Как долго мы заговаривали себя: есть какие-то правила, принципы, нечто наднациональное, к чему можно прислониться
В нас, когда-то советских, было одно очень важное качество,
значимость которого мы не до конца понимаем. Мы были как-то само собой,
подспудно, имманентно, операционно амбициозны. Советские мы были какими
угодно, но только не провинциальными. Я очень хорошо помню свое
советское октябрятско-пионерско-комсомольское прошлое. Мы мыслили
планетарными масштабами. Мы не пыжились, не совершали некое усилие
непровинциальности, мы просто дышали всемирностью. И очень важно поймать
за хвост тот миг, а по историческим мерках это был миг, когда мы почти в
одночасье провинциализировались. Прежде всего для самих себя, внутри
себя. Как это случилось? Когда это случилось? И дело не только в том,
что кто-то с нами это сделал. Мы сами с собой сделали что-то
непоправимое, что-то очень плохое. А извне, конечно же, с нами работали.
В частности, нас очень долго убеждали в том, что Россия по причине
слабости своей экономики и общей цивилизационной провинциальности никого
особенно ни на Западе, ни на Востоке не интересует. Наш остаточный
россиецентризм нам продавали как фантомные боли пост-империи. И нас
убедили. Почти убедили.А потом случилось вот это всё в Америке, Англии, Европе. Я устал считать первые полосы о нас в самых топовых, самых мейнстримовых газет, русские обложки всех главных журналов западного медийного мира. Россия царит на обложках престижнейших и влиятельных журналов, Россия в выпусках всех телевизионных новостей и даже комедийных шоу. Россия вернулась на место врага №1, главного злодея, в голливудском и телесериальном ширпотребе. Здесь, у нас дома, меня убеждают в том, что на самом деле Россия всё равно никого не интересует. Просто Россия - удобный враг. Пост-советскому миру её, как врага, очень не хватало. Арабы не тянули, китайцы ещё не созрели. И вот сейчас все жутко обрадовались тому, что можно опять бояться и демонизировать «этих странных русских». А потому их можно. Нас можно.
Нас можно без каких-либо правил. Причем что-то такое многие из нас начали подозревать давно, еще во времена бомбардировок Югославии, но кейс пост-майданной Украины избавил нас от последних иллюзий. Всех нас? Не всех. Даже сейчас. И нельзя не поразиться тому, как долго такие иллюзии способны жить в нас. Как здорово, как круто сварены эти иллюзии. Как долго и как доблестно мы демонстрировали удивительную способность не верить своим глазам. Как долго мы заговаривали себя: «да нет же, есть какие-то правила, есть какие-то принципы, есть нечто наднациональное, к чему можно прислониться». Но эти наши самозаговоры постепенно стали превращаться в шизофреническое бормотание, когда на наших глазах «кто хитрый и большой» начал сворачивать декорации очень продолжительного спектакля, который разыгрывал для кого? Для кого играли спектакль сворачиваемого на наших глазах социального государства в Европе? Для кого играли спектакль свободы слова, международного права, экологической этики? Для кого играли спектакль свободы предпринимательства, неприкосновенности собственности? И у меня есть только один ответ. И мне придётся выбраться из сливной ямы нашего пост-советского самоуничижения. Этот спектакль играли для нас. Всего этого месива нас и даже пост-нас. Но что-то случилось и спектакль закончился. Хотя нет. Для нас решили в последний раз дать представление на земле несчастной Украины. Второй украинский майдан стал просто волшебным по своей внятности, прозрачности сеансом, спектаклем саморазоблачения. Это мета-спектакль, это спектакль о спектакле, это спектакль за спектаклем. И все нам просто необходимо досмотреть его до конца, до последней капли...Я смотрю не отрываясь. Я не могу оторвать глаз от волшебной мистерии сноса причудливейших, сложнейших декораций, которые несомненно были настоящим цивилизационным хай-теком. Эти декорации строились десятилетиями, элиты демонстрировали чудеса самодисциплины в следовании придуманным неведомым драматургом правилам. И вот что-то случилось. И столь изысканный концерт заканчивается почти яростным расфигачиванием всего - музыкальных инструментов, декораций, самой сцены.
В этом моем описании есть изрядная доля водевильности. Я сознательно подгоняю сложные события под каноны драмы. Поскольку описываются прежде всего институты, эта водевилизация - упрощение. Но мое личное упрощение коррелируется с каким-то тотальным и повсеместным упрощением, уплощением, архаизацией. Мне кажется, нам, наблюдателям, дана какая-то особенная санкция на простоту. И в этом тексте, уверен, читатель не найдет ничего особенного, ничего нового для себя. Своей целью я вижу очень простое повторение и доказательство одного очень простого ощущения - нас можно. Нас можно. Ради этого вполне допустим прилюдный и бесстыдный взлом институционального порядка. Потому что нас можно. Мне кажется, мы не совсем понимаем значимость тех институциональных исключений, тех исключений из правил, которые допускаются в кейсе второго украинского майдана. А ведь они крайне значимы там. У таких исключений очень мощное институциональное эхо, которое не очень слышно здесь, но буквально оглушает там. И все это объясняется тем, что их можно. Нас можно.
1) Нам можно не возвращать официальный, государственный долг. Саморазоблачилось английское правосудие, когда апелляционной инстанцией в Лондоне под председательством Элизабет Глостер было вынесено совершенно политическое решение 14 сентября 2018 года по так называемому «долгу Януковича» в 3 млрд. долларов.
2) Если против нас, то можно нарушать правила МВФ, выдавая кредитный транш Украине при наличии официальной задолженности. Речь о третьем транше МВФ для Украины. Умиляет объяснение этого нарушения: «...страна-кредитор проводит недружественную политику в отношении заемщика». Это объяснение можно трактовать и наоборот. Если ты будешь проводить недружественную политику в отношении кредитора, то тебе простят долги. Потому что их можно. Нас можно.
3) Если против нас, то можно слить в унитаз сам институт арбитража. Нам это очень хорошо продемонстрировали в Стокгольме.
4) Если против нас, то можно, совершенно не таясь, вмешиваться в церковные дела, как это устами Хизер Науэрт заявил Государственный департамент США: «Соединенные Штаты уважают возможность православных религиозных лидеров и верующих на Украине следовать путём автокефалии...»(сентябрь 2018 года). В переводе с дипломатического это означает «Их можно». Нас можно.
5) Тем, кто против нас, можно носить свастику, нацистскую форму, совершать факельные шествия и убивать цыган. Полный нацистский набор разрешён, если он против нас. И прибалтийские нацистские шалости - никакая не случайность. И недавняя реабилитация испанской «Голубой дивизии» - тоже не случайность. Потому что нас можно.
6) Если президент европейской страны против нас, то ему не возбраняется иметь оффшорные счета и вести бизнес буквально публично. Потому что против нас можно всё.
7) Если против нас, если глубинно, цивилизационно против нас, то можно выпекать десятками законы, не обращая внимание на претензии Венецианской комиссии, на тотальное нарушение регламента Верховной рады, когда языковой закон, например, был проголосован с седьмой попытки, на прилюдное кнопкодавство. А что тут такого? Ведь их можно. Нас можно.
8) Если против нас, то можно инсценировать химатаку, в чем недавно признался функционер BBC. И это самое-пресамое яркое свидетельство гибкости «свободы слова». Когда кто-то у нас или там что-то лопочет про «свободу слова», мне очень хочется устало спросить «Вы серьёзно?». Они серьёзно. И они серьёзно, потому что нас можно.
9) Если против нас, то можно нарушать морское право. Это можно, потому что нас можно.
10) Если против нас, то можно сбивать пассажирские самолеты, а потом просто чудовищно нарушать правила международного расследования. Потому что нас можно.
11) Если речь о русской певице, то можно нарушать правила Евровидения. Потому что мы - исключение. Почему исключение? Потому что нас можно.
12) Если это русские наблюдатели за выборами, то их можно не пускать. Даже в составе миссии ОБСЕ. Почему? Ну вы сами знаете ответ.
И можно привести еще массу таких доказательств того, что «Нас можно». А еще нас можно убивать. Можно убивать наших детей, стариков, взрослых, журналистов...Убивать под оглушающее молчание «всего мира».
Подозреваю, что в вышеприведенные слова закрался невольный пафос. Но во мне этого пафоса нет. Я без пафоса произношу эти слова. У меня нет права на пафос, т.к. я не открыл ничего нового. Я не могу нацедить пафос из этих общеизвестных фактов. Я очень буднично, очень спокойно это повторяю: «Нас можно». Я уже получил и расписался. Я сделал зарубку на своем сердце. Я всё понял. Причем, конечно, я все это понял гораздо раньше, но столь четко и гулко мне это показали в последние пять лет. Я не смог не увидеть, я не смог не понять. И «Нас можно» уже превратилось в «Меня можно».
Что дальше? Пока скорее всего ничего особенного. Я <пока> не возьму в руки автомат, не пойду на площадь. Но я вижу, как смотрю свое и чужое кино иначе. И книги я теперь читаю иначе. И даже сладкую газировку я покупаю более осмысленно (улыбка). И этого будничного осознания, уверен, наши враги, а они у нас точно есть, боятся больше всего. Я теперь совсем иначе выбираю места для отдыха. Я теперь многое буду делать с едва уловимой ноткой инаковости, осознанного «меня можно». От моего житейского «меня можно» теперь один шаг к «попробуйте». И мое «попробуйте» скорее всего будет очень узнаваемо русским, угрюмым...Все как было с нашими дедами и прадедами, которых теперь я намного лучше понимаю, потому что их тоже было можно. Может у меня будет одно отличие. Я буду более многословным (улыбка). Но я точно знаю, что сегодня говорение синонимично деланию.
Это осознание «меня можно» рождает во мне какой-то особенный и глубокий запрос на «мы». Это осознание рождает какой-то тихий, но пугающий своей интенсивностью восторг от принадлежности к великой культуре, великой стране. Как-то по-новому ощущаешь эту привилегию - дышать русским языком. Начинаешь дорожить этим великим правом - говорить и читать по-русски. Быть понятым по-русски - великое счастье. Начинаешь осознавать ценность и важность любой работы на страну.
Это осознание - хороший раствор для строительства нового русского прагматизма. Скорее всего этот новый русский прагматизм многим не понравится. Но что поделаешь? Нас можно, но и нам можно. Теперь точно.
