Странный, затертый с углов чемоданчик появился на нашей кухне под вечер. «Откуда?» Я недоумевала. «Вроде музыкальный, — подумала, — но почему он здесь?». Осторожно подняла замкú на старом коричневом чехле, который, понятно, много повидал. Оказалось, в чемодане — русская гармошка.
«Что же ты здесь делаешь, одинокая гармонь?» — я ласково погладила привязанную на ремешок гармошку. А мысли поплыли-поехали. Вспомнила, как любит наш народ этот инструмент, называя его душой России.
Самые нежные, ласковые слова подарили гармонисты своей подружке: «гармошка» и «гармошечка», «озорная мотаня» и «мотанечка», «тальянка» и «тальяночка», «двухрядная гармошка-говоруха», «звонкоголосая княжна», «трехрядочка», «сестра родная», ну и «подружка фронтовая».
Любят гармошку по всей Руси нашей матушке, — поют и пляшут вместе с ней, грустят и думают, посвящают ей стихи и песни, пословицы и поговорки. Любые горе и радость она готова разделить с тобой и взбудоражит душу так, что славянская твоя душа простит и друга, и недруга. И вытомит сердце тебе тальянка-говоруха, и даст сил богатырских дружок-баян.
«Эх, легка дорожка, если есть гармошка».
Трепетно звучит гармонь для сердца русского человека. В годы Великой Отечественной войны гармошку называли очагом сопротивления. Всю Отечественную воевала она вместе с русскими Иванами за правду, за родину, за победу! С ней, подружкой фронтовой, и воевать было не страшно. Многим солдатам она помогла и раны залечить, и до Берлина дошагать.
А какие вальсы пела тальянка у стен поверженного рейхстага! И ведь многие историки считают, что Германия — родина гармошки.
Но мы называем гармонь чисто русским изобретением. А правда вот в чем. Еще в 1830 году оружейных дел мастер Иван Сизов, как увидел на ярмарке гармонику-иностранку, так глаз не мог оторвать от нее и все думал, как бы и ему небывалой диковинкой обзавестись. Деньжищи, 40 рублей ассигнациями, за гармонь выложил и привез ее в Тульскую ружейную слободу. «На тебе, матушка, заморский цветочек аленький». В нашем исчислении 40 рублей ассигнациями приравниваются к 320 тысячам рублей.
Дома же натешился Иван, наигрался, да и решил, что несподручно ему мехи зря растягивать. А шутка в том, что иностранную гармонику сначала растянуть надо было во все меха, а уж потом, обратным ходом, мелодию собирать. Разобрал Иван гостью-гармонику на части, смастерил еще таких несколько, да и придумал новую конструкцию. А что ж? Ведь не зря он сложному ружейному делу выучился.
Со-орудил, в полном смысле этого словосочетания, новую гармонь, да так все приладил в ней, что она запела и на вздох, и на выдох. И теперь не только под балалайку плясал русский народ за масленичными блинами, а под «озорную мотанечку». А дальше — более. Уже другие смекалистые мужики мастерили свои гармошки, добавляя им все более складок и украшений, и развезли их по всем губерниям России. Да так вписали гармошку в русский народный колорит, будто ничего общего она с холодной немецкой гармоникой и не имела. Не родня, да и только!
Теперь уже иностранные знатоки и коллекционеры писали, что в Германии гармоники изготовлялись там, где были мастера, а в России появлялись новые мастера там, куда привозили гармони. И каждой такой гармони народ давал новое имя — по месту ее рождения, уж больно к душе пришлась по нраву русскому гармошка озорная. Только одну из них назвали именем народного певца былинного. «Баяном» нарекли.
А как помогали «подружки фронтовые» на войне!
И баяны и гармошки уходили на фронт вместе со своими хозяевами и с ними добывали победу! Развернет гармонист все складки своего друга-богатыря Баяна, запоет про березки и поля родные, и никому уже фашист даже не приснится. А у немцев — другая музыка. Другая гармошка. Губная. Писклявая, бедная на октавы и меха, скудная по звучанию и «без»-совестная. Без совести, значит, и без души. Не любит наш народ немецкую гармошку. Деды, с войны вернувшиеся, называли ее «костлявой». Нет в ней ни глубины, ни жалости, а одно только солдафоно-фашистское «ать-два». Для многих наших героев из «Без-смертного полка» эта «пакость губная» стала погребальным бубном. {Не ругайте меня, буквоеды, не люблю я эту приставку «бес», какая-то она вражья и смыслы наших слов русских перековеркивает}.
В русской же гармошке живет душа России — широкая, привольная, милующая, согревающая... В ней — запах домашних блинов и борща, в ней — ситец, в ней — верность, в ней — характер простого русского мужика, который взял да подарил сербскому другу-братушке свою концертную гармонь. Просто решил, и отдал. «Забирай, брат, руки болят, пальцы скрючило. Зря на шкафу пылится. Не игрок я уже...». С горечью сказал.
— Да не простая эта гармошка, брат. Побывала со мной повсюду. И в Европе, и в Америке. И в Берлине пела, и в Белграде.
А ведь не знал курганский гармонист, что и Раткина душа болела за инструмент. Когда-то и он, молодой и полный сил, играл на аккордеоне, выводил сербские мелодии народные и пел сам, как будто душу разворачивал. Но пробил в его семье погребальный колокол. По брату младшему Милану. На Боснийской войне сложил он буйную головушку. Выпал инструмент из рук Ратко в в те дни траурные и надолго угасли звуки музыки в отчем доме. С того часа поминального ни разу не развернул Ратко меха аккордеона и дал обет никогда не брать его в руки. С тех пор и не играет...
В Сербии каждую песню называют душой и ценят только ту музыку, которая ее, родимую душу, трогает. Сами сербы про себя говорят: «В Сербии любят Бога, музыку и Россию». И это чистая правда!
Вот и наша гармошка-гармошечка как будто «спасает» Россию и русский народ, оберегая славянские души от зла и зачерствелости. Как раздвинет свои меха трехрядочка — будто наизнанку тебя вывернет. Все ведает, все видит вглубь тебя.
Пока играют русские гармошки, ничего не бойтесь, сербы! Вот она, звонкоголосая княжна, гармошка-говоруха стоит на кухне со стертыми клавишами-пуговками, сжалась в потертом коричневом футляре и ждет отправки в Боснию, к внуку русского серба.
Одинокую и старую концертную гармонь спас от забытия Ратко. Куда бы попала эта русская певунья, в чьих руках оказалась? А может, это она спасла Ратко от неизбывной печали, никогда не проходящей, — печали о том, что более он не увидит уже своего погибшего на войне Мúлана раздвигающим меха балканского аккордеона.
