это не просто набор политических или мировоззренческих установок, это, если хотите, императивы личного и коллективного развития, при которых страна продолжает двигаться вперед как единый организм. В тот момент, когда в Советском Союзе элита решила, что идеология ей не нужна, страна начала быстро распадаться. К 1993 году бывший Советский Союз подошел в состоянии настолько трагической мозаичности, что повторилось это пока только на Украине, правда, в еще более деструктивных формах.
Эти три урока для меня наиболее принципиальны.
[1] Ричард Брюс (Дик) Чейни с января 2001 по январь 2009 гг. занимал должность вице-президента США в администрации Дж. Буша-младшего. В 1995–2000 годах он был главным исполнительным директором нефтесервисной компании «Халлибертон», которая получила первый контракт на восстановление и разработку нефтяных месторождений в оккупированном США Ираке. В результате аудиторской проверки выяснилось, что фирма искусственно завысила счета за поставки бензина и другого топлива примерно на 60 млн. долларов. – Примечание ред.
