Удивительное это состояние: когда уже не сон, но ещё не явь. Удивительное, и небезопасное для души человеческой. Душа ещё открыта действию тех сил и тех существ, о которых в обыденной жизни, наяву, мы, как правило, и не вспоминаем.
Опытные духовники рекомендуют по пробуждении творить умную молитву, дабы душа наша не выпрыгивала из одного состояния в другое, но аккуратно – с Божией помощью – перемещалась. То же самое и о засыпании: «Не проваливаться в сон, но аккуратно погружаться в него».
Книга стихотворений Максима Шмырёва – поэта и историка – не о психологии сна, не о феноменах и парадоксах пребывания души в пространстве мнимой гиперповерхности. Этому посвящена его повесть «Гавань», написанная в жанре фэнтези.
Книга «Сны Павла» о другом.
О том, что жизнь наша могла бы быть несколько иной, если бы.
Если бы кто-то когда-то не совершил того-то и того-то.
Поневоле вспоминаешь булгаковское: «Он открыл глаза, и первое, что вспомнил, это что казнь была».
Помню, лет 25-30 назад встретил парафраз: «Ельцин проснулся, и сразу вспомнил, что Ипатьевский дом, всё-таки, снесён…»
В сборнике стихотворений Максима Шмырёва более всего меня впечатлила поэма, посвящённая Дуче.
В молодости мне довелось участвовать в издании самиздатовского журнала, ориентированного на праворадикальную пассионарную русскую молодёжь. Был у нас раздел «Жизнь Запрещённых Людей», там писали, в том числе, и о лидере итальянских фашистов, Который был совсем не похож на своего старшего товарища – злополучного оккультного расиста, превратившегося из «скальпеля в Деснице Провидения» в игрушку бесов.
И в то время как:
«В Париже французы,
Освобождённые без единого выстрела,
Резали бритвами
И обривали наголо
Девушек, Гулявших с немецкими солдатами,
Давая волю
Униженному
Галльскому духу.
Русские шли на Берлин.
А Муссолини читал Достоевского.
Лампа моргала,
Сгущались сумерки, и фонари
Казались яйцами,
Где желтком загустело солнце.
…Ракель ругалась с родными,
Доставалось самому Бенито,
Петаччи тоже кричала,
Названивала по телефону,
И хотела быть с Муссолини,
Итальянскую семью не проймёшь
Концом фашизма и рейха.
<…>
…В его государственном строе
Было много комизма,
Его армия умудрилась проиграть
Практически все сражения,
Замёрзнуть под Сталинградом
А флот утопили
Устаревшие
Британские самолёты.
Но Дуче один среди всех
Фюреров и президентов
Той эпохи
Выглядит живым человеком,
Усталым,
Небритым, думающим
О Боге,
И о Его милосердии.
…И стоит помнить,
Что он – тоже единственный
Из генсеков и президентов –
Сумел умереть как мужчина,
Стоя лицом к солнцу,
Вместе с женщиной,
Удивительно красивой,
Любящей.
Плакавшей в заштопанную подушку
В ночь перед расстрелом,
И оставшейся рядом с ним –
Её застрелили первой».
***
Читая стихотворения Максима, вспоминаются 1990-е годы.
Нет, я не о настроениях «демшизы», не о разборках бандитов, а о том настрое, который присущ был Русским Мальчикам, поверившим было, что «всё в наших руках», что что-то в жизни можно изменить.
В Перестройку тоже было нечто подобное, но то, да не то.
Тогда мы просто поверили, что политику могут определять не только старцы из Политбюро, не только функционеры из Исполкомов, не только мажоры всевозможные, но и каждый из нас. Каждый, кому небезразлично, каждый, кто думает «о странном».
Пройдёт чуть меньше десяти лет, – и слова с корнем «демократ» станут чем-то даже не подлым, но пошлым. Пошлым в Чеховском смысле слова.
К сожалению, культура праворадикального протеста в постсоветской России не сформировалась, и молодёжь, пометавшись между маскарадным околофашизмом Дугина/Курёхина/Летова и маскарадно выглядящими хоругвеносцами-неочерносотенцами, будет умелой рукой загнана в заботливо приготовленную лузу местной разновидности расизма. Часть Русских Мальчиков будет загнана в политический, точнее, эстетический отстойник со столь тесными рамками, что ни о каком было рыцарстве уже и речи идти не будет.
Кто-то поймёт, что речь идёт о подставе.
Кто-то поплатится своей жизнью.
Хочется верить, что Господь примет эти души так, как принял душу покаявшегося разбойника.
Но из того, что покаявшийся разбойник был спасён, вовсе не значит того, что путь его спасителен.
***
Одной из центральных фигур для нас, пытавшихся в середине 90-х быть «правыми», был оболганный и выглумленный император Всероссийский Павел Петрович.
Ему посвящено заглавное стихотворение сборника.
«Павел»...
«Well» - говорит англичанин,-
Голос его скрежещущий странен –
Будто ножом по ржавой железке.
Офицеры нахраписты, дерзки;
«Кто был малым - станет большим», -
Шепчет им Пален,
Погибели сын…
Павел по лестнице тихо идёт,
Зрит серый вечер и солнца заход.
Свет Нетварный нисходит на Павла:
«Государь, где твои Крест и Держава,
Шпага и в море твои корабли?»
«Господи, зрю я юдоли земли:
Слёзная осень, кругом синева,
Папа коровку ведёт со двора.
И разрыдались русы-девчонки:
«Папа, куда уводишь коровку?»
Я та коровка.
Я её боль.
Я хлеб земли. Я её соль.
Я - Государь, красноглина сих мест.
Я её жниво, я её Крест.
Я в объятия взял всех ничтожных
И донесу их до мест невозможных
Райских Твоих.
Вот мои корабли,
Вот моя шпага».
Идут не свои
В замок Архангела Михаила.
Вороны каркают густо, уныло.
Бенегсен тараканом бежит.
Павел сияет,
Яро горит.
***
В заключение приведу слова Даниила Духовского (Дубшина), как нельзя лучше характеризующие образ мировосприятия поэта и историка Шмырёва:
«Основные мотивы, звучащие в стихах Максима: война, упование на обретение Рая, ощущение быстротечности жизни и вечности природы, осознание непостижимости дара бытия.
А понятие долга, воинского ли, христианского ли, настойчиво возникает в качестве способа наполнения этого непостижимого смыслом».
P.S.
«Медведь напился из лужи. Он почувствовал себя одновременно молодым и старым – будто бы прожил сто жизней и родился заново».
