«Учение Маркса всесильно, потому что оно верно» — написано на известном памятнике основателю научного коммунизма, находящемся в центре Москвы. Слова эти принадлежат ученику и последователю Маркса Ульянову (Ленину), хотя Маркс, наверное, удивился бы, что реализовали его учение в той самой России, которую он, как и многие европейцы, мягко говоря, не любил.
Достаточно вспомнить его высказывания, что «ни одна революция в Европе и во всём мире не может достигнуть окончательной победы, пока существует теперешнее русское государство <…> вышедшее из кровавого болота монгольского рабства».
Наряду с этим выдающийся русский философ и богослов С.Н.Булгаков причислял Маркса к типу ветхозаветных пророков, для которого грядущий коммунизм представлялся чем-то вроде земли обетованной, где осуществится квазирелигиозный переход из царства необходимости в царство свободы и потекут молочные реки в кисельных берегах (при этом Маркс называл религию опиумом для народа).
Как сочетаются друг с другом столь противоположные определения этого учения, особенно если помнить, что в ХХ веке марксизм-ленинизм лёг в основу сверхдержавы СССР (с русской спецификой), а ныне является фундаментом сверхдержавы по имени КНР (с китайской спецификой)?
Вот тут и приходится признать, что исторический материализм-марксизм как учение в определенной мере верен – верен в той степени, в какой человек должен есть, пить, одеваться и иметь крышу над головой, а потом уже рисовать картины или философствовать. Собственно, в этом и заключается одновременно сила и слабость марксисткой антропологии и социологии: тело тут первично, а душа вторична («идеология»).
В известном смысле это напоминает антропологию Фрейда с его «сублимацией либидо». В обоих случаях человек трактуется как тело — производящее и вожделеющее, то есть опускается (редуцируется) до своих онтологически низших энергий.
Разумеется, эти силы существуют, и они могучи. Однако, насколько они определяют собой сущность человека и общества? Монахи, как известно, отказываются от обеих. Более того, есть целые страны/цивилизации, где отказ от подобного определения полагает собой «немарксистский» тип истории и культуры. У Маркса это называется «азиатским способом производства». Для нас это, прежде всего, Россия.
Лев Толстой в своё время заметил, что марксистский взгляд на устройство жизни основан на опыте маленькой островной Англии, где фактически развился капитализм как принцип, подчиняющий себе (и сочетающий с собой) все иные человеческие практики, включая в себя и государственность, и аристократию, и философию, и даже религию.
Буржуазные революции начались в Англии ещё в первой половине ХVII веке, и закончились они удобным компромиссом между лордами, парламентариями и банкирами, возведёнными в бароны. Англиканская церковь была в распоряжении короля, а крестьян согнали в города как материал для работных домов. Вот уж действительно всё по Марксу: бытие определяет сознание — пресловутый английский «здравый смысл». Тут и Гоббс со своим «Левиафаном», и Локк со своей «чистой доской». Способ производства как базис рыночной структуры, называвшейся по традиции королевством, но по существу явившейся анти-империей в христианском смысле слова.
А вот в России империя оставалась Царством вплоть до февраля 1917 года – именно по той причине, что основанием её была не производительность фабричных машин и колониальных «ост-индских» компаний, а сакральность власти, находящейся в симфонии с Церковью и большинством народа.
Формула «православие, самодержавие, народность» точно отражала фундаментальную отечественную онтологию, нарушенную только февральским масонским заговором 1917 года. Более того, вопреки официальной марксистско-ленинской идеологии, наличное устройство последующего СССР по вертикали было не материалистическим («единая фабрика»), а идеократическим, а при Сталине и вовсе национал-монархическим. Коротко говоря, петербургская империя Романовых, как и советская империя большевиков, по своей исходной природе воспроизводили (хотя и в превращенном виде) коренную религиозно-государственную матрицу православной Руси, столь презираемой основоположником научного коммунизма.
Капиталу не удавалось овладеть Россией – каждый раз она уходила от него с помощью той или иной консервативной (одновременно антимарксистской и антибуржуазной) революции. Это подтверждают как короткие девять месяцев Временного правительства 1917 года, так и девять лет компрадорского правления 90-х годов. С началом ХХI века Россия очень медленно, но возвращается к себе, вопреки как собственным превращённым (и извращённым) социальным формам прошлого, так и безукоризненно верным для Запада, но плохо работающим в России марксистским схемам.
Александр Леонидович Казин, доктор философских наук, профессор, научный руководитель Российского института истории искусств
/Митрополит Тихон Крымская митрополия_3.jpg)
