23 апреля информационные агентства распространили интервью польского президента Бронислава Коморовского каналу TVN24.
Ключевым поводом к сенсации преподнесли слова польского лидера об украинских законах о десоветизации и признании УПА (Украинской повстанческой армии) борцами за независимость, в которых Коморовский отметил возможности ухудшения польско-украинских отношений.
«Без исторического диалога не может быть примирения между Польшей и Украиной», - заявил он. В Европе и России заговорили о расширении проблемных тем, грозящих перерасти в конфликт. Прежде всего, имелись в виду темы реституции и исторических этнонациональных конфликтов поляков и галичан. Однако слова польского президента представляются бурей в стакане воды.
Безусловно, в польском обществе, как и в определенных политических кругах страны, активно муссируют и эти темы, и более радикальные, вплоть до восстановления Речи Посполитой и возвращении территорий.
Что касается эпизодического красноречия Бронислава Коморовского то, представляются важными несколько поводов, приведших его к этим заявлениям.
Предвыборный популизм. Коморовский действительно озвучивает мнение части польского общества, что обусловлено реальным наличием антиукраинских настроений (особенно в исторических аспектах) и начавшейся в Польше президентской избирательной кампании, в которой кандидатом от правящей партии «Гражданская платформа» зарегистрирован нынешний президент.
Евроатлантическая постановка. Не вызывает сомнения факт того, что Польша является страной ручного управления, а посредством риторики Коморовского ЕС или даже США дают сигнал Киеву о необходимости более гибких решений по таким щепетильным вопросам.
Прагматизм. Нынешнее заявление Коморовского («без исторического диалога не может быть примирения между Польшей и Украиной») и подобные ему уже не раз звучали из уст польских политиков разного ранга. А в этом случае Польша дает сигнал Западу, что Варшава заметила усилившуюся заинтересованность с его стороны Украиной и демонстрирует, что не будет отдавать Киеву свои приоритетные и лидерские позиции на антироссийском направлении восточно-европейской политики.
В принципе, ни один из перечисленных поводов не исключает другого. Характерно, что Коморовский был в Киеве в день принятия законов, однако тогда предпочел отмолчаться, а потом даже приветствовал решение Верховной рады. Приветствовал десоветизацию он и в последнем интервью.
Как и любое подобное интервью со стороны президента, оно было продуманным и весьма аккуратным. Даже когда корреспондент довольно провокационно попросила его оценить действия украинского парламента, Коморовский ответил крайне толерантно, мол, этот закон всего лишь «закрывает дискуссию на тему роли УПА и ОУН, и это неправильно», ибо он «делает невозможным проведение исторического диалога». Президент признает возникшую проблему диалога, но называет это естественным делом в политике, а так как «роль президента такова, что ему приходится брать решение сложных вопросов на себя, он будет продолжать вести польско-украинский диалог».
Министр иностранных дел Польши Гжегож Схетына в интервью Gazeta Wyborcza был куда категоричнее: «Это не было провокацией, а этот закон принят с пакетом других исторических законов о способе чествования памяти жертв Второй мировой войны или открытия доступа к советским архивам».
Совершенно очевидно, что уже значительная часть польского политикума (не общества, а его слуг) не рассматривает проблему польско-украинских взаимоотношений в 30-50-х годах прошлого века серьезным препятствием для генеральной линии - противостояния России, а территориальные претензии, которые действительно могут иметь иной резонанс, до сих пор серьезно в Польше не поднимали.
Наиболее важным для Польши есть вопрос сохранения за ней статуса главного игрока в противостоянии с Россией. Варшава неоднократно была инициатором и организатором различных политических конструкций, где всегда оставляла для себя роль модератора, лидера, ответственного за ресурсы. Этим Польша занимается и теперь в отношениях с Украиной, навязываясь в «старшие сестры».
Современные международно-экономические реалии польские ресурсы поистощили, а потому вариант реституций для многих там выглядит своеобразной компенсацией. Украинская сторона на появление волны информации о будущих «реституционных штормах», с одной стороны, отреагировала как на «информационные страшилки России» (Александр Палий) и «сознательную дискредитацию европейских ценностей». С другой стороны, как на юридический нонсенс, не имеющий отношения к документам Соглашения об ассоциации Украины и ЕС (член украинской переговорной группы по соглашению Тарас Качка). Качка уверен, что вопрос реституции не регулируется общим законодательством ЕС и его страны решают эту проблему «внутри», а Украина не будет принимать законы о реституции.
Причем характерно, что пока реституционный бум поддерживают именно польские общественники. Общественники знают, что основой для их требований будет являться Европейская конвенции о защите прав человека и основных свобод, которая (Ст.1 Протокола № 1) является основанием для принятия решения о реституции имущества прежним владельцам или их наследникам. Польша эти опыты, кстати, довольно длительные и тернистые, уже проходила.
Вопрос в том, что ни один из «больших политиков» о реституционных перспективах не исповедовался.
О реституции польской церковной собственности говорят больше, скажем, бывший депутат сейма Анджей Запаловски (доктор военных наук Национального университета обороны Польши) или архиепископ Львова (гражданин Польши Мечислав Мокшицки). В Европе эту тему поднимал лишь глава Торгово-промышленной палаты Австрии Кристоф Ляйтель.
Для политических тяжеловесов Польши эта тема остается табуированной. Информацию о возможных имущественных компенсациях в Бельведере и его политических окрестностях никто не подтверждал, но никто и не опровергал.
Складывается впечатление, что для польского руководства пока эта тема, как и иные щепетильные темы польско-украинских отношений, выведены из официальной риторики как временно не нужные. Но их не выбросили на свалку, их пока придерживают.
