20 лет назад ушёл из жизни удивительный человек — Борис Раушенбах (1915-2001). Один из создателей советской космонавтики, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда. А ещё специалист по русской иконописи, богослов, лектор в Московской духовной академии. И при этом протестант, гугенот, лишь незадолго до кончины принявший православие. Что значила для него вера?

Русский немец, учёный-зэк

— По существу Борис Викторович был православным миссионером, — вспоминал протоиерей Димитрий Смирнов, лично знавший академика. — У многих людей он пробудил интерес к вере.

А ведь первые молитвы в своей жизни Раушенбах у слышал на немецком языке от матери: «Der Vater und der Sohn und der Heilige Geist…» В их семье потомственных русских немцев на равных использовали оба языка. По праздникам мама вела его в протестантскую церковь на Невском проспекте. Особого рвения к вере Борис не проявил. Позже напишет, что у него не было «гена религиозности». Ещё мальчишкой узнал о ракетах и нашёл своё призвание.

В 22 года он сотрудник Ракетного института, один из самых ярких, талантливых в команде Сергея Королёва. А в 27 лет — зэк, доходяга. Шла война, и его, как и других советских немцев, отправили в лагерь. Страдая от голода, он писал родным бодрые письма и в уме рассчитывал движение самонаводящегося зенитного снаряда.

Молился ли тогда? В его мемуарах об этом ни слова. Половина его соседей по бараку погибли. Как тут без молитвы? Так или иначе, спасение пришло. Расчёты со снарядом оказались верными, ему велели «рассчитывать» дальше. И это позволило избежать гибельного лесоповала.

Ориентация в пространстве

После войны вернулся к Королёву. И тогда же начал регулярно ходить в православные храмы. Заходил не крестясь (он же протестант!), стоял всю службу, слушал, проникался. На вопросы партийного начальства отвечал: «Интересуюсь древнерусской культурой. Православие тут ни при чём, я же гугенот».

В 1950-х в СССР начался великий космический проект. От Раушенбаха зависело многое: он занимался сложнейшей проблемой — ориентацией космических аппаратов в пространстве, где нет ни верха, ни низа. Несколько учёных в мире одновременно бились над этой задачей, в основном американцы. Но именно решения Раушенбаха оказались самыми точными.

И вот все системы отладили, на орбиту вывели станцию «Салют». Он продолжал работать на космос, преподавал в Физтехе, но чувствовал: душа тянется к совершенно иному.

Новая миссия

Как произошёл в нём внутренний поворот? Что стало причиной? Он пытался объяснить, рассказывал, как «случайно» заговорил на кремлёвском приёме с одиноко сидящим митрополитом, как после этого познакомился, сблизился со многими владыками… Его вдруг страстно увлекли догматика, патристика, иконопись, история Русской Церкви. Он находил старые издания, читал Отцов Церкви, жития, переписывал к себе в тетрадь чинопоследования служб. Друзья называли его специалистом по ориентации среди православных святых.

В 1975 году вышла его книга о построении пространства в русских иконах. Позже он писал о логике Троичности Бога, о совершенстве образа Троицы, об историческом значении Крещения Руси… Эти работы пользовались особым спросом, в библиотеках они всегда были на руках. Ему удалось даже прочитать курс лекций по иконописи студентам в институте.

Клиническая смерть

1997 год. 82-летний Раушенбах ложится на 12-ю в своей жизни операцию. Внезапно начинается перитонит. Врачи бессильны. Сейчас он умрёт. В его сознании возникает коридор. В конце свет. Можно пойти на свет, а можно свернуть и остаться жить. Его очень тянет к свету, но он сворачивает. Надо ещё завершить земные дела.

В конце того же года он познакомился с протоиереем Владимиром Воробьёвым — кандидатом физико-математических наук. Отец Владимир прекрасно начал к арьеру, работал в Академии наук, а потом всё оставил ради церковного служения и сел за семинарскую парту.

Им было о чём поговорить. Но главный для себя вопрос Раушенбах к тому времени уже решил: он переходит в православие. По сути, он давно уже был православным. Оставался последний шаг.

«Вера — как влюблённость»

Позже он полушутливо объяснял свой переход отсутствием в Москве гугенотского храма. «Думаю: помру — и просто закопают, — рассуждал академик. — А православного отпоют, как полагается».

В нём до последнего уживались вера в Бога и нежелание говорить о ней. Когда его спрашивали напрямую, уходил от ответа, начинал рассуждать о скудости материализма. Казалось, строгий учёный в нём ограничивает любые личные признания. «Что такое вера? Это как влюблённость», — цитировал он Честертона. Надо ли делиться со всеми тайной своей любви?

Лишь в последней книге «Пристрастие» он немного раскрылся, написав: «Без высшего начала жизнь настолько омерзительна, что лучше не жить. Жизнь без идеала, без Бога — не для меня».

Умер Борис Викторович 27 марта, во вторник пятой недели Великого поста. Незадолго до этого побывал в храме Святителя Николая в Кузнецкой слободе. Исповедался, причастился. Отпевали его в этом же храме. Похоронен на Новодевичьем кладбище. На его могиле стоит памятник: белая мраморная лестница, ведущая к православному кресту.