- Иван Владимирович, правда ли, что, будучи автором множества художественных книг и публицистических работ, собкором газеты «Известия», главным редактором издательства «Современник», Президентом Северо-западного отделения Международной славянской академии, вы не окончили ни одного класса общеобразовательной школы? Как это возможно?
- Да, готов признаться: в школе я не учился. Как такое могло случиться, если с моего поколения началась в России эпоха всеобщей грамотности? Да, как и все мои сверстники, я, едва мне исполнилось семь лет, с волнением переступил порог школы и проучился в ней две-три недели. Но как только в конце сентября наступили холода, я вынужден был прервать свое образование по причине полного отсутствия теплой одежды.
Это было в начале тридцатых годов прошлого столетия, когда по русской деревне прошелся каток реформ: в сусеках нашего дома под метелку вымели муку, зерно и крупу, со двора увели корову, овец и свиней. Деревня наша Слепцовка стронулась с места: по единственной улице неспешно двигались повозки с домашним скарбом, с малыми детишками. 17-летней сестре моей Анне и 15-летнему брату Фёдору отец сказал: «Поезжайте в Сталинград на строительство тракторного завода. И Ванятку с собой возьмите - город не даст ему пропасть».
- Суровые времена были!
- Да... Поселили нас в бараке: мы с Федором - в мужской половине, Анна - в женской. Федор учеником электрика работал, Анна - на кирпичном заводе, а меня в школу собирали. Но тут беда приключилась: Федора током сильно ударило, в больницу он попал, а я к Анне перешел. Но в женском бараке мне жить не разрешили, комендант сказал: «Убирайся!» Схватил за шиворот и вытолкал на улицу.
Так я стал беспризорником, поселившись с дружной ватагой других бездомных ребят в глиняной пещере с видом на Волгу. В компании из 15 ребят я был самым младшим.
Вместо избы было у нас небо звездное над головой, простор от горизонта до горизонта и воля! Нет тебе ни работы, ни школы, никаких других забот. Одно только неудобство: есть нечего. Воду пригоршней из Волги черпали, а вот с едой не заладилось... Четыре года я без еды прожил, и - ничего. Что-то и ел, конечно: Бог без попечения никого не оставляет; когда случай какой подвернется, а когда удача - выжил. И теперь всему миру свидетельствовать могу: человек не только без крыши, но и без одежды, и даже подолгу без еды жить может. Есть у меня роман автобиографический «Ледяная купель». Там я о жизни своей в тот период очень подробно рассказываю.
- В той науке жизни я получил знаний куда больше, чем мои
благополучные сверстники в школе. Ведь для писателя главное - это
сюжеты. А освоить русский язык и литературу мне помог случай. Случилось
так, что однажды «на васаре», то есть на часах, во время ограбления
взрослыми «уркачами» квартиры, я увидел, как из окна вылетели два мешка с
книгами. Уркачи потом убежали, и книги им не потребовались. Мы затащили
мешки в лодку и поплыли вниз по Волге к своей пещере. Ребята книги тоже
брать не захотели, и я за ночь перетаскал их к себе в уголок, сделал из
них постель и затем вытаскивал по одной и читал. Хорошо, что моя сестра
Нюра научила меня читать, и теперь я хоть и медленно по складам, но
читал. Иные книги читал по два, а то и по три раза. Сначала я
разглядывал картинки, потом прочел страницу-другую, и затянули меня
фантазии великих мечтателей, бурный водоворот страстей человеческих.
- Знаю, это помогло вам поступить в одно из учебных заведений.
- В 12 лет я все же устроился работать на тракторный завод,
набавив себе два года. Потом увидел приглашение в Грозненскую авиашколу и
поехал туда поступать.
Сочинение написал на четверку - помогла зрительная память и
начитанность, а вот математика... И тут в образе армянина Будагова ко
мне «подошла судьба»: «Напиши за меня сочинение, а я сдам за тебя
математику». Так мы оба и поступили в училище.
А уж потом вечерами меня по математике натаскивали два моих новых
друга курсанты Пивень и Кондратенко. За три-четыре месяца вечерних
занятий я так овладел математикой, что стал хорошо усваивать сложнейшие
науки: аэронавигацию, аэродинамику, устройство двигателей и всю летную
программу. За отличное окончание авиашколы получил серебряный знак с
изображением самолета, и запись об этом в курсантской книжке храню как
самую дорогую реликвию.
Но воевать в авиации не пришлось: сделал всего лишь нескольких
боевых вылетов на разведчике Р-5, а потом попал в резерв, из него в
артиллерию и закончил войну командиром фронтовой зенитной батареи в
Будапеште.
Потом была дивизионная газета, потом Военно-политическая
академия, а уж за ней московская центральная газета «Сталинский сокол».
Демобилизовался я из армии в звании капитана и сразу поступил в
Литературный институт имени Горького. Затем была газета «Известия»,
издательство «Современник», а уж потом и все остальное.
- В вашей книге «Разведенные мосты» описано, как вы работали над
своими романами - без надежды на их публикацию. Почему ваши произведения
так трудно находили дорогу к читателям?
- Случилось так, что задолго до выхода на пенсию я потерял
работу, был обруган и освистан нашей «самой демократической в мире»
прессой, переставшей меня печатать. В итоге в 50-летнем возрасте я
вернулся к образу жизни своих предков - очутился на даче и вынужден был
взращивать сад и огород, разводить пчел и вести натуральное хозяйство.
Вот тогда-то я и писал свои книги, а уже на даче академика Углова в
Комарово, куда приехал после смерти первой жены по приглашению Федора
Григорьевича, отделывал их без всякой надежды на то, что они
когда-нибудь дойдут до читателей.
- Кстати, ведь это руководимое вами издательство «Современник» выпустило его известную книгу «Сердце хирурга»...
- Да. В свое время в издательстве «Современник» печаталась его
воспоминательная книга «Сердце хирурга», и я требовал от редакторов,
чтобы они меньше исправляли, вычеркивали, спорил с цензорами, понуждал
их к смелости. И книга вышла правдивой, интересной. Она издавалась и
переиздавалась во всех республиках Советского Союза, во всех странах
народной демократии. Я уже немало знал о его жизни, о его конфликтах с
начальством обкомовским и с министром, он, в свою очередь, немало знал и
обо мне; знал и о баталиях, которые я выдерживал в борьбе за его книгу.
От тех времен и пошла наша дружба, продолжавшаяся почти до его
последних дней. Так, например, когда Ф.Г. давал интервью в связи со
своим столетием, но назвал меня «мой литературный отец». Мы дружили.
- Он был популяризатором вашего творчества!
- Да. Кстати, по поводу моего романа «Баронесса Настя» 90-летний
Федор Углов на собрании ленинградских писателей сказал позже: «Этот
роман я прочитал за два дня и тут же начал читать во второй раз. Это
была первая книга, которую я прочел дважды». Лучшей аттестации моей
книге нельзя было и придумать.
- И сколько же книг за свою жизнь вы, Иван Владимирович, написали и выпустили?
- Только за последний ленинградский период, за 20 лет, я написал
18 книг, которые все практически были изданы в серии «Русский роман». А
всего мною написано 40 книг, включая детские, которые сейчас как раз
переиздаются.
- На внутренней обложке вашей книги «Филимон и Антихрист» вы
выражаете благодарность архимандриту Адриану и игумену Псково-Печерского
монастыря Мефодию за помощь в издании этого романа. Как вы
познакомились с монахами этой обители и получили их поддержку, не только
молитвенную причем?
- В сентябре 2002 года в моей жизни произошло самое памятное и,
может быть, самое важное событие: к нам явились супруги Люленовы и
принесли дары Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря: золоченый
храмовый крест с распятием Христа, красочную книгу о монастыре с
автографом архимандрита Адриана: «На молитвенную память Иоанну и Лукии
от отца Адриана», и икону из его личной коллекции, на которой во весь
рост изображен Святитель Филипп, митрополит Московский. Вручая подарки,
мне сказали: «Многие монахи этого монастыря имеют ваши книги, и вот они
шлют вам эти дары и приглашают посетить их в удобное для вас время».
Я никогда не был в Псково-Печерском монастыре, но, разумеется,
много слышал о нем и даже читал книгу. Монастырю свыше 500 лет, он
пережил много нашествий врагов, но никогда не был разграблен, и в его
библиотеке хранится богатейшее собрание книг, в том числе старинных,
рукописных. Там есть книги, подаренные Петром Первым, Елизаветой
Петровной, Екатериной Второй и другими русскими царями.
- Поехали?
- Я, конечно, не мог отказаться от столь лестного приглашения и в
назначенный день отправился в монастырь. Городок Печоры расположен на
границе Псковской области и Эстонии: чист, опрятен и весь пропитан духом
монастыря, крупнейшего в России, известного во всем православном мире
жившими там прежде и живущими теперь высокими подвижниками веры,
мудрецами, стоявшими близко к Престолу Господнему.
На городской площади перед главным входом в монастырь стояло
много автобусов, толпились люди, приехавшие из разных городов России,
прибалтийских стран и даже из Германии, Франции, Голландии. И все - к
отцу Адриану. Чем ближе подходили мы к помещению, в котором жил отец
Адриан, тем плотнее становились стайки людей и больше было монахов. Я
любовался ими: статные, молодые, глаза сияют добротой и сердечностью.
Монастырь мужской, монахи тут черные, как правило, имеют по два высших
образования: светское и духовное.
И вот меня встречает отец Адриан. На нем одежды, шитые золотом,
борода белая, широкая, густая. Глаза светятся молодо и так, будто он
встретил давно знакомого, ожидаемого человека. Я подхожу к нему, называю
себя: «Раб Божий Иван». И покорно склоняюсь. Он обнимает меня за плечи,
целует в голову, говорит: «Хорошо, что вы приехали. Мы ждали вас.
Многие наши братья - ваши читатели. Сейчас много печатается книг, но
таких, в которых бы мы находили отзвуки своего сердца, таких книг мало».
Я, в свою очередь, спешу признаться: «В Бога я верую и церковь посещаю,
но каюсь: не все обряды исполняю». Это обстоятельство всегда меня
тревожило, я чувствовал вину перед Церковью и Богом и спешу признаться в
этом Владыке. И он в ответ произносит слова, которые ставят на место
мою душу: «Вам и не надо исполнять все наши обряды, вы и так ближе всех
нас к Богу. Он-то, наш Господь Превеликий, судит о нас не по словам, а
по делам».
- Интересный диалог!
- Потом из внутренних покоев появляется прислужник и несет
расшитое бисером длинное полотно. Архимандрит накрывает им меня с
головой, читает разрешительную молитву. Потом мне скажут: это была
епитрахиль, оставленная ему по завещанию митрополитом Петербургским и
Ладожским Иоанном. После того как отец Адриан отпустил мне все мои
прежние грехи, он благословил меня на благие деяния в будущем.
Потом мы сели в кресла, стоявшие у небольшого столика, и началась
беседа, которая во многих добрых делах меня укрепила и многие смущающие
душу вопросы прояснила. Так архимандрит Адриан стал мне духовником,
отцом, душу и сердце врачующим, при разных затруднениях и сомнениях
наставляющим и в минуты слабости укрепляющим.
- Вы же и с Владыкой Иоанном, митрополитом Ленинградским и
Ладожским, были знакомы благодаря совместной деятельности в Славянской
академии?
- Да, так случилось, что судьба, любящая в иные времена выкинуть
неожиданный фортель, забросила меня на мостик корабля, на котором я
никогда не плавал.
По приглашению и рекомендациям известного в нашей стране
профессора-социолога Б.И. Искакова, бывшего тогда Президентом
Международной славянской академии (МСА), его заместителя В.А.
Десятникова и академика Углова меня приняли 31-м членом Северо-западного
отделения МСА. Для меня уже это было сверхволнующим моментом и
испытанием. Каково же мне было, когда на одном из собраний меня избрали
полным академиком и президентом нашего отделения. Ведь таким образом мне
предложили руководить учеными, в делах которых я ничего не смыслил,
артистами, художниками, талантами которых я, конечно же, не обладал, и,
наконец, педагогами, да еще такими, которые двигали вперед
педагогическую науку. Я попал в положение известного писателя Марка
Твена, который по иронии случая вынужден был редактировать
сельскохозяйственную газету, хотя не мог отличить пшеницы от ячменя.
- А как часто происходили заседания академии и кто на них присутствовал?
- Академики собирались раз в месяц, и это были для меня
интересные, волнующие дни. Я знакомился с людьми, которых раньше знал
плохо в силу их высокого положения. Тут если ученый, то непременно
крупный, известный: один возглавляет институт, другой - лаборатории. Все
имеют книги, свои школы, а то и направления в науке. Если это артисты,
то непременно ведущие: тут был художественный руководитель театра Игорь
Горбачев, всемирно известный певец Борис Штоколов, народные артисты
СССР.
Как и почти все академии мира, она была общественной, поэтому ее
членами могли быть видные деятели из любой сферы науки и искусства. Стал
ее почетным членом еще до меня и Владыка Иоанн.
...Мы старались по возможности не беспокоить Владыку. У него
болели ноги, и мы знали об этом. Как и про его занятость, в том числе и
написание статей, которые составили новую Библию для русского народа под
названием «Симфония духа». Статьи Владыки Иоанна указали нам противника
и с поражающей смелостью и глубиной раскрыли его суть. Знали мы и о
том, как этот великий старец, называемый патриотами Отцом современной
Руси, бьется на поле брани за будущее наших детей и внуков.
Долго я всматривался в этого человека, внимал каждому его слову.
По привычке литератора пытался уловить черты его образа, манеру
говорить. Кстати, говорил он мало, все больше молчал и слушал
собеседника, но зато о многом говорили его глаза, его лицо и вся его
фигура. Он был весь открыт и устремлен навстречу вам; он весь светился, и
радовался, и, казалось, вот сейчас скажет вам нечто такое, что
осчастливит вас на всю жизнь. Было что-то детское и восторженное в его
взгляде и голосе. Он вам верил, и сам был готов растворить перед вами
душу. Я такое вижу чаще на детских и даже младенческих лицах.
Записала на основании личной встречи
и прочитанных книг И.В. Дроздова
Светлана ТРОИЦКАЯ
