Существует ли диавол?

Существует ли диавол? Вера в то, что он существует, может иногда быть полезной. Но можно и отказаться от нее без особого ущерба. У Константинопольской Православной Церкви и у иных Православных Церквей сейчас идет сближение с западным христианством. Мы знаем, что многие католические богословы, если не открыто, то по крайней мере вполголоса, отвергают существование диавола и ада. Так, папы Иоанн-Павел II и нынешний Франциск противоречивы в своих высказываниях на этот счет. Церковь постоянно обвиняет современный мир в отсутствии ответственности. Действительно, свобода и ответственность нераздельно связаны друг с другом. Где нет ответственности, там не может быть свободы. Кажется, это должно быть аксиомой и для неверующих. Но сами христиане не освобождают ли себя от ответственности, перекладывая все на диавола? Не слишком ли такой подход легок и даже инфантилен?

Жизнь всех святых, подвизавшихся в посте и молитве, — непрерывная брань против духов злобы поднебесной (Еф. 6:12), малейший из которых, по свидетельству преподобного Серафима Саровского, мог бы одним коготком перевернуть всю землю. Если отвергать существование диавола, то следует отвергнуть и таинство Крещения (с отречением от сатаны, гордыни его и всего служения его). Кто отвергает существование диавола, тот не крещен. Напротив, утверждение, что диавол существует, далеко от того, чтобы освобождать нас от ответственности. Это утверждение предполагает несравненно большую ответственность. Оно требует от нас участия в духовном сражении. Можно назвать целый ряд серьезных причин.

Прежде всего это влечет за собой необходимость несравненно большего бодрствования, поскольку мы сознаем, что Зло очень зло. За ним стоит злой дух, диавол. Что оно не находится где-то за стенами нашего дома и мы можем легко оказаться соблазненными его лукавством. Это напоминает нам также, что можно знать, кто есть Христос, веровать в Него и тем не менее быть бесом. Это должно подвигнуть христиан удвоить старание жить по заповедям любви Христовой, если они не хотят подпасть под власть диавола. Это запрещает демонизировать нашего ближнего. Бесы находятся в бесповоротном отказе от Бога. Но люди — не бесы. Каким бы ни был человек, до последнего своего дыхания в тайне своего сердца он хранит свет и может покаяться. Потому наш долг — проявлять заботу о заблудших и молиться о них. Далее, это доказывает, что плоть не есть сама по себе носительница злого начала, поскольку первый враг Божий — дух, падший ангел. Это может сохранить нас от всяких отклонений гностического толка, выражающихся в презрении к материальному миру.

Наконец, это показывает абсолютную невинность Бога и потому запрещает нам перелагать на Него ответственность за наше зло. Как известно, именно в этом заключалось грехопадение Адама, который вместо того, чтобы взять на себя вину и с покаянием броситься к своему Творцу, сказал: «Жена, которую Ты мне дал, дала мне этот плод». А та в свою очередь указала на соблазнителя змия (см.: Быт. 3:12-13).

Люди — это очевидно — не ответственны за все зло. Как говорит святитель Феофан Затворник, все люди хорошие, а плохое в них — как бы случайно. Следует ли возложить вину на Творца? Это противоречило бы самой идее Бога. Бог есть свет, в котором нет никакой тьмы (ср.: 1 Ин. 1:5). Потому разумно, даже с точки зрения обыкновенной здравой логики, мыслить здесь о духовных свободных созданиях, избравших путь отделения себя от Бога. В Благовещении, в Рождестве Христовом, в Крещении, в Крестной смерти, в Воскресении и в Пятидесятнице явлены прежде всего непостижимая, безмерная, абсолютная любовь Божия. Во всех церковных праздниках, раскрывающих тайну Воплощения, Бог умалил Себя, чтобы стать плотию (см.: Флп. 2:7). Умереть на Кресте за этих ничтожных людей — такое невозможно помыслить!

Особенно невыносим для диавола праздник Рождества Христова. Этот Младенец, более могущественный, чем все ангелы, — в яслях среди навоза и грязи! Есть от чего возмутиться при виде бесконечной чистоты нечистому духу, который не желает знать никакой духовности, кроме как в возвеличивании себя. Он приходит в такую ярость, что немедленно устраивает убийство невинных младенцев, чтобы потопить в крови радость нового Рождения. В наши дни он продолжает мстить истреблением миллионов детей, прежде чем они явятся на свет, и растлением миллионов сразу же после их рождения. Он преобразует торжество Рождества Христова в мире в торжество Рынка (как дом Отца Небесного в свое время в дом торговли и разбойников), чтобы дух детства в человечестве насколько можно раньше был вытеснен духом потребления и наживы.

Очень важно понять, в чем заключается грех падшего ангела. Его грех прост: делать добро только своими силами и согласно своим планам — одному, как некоему великому. Мы можем видеть это, например, в тоталитаризмах двадцатого века, когда мир вознамерился исторгнуть все плевелы, чтобы создать совершенное общество. Но не заметил, что исторгает заодно и всю пшеницу.

Такое же стремление встречается не только в государственных масштабах. На новом этапе гуманизма каждый человек обретает свободу изобретать свою наиболее подходящую для него мораль, что равнозначно отвержению Божественного закона, возвышающего нас над нашим падшим естеством. То же отвержение происходит в слишком человеческом морализаторстве.

Святые отцы говорят, что первоначальный грех диавола есть грех зависти. Имея некоторое предчувствие Боговоплощения, бесы не могли смириться с тем, что Бог соединится с существами хрупкими, как глина, и сообщит им Своею благодатью достоинство, превосходящее ангельское. Эта зависть рождается из гордости. Что такое гордость? Желание быть самому себе господином, не открываться Превечному Слову, не входить в общение с Отцом Небесным, Который хочет, чтобы мы видели брата в каждом нашем ближнем. Любовь и истина соединяют. Поэтому — что более всего радует в нас диавола? Равнодушие к истине. Он разделитель, потому что всегда отделен от Бога. Он исполнен завистливой ненависти к людям, и вся его радость в том, чтобы нашими невежеством и слабостью поставить нас ниже животных. В горделивой ненависти к Богу он изображает себя человеколюбивым и учит нас, надмеваясь знанием и властью над миром, спасаться своими силами. Он постоянно стремится то унизить нас, то ввести в превозношение. Несомненно, последнее радует его более всего, хотя одновременно и уязвляет завистью (бесы неспособны к чистой радости). Это напоминает ему его собственный грех, который он совершил без каких-либо смягчающих вину обстоятельств.

Диаволу важнее подтолкнуть нас на духовные грехи, чем на грехи плоти. Потому что духовные — хуже всего. Кто не знает истины и уступает плотским грехам, может иметь некоторое извинение. Но не так бывает с тем, кто предается духовно греху, греху духа против Духа. Часто мы видим врага только в атеизме и плотской вседозволенности. Но бес не нуждается ни в такого рода свободе, потому что не имеет плоти, ни в атеизме, потому что знает истину всех пунктов христианской веры. Более всего его радует, поскольку это более всего осуждает нас, когда мы, как он, знаем, но не исполняем. Когда употребляем веру для нашей мирской выгоды, а не по любви к Богу и ближнему.

Почему Христос не обличает атеистов так, как фарисеев? Превечное Слово могло воплотиться в такое время и в таком месте, где процветал бы злобный атеизм. Но Господь хочет поразить зло в самом его корне, там, где его худшее проявление: в вере без любви, в вере, которая только в голове и не касается сердца, наконец в вере, которая не берет своего креста. Ибо вера не есть интеллектуальный комфорт, это — неумолимое требование. И с того, кто больше принял, больше и спросится. Если я, христианин, не имею любви и не стремлюсь обрести ее — я хуже, чем атеист, хуже, чем содомит. Будем помнить эти слова Христа: Ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня; но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе (Мф. 11:23-24). Диавол — первый из верующих подобного рода. Во время искушения Господа в пустыне он представлен нам знатоком Писания, цитирующим псалмы наизусть (см.: Мф. 4:6). В Евангелии от Марка мы видим, что ученики Христовы почти до конца колеблются в вере, а бес с самого начала говорит в синагоге Капернаума: Знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий (Мк. 1:24). Еще более поражает гергесинский бесноватый. Как только он видит Господа, сходящего на берег, он бросается ему навстречу и кланяется Ему. И, вскричав громким голосом, сказал: что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? Заклинаю Тебя Богом, не мучь меня! (Мк. 5:7). Наконец, бесы заявляют о праве обладания этим местом, в котором каждый получил (как бы по наследству) свою часть: их — легион, то есть 6826, и они делят между собой душу одного несчастного человека (см.: Мк. 5:9). Вот что мы должны увидеть: можно громким голосом возвещать, кто есть Иисус Христос, кланяться Ему, молиться Ему, делиться чем-то драгоценным с другими и тем не менее быть диаволом.

В чем же разница между бесовской верой и истинной верой? Вера бесов не есть дар Бога. Она обретается их умом, столь проницательным, что они способны безошибочно узнавать по знамениям Господа и Его Церкви, что за ними — лик Истины. По своим плодам это также вера без любви. За Божественной литургией мы поем «Верую во Единаго Бога». Мы не говорим: «Верую, что…», «верую, что Бог Един», но «верую во Единаго Бога». Это выражает нашу устремленность к Богу. Это «верую» не есть просто акт ума, не есть ряд теоретических утверждений. Наше «верую» должно включать в себя волю и сердце. Вот почему хорошо петь Символ веры как гимн любви.

Бесы тоже веруют, что Бог Един, что Иисус есть Христос, Единородный Сын Божий и т.д. Здесь — исповедание веры. Но сердца нет. Возвратимся к искушениям Господа в пустыне. Разве не обнаруживают они великое знание бесами христианства? Достоевский говорит, что собрание самых великих мудрецов человечества не могло бы выдумать этот отрывок Евангелия (см.: Мф. 4:1-11), который тремя искушениями выражает все искушения человеческой истории. Но можно заметить также, что речь идет в более глубоком плане о трех искушениях Церкви. Сатана — обезьяна Бога, как сказал блаженный Иероним, и он предлагает здесь три соблазнительных пародии трех главных направлений деятельности Церкви: любви к нищим, преданию себя Промыслу Божию, просвещению народов.

Искушение превратить камни в хлеб — это гуманизм, добрые дела, отделенные от молитвы, и любовь к нищим, сведенная к материальной проблеме. Искушение броситься вниз с высоты храма, исполнившись доверия Богу, — это молитва, отделенная от дел, и предание себя Промыслу, умаленное до безответственной пассивности. Искушение обладать царствами мира сего, поклонившись князю мира сего, это нечто более тонкое — миссионерский активизм с его опорой на средства мира сего, на технологии и забвением о личном примере, о благодати.

Существует связь между бесами и раскрытием греха. Бесы знают, что́ есть Истина, даже если они ее ненавидят. Вот почему они не привязаны намертво к заблуждениям, которые они распространяют. Они могут играть на всех полях, на всех досках: с капитализмом, как и с коммунизмом, с тем, что традиция, как и с тем, что прогресс. Как свидетельствует преподобный Силуан Афонский, бесы правды никогда не говорят. То, что они внедряют, — всегда система заблуждений, и так они пытаются уловить всех. Они используют наше желание истины: мы видим заблуждение, боремся с ним, а они направляют нас к противоположному заблуждению — только бы наше сражение за истину было без любви. Как сказал известный правитель во время войны в Испании: «Кто смеет отрицать, что зло организованно? Его зловещий лик среди нас, но сердце чудовища бьется где-то вне нашего мира». В то время там были республиканцы, которые разоряли церкви и убивали христиан. Было сильное искушение принять сторону противоположной партии. И те, кто избегал двух ловушек: коммунизма и фашизма, попадал в третью — ленивого пацифизма. Можно видеть, что эти три отношения дополняли друг друга, хотя и были врагами.

Откуда же исходило их разрушительное согласие, если не от невидимого ума, направляющего участников этого маленького театра? Теперь мы понимаем, что называется структурами греха, — система, в которой борьбе против одних заблуждений выставляются противоположные заблуждения, либо люди уклоняются от борьбы, побеждаемые равнодушием и ненавистью. Тоталитаризм может рождаться из лучших намерений. И все ереси, какие были, — из некоего рода пастырской заботы. Савеллий, например, находил, что говорить о тайне Троицы слишком сложно для обыкновенного слуха. Поэтому, полагал он, надо найти иной способ ее выражения: есть только одна Божественная Личность — с тремя модусами действия. Это было упрощение ради приобретения большего числа верующих. Точно таким же благовидным предлогом прикрывался Арий. Ради этой цели во все времена закругляют края Креста.

В Западной Церкви появляется все больше так называемых богословов второго ватиканского призыва, которые говорят: «Эти рассказы о диаволе не очень современны. Мы оказываем прекрасную услугу христианству, выколачивая пыль из ветхой старины, и обещаем, что после нашей чистки церкви наполнятся». В целом же, как они говорят, надо следовать современности и моде. Но современность быстро становится вчерашним днем, и мода выходит из моды. И человеческим сердцам нужна не якобы облегчающая духовную брань анестезия, но — Истина и Жизнь.

Сатана — падший денница (см.: Ис. 14:12), очень сильный и очень умный, потому бой неравен. Но мы имеем Божественную благодать, таинства, Евангелие, учение Церкви, Божию Матерь, нашего ангела-хранителя, и все воинство небесное, и все, что возвещают псалмы. Христианин не боится сатаны. Но он боится быть как сатана, то есть пользоваться своим умом для презрения других, употреблять дары Божии против Бога.

Единственный путь избавиться от этого — иметь детскую веру (то, чего страшатся многие современные проповедники). Двух вещей недостает бесовской вере: любви и живой человеческой плоти, или, иначе говоря, духа детскости и приобщения тайне Воплощения. Дух детскости не имеет ничего общего с инфантилизмом: быть ребенком в Боге — бесконечно больше, чем быть взрослым по понятиям мира. Мы можем перейти через долину смерти, в которой мы живем, потому что знаем: Отец наш Небесный здесь. Мы ропщем иногда, узнавая Его волю, как это бывает с детьми, но всегда предаем себя ей. И любовь Церкви одаряет нас всеми своими сокровищами. Благодаря Церкви мы являемся наследниками более чем двухтысячелетней мудрости и одновременно остаемся столь же юными, как Превечный Бог (оттого что Он вне времени, можно сказать, что Он всегда новый). Как поем мы в псалме: Я сведущ более старцев, ибо повеления Твои храню (Пс. 118:100).

Христианство не есть некий спиритуализм. Диавол — дух, но его духовность ложная. Есть духовность, которой диавол не может быть никак причастен. Это духовность Воплощения.

Слово «плоть» имеет два значения в Новом Завете. Иногда оно означает «гордость», иногда человека с его естеством, которое отличает его от ангелов: Слово стало плотию (Ин. 1:14). Господь предупреждает нас, чтобы мы не впали в «развоплощенную» веру или воображательную любовь.

Некоторые говорят, что «завтра», когда условия станут лучше, можно будет по-настоящему вступить на путь святости. Или еще — участвуют в «великом проекте любви», исполняясь заботы о своем Отечестве и всем человечестве, и пренебрегают при этом своими ближними. Но есть страшное слово святых: если кто-то, будучи в браке, творит чудеса, и не исполняет долга по отношению к супруге, и не заботится о своих детях — он хуже неверующего (см.: 1 Тим. 5:8). Это перекликается со словом апостола Иоанна Богослова: «Как можешь ты говорить, что любишь Бога, Которого не видишь, если ты не любишь брата, которого видишь?» (см.: 1 Ин. 4:20).

Тайна Христа — тайна видимого, тайна плоти, тайна, касающаяся лица Младенца, — ради того, чтобы наш дух не парил вне земной реальности, но просиял светом Бога, возлежащего на соломе между теплым спящим осликом и жующим жвачку волом. С тех пор как Бог стал видимым в вифлеемских яслях, рай — это не то, что где-то по ту сторону земли, он здесь — в цветке, в снежинке, в случайном прохожем, когда мы принимаем их с изумлением и уязвимостью Богомладенца.

Протоиерей Александр Шаргунов, настоятель храма свт. Николая в Пыжах, член Союза писателей России