Когда-то
давно, лет восемь назад, на одном из форумов, где помогают пережить
потерю близких людей, я увидел ссылку на страницу одного блога. То, о
чем я в этом блоге прочитал, глубоко коснулось моей души. Чуть позже мне
довелось познакомиться на просторах Интернета и с самим автором этого
«живого журнала». Им оказался замечательный писатель, режиссер и
иконописец Владимир Иванович Щербинин. Увы, наше общение было только
виртуальным, но через его работы, его книгу и то многое доброе, что было
им сделано, я ощущал необыкновенную поддержку и даже в некотором смысле
мотивацию для своего служения, а многочисленные случаи из его жизни,
его чувства и опыт немало помогли мне в священнической повседневности.
Но это чуть позже. А тогда, восемь лет назад, я открыл страницу, просто пронизанную болью и светом. Боль переживаемой утраты - страшной утраты, гибели маленького сына - была в каком-то и по сей день для меня непостижимом соединении с непоколебимой верой и негаснущей надеждой. Сын Владимира - восьмилетний Тихон - погиб 14 июля 2007 года. Даже в эти страшные дни Владимир писал. Писал о том, что чувствует, как проживает эти мгновения внезапно изменившейся жизни - писал свою скорбь.
«Ты ушел из этой жизни мгновенно, без страданий - так сказал доктор. Ты даже не заметил этот переход, просто взлетел, как стрела, до райских обителей. А там были уже открыты царские врата, из которых струился несказанный, сладчайший свет... Тебя отпели младенческим, ангельским чином, всякий раз поминая блаженного младенца Тихона <...>. Мы слишком любили тебя земного, были связаны с каждой твоей клеточкой, и теперь в каждой нашей клетке ужасная боль, которую не исцелить никакими лекарствами и словами».
В тот год я и сам потерял отца, было это в том же июле 2007-го. Да, наверное, это немного другое: смерть взрослого, тяжело болевшего человека не то же, что смерть ребенка, внезапная и непостижимая. Но размышляя над дневником Владимира, я обретал ответы и на многие свои вопросы. Мне открывалось то, что до того момента было сокрыто в глубине души или же внутренне не принято. Эти удивительные по своей глубине и боли пронзительные записи возводили из пропасти.
«Нет меры слез. Нет избавления от боли. Мы заново учимся жить, говорить, думать. Ты жив, а мы с мамой умерли, чтобы воскреснуть для новой жизни. Всё, что казалось раньше большим и значительным, вдруг стало мелким и неважным. Есть ты, в каждой клеточке нашего тела и души. Мы много поняли за эти дни. Мы хоронили не тебя, а домик, в котором ты жил. <...> Мы плачем и горюем о твоем домике, а ты выпорхнул из него и улетел в вечность. Ты жив, мы всегда чувствуем твое теплое дыхание, твою нежность, слышим твой заразительный смех и ту музыку, которую ты играл. Ты утешаешь нас...»
Я перечитывал эти страницы дневника и был потрясен тем, как человек буквально восстает из своего горя, словно из пепла, как его переживания изменяются и становятся иными. А еще меня поразило то, насколько единодушными были супруги, потерявшие сына, перед лицом своей беды. Гораздо чаще случается, что такие страшные удары разъединяют людей и разбивают брак. Но это был совсем не тот случай. Марина Синанян, супруга Владимира, вспоминает: «Когда погиб наш сын и ничего больше не помогало, разве что Церковь (но не могли же мы там сутками сидеть!), мы шли на лавочку в Ботанический сад, и он вслух читал "Цитадель". Она его как-то успокаивала, он находил в ней какие-то созвучия».
Владимир писал в те дни: «Сегодня целый день провели у сына. Спели литию, посадили еще цветов, а потом долго сидели рядом, прислушиваясь к тишине. Время от времени над головой взлетали и садились самолеты, а в голове почему-то крутились строки: "Перепечино, Перепечино, ты печатью печали отмечено, на иголках сосны - капли слез...". Печаль была, но она была удивительно светлой и спокойной, как и этот день, а слезы проясняли душевные очи. <...> Путы здешнего мира ослабли: мало что радует и утешает; зато теперь можно вместе с Давидом сказать: "Коль сладки гортани моему словеса поучений Твоих!". Я много лет был чтецом и канонархом в церкви, но только теперь открываю истинную и живую суть Божественных писаний. И помогли в этом не мой опыт и святые старцы, которым я внимал с благоговением, а маленький мальчик - сын, в одно мгновение пробивший непроницаемую стену между временем и вечностью и приобщивший нас к великой тайне подлинной, а не иллюзорной жизни. И мы тянем блеклые и хилые лепестки своей души туда, откуда свет и тепло, откуда любовь и бессмертие. <...> Я не прошу у Бога избавления от боли. Боль открыла мне Небо и еще раз показала, что ценно в этой жизни, а что пусто. Я хочу всегда идти под открытым Небом, хоть это и трудно. Я прошу у Бога вынести эту боль. До самого конца...»
Спустя несколько лет Господь послал утешение супругам Владимиру и Марине, подарив им второго сына - Георгия.
Как
я уже писал, знакомы мы с Владимиром Ивановичем были только на
просторах Интернета, но тесно общались в социальной сети. Я с огромным
удовольствием читал главы из его готовящейся к выходу книги «Сердце
сокрушенно», радовался его работам по росписи храмов и тому, как растет
его младший сын. А когда книга вышла, подарил ее многим своим знакомым,
да и продолжаю дарить теперь. На своей странице в «Фейсбуке» я нередко
просил молитвенной поддержки у тех, кто был у меня в друзьях, и всегда к
этой молитве присоединялся и Владимир. Он одним из первых оказывался
там, где была нужда в молитве за умерших детей и их горюющих родителей.
Готовя этот небольшой материал - теперь уже его памяти, я хотел был назвать его своим другом. И хотя мы, к сожалению, не были знакомы в реальной жизни, я дерзаю называть его так. Ибо только от настоящего старшего друга могли прийти такая поддержка и опыт этой жизни. На днях, перечитывая его дневник, я нашел такую запись:
«Много лет назад, в Питере, когда я с неофитской ревностью ходил в храм на каждую службу в течение двух лет, ко мне три ночи подряд приходил сатана. <...> каждый раз я просыпался в ужасе, со страшным сердцебиением и не мог заснуть до утра. На третью ночь всё случилось так же, как и в предыдущие две. Я открыл глаза и понял, что не могу вдохнуть и выдохнуть. Я видел потолок своей комнаты, окно напротив, я сознавал, что проснулся, но дышать не мог. Я попытался поднять руку, чтобы перекреститься, но не мог пошевелиться. Я судорожно попытался вспомнить молитвы, хотя бы "Господи, помилуй!", но все слова стерлись из моей памяти. Я понял, что умираю. И когда в глазах уже было темно, я выдохнул одно слово: "Серафим!". И начал дышать. Потом оказалось, что это был первый микроинфаркт. Но с тех пор я очень почитаю преподобного Серафима Саровского. И духовник у меня был с Серафимовского кладбища - отец Василий...»
Удивительно, но спустя годы именно 1 августа, в день памяти преподобного Серафима Саровского, сердце Владимира остановилось. Приступ случился в то время, когда Владимир был занят росписью храма. Были попытки спасти его, но... Я узнал об этом не сразу, но теперь поминаю на панихидах раба Божия Владимира вместе с отроком Тихоном. Теперь они вместе...
В одной из тех же дневниковых записей я прочитал:
«Напрасно мы ищем на земле вечного блаженства и счастья. Счастье - как цветок, который вспыхнет ярко, а потом засохнет и опадет; оно - как птица: совьет в твоем сердце гнездо, выведет птенцов, чтобы улететь за тридевять земель, оставив сердце пустым зимовать в одиночестве. Жизнь - осень, и совсем не важно, сколько тебе лет. Когда чувствуешь временность и хрупкость здешнего бытия, тогда начинаешь ценить каждое его мгновение: полет листа, сорвавшегося с ветки, белый мазок облака на небе, взмах птичьего крыла, мимолетную улыбку женщины, восторг ребенка, далекие звуки музыки. Завтра всё исчезнет в снежной круговерти, покроется белым полотном, замолкнет в ледяном безмолвии. И только засохшие листья на твоем окне напомнят о разноцветном, ярком пиршестве осени, о теплых, светлых и счастливых днях...»
Я верю, что Господь принял в Своих обителях душу этого удивительного человека. В его жизни было ровно десять лет тяжелого пути - пути с крестом, очень тяжелым крестом. И путь этот был пройден достойно. Теперь, когда нам открылась вся земная судьба Владимира, понимаю, что его книга могла бы вместить еще одну главу... Эта глава по-евангельски больше всех писанных книг, и думаю я, что теперь - в мире незримом и настоящем - он продолжает ее писать. Душа его да упокоится в Господе, а его сокрушенное сердце пусть обретет радость той встречи, которой он ожидал.
Фото из семейного архива Владимира Щербинина
Газета «Православная вера» № 19 (591)
Священник Андрей МизюкИсточник: Православие и современность
