Ермак. Народное почитание и политическая эксплуатация образа

Художественно оформленные в образы смыслы и чувства впечатляются в генетическую память: культура так же влияет на генетику, как и климат, как и образ кочевой или оседлой жизни.

Культура – реализация культа. Люблю цитировать явно не клерикала Николая Бердяева («Воля к жизни и воля к культуре»): «Культура связана с культом, она из религиозного культа развивается, она есть результат дифференциации культа, разворачивания его содержания в разные стороны. Философская мысль, научное познание, архитектура, живопись, скульптура, музыка, поэзия, мораль – все заключено органически целостно в церковном культе, в форме ещё не развёрнутой и не дифференцированной».

Институционально каждый народ строит своё оригинальное государство, на которое возлагает ответственность за защиту территорий и населения, экономическую стабильность и социальную справедливость. Но, как показывает опыт, сохранение национальных культурных кодов государству лучше не доверять: слишком оно зависимо от тактических интересов внешней политики, подчинено экономическим превратностям политики внутренней, а ещё время от времени власть вступает в конфликт со своим народом, меняя или раздваивая мораль. Надёжное владение кодами-ключами от фундаментальных образов национальной памяти – функция сверхответственная, то есть – религиозная. И поэтому за сохранность национальной памяти мы можем и должны спрашивать со своей Церкви. Понятно, что мы здесь говорим не о Церкви – теле Христовом, а о церкви-организации, мы говорим о социальном институте, в силу своей идейной статичности, консервативности, имеющем возможность поддерживать межпоколенческие мосты понимания через два-три-пять-восемь и более столетий. Именно неколебимость религиозного мировоззрения распахивает нам двери не только в смыслы и чувства нашего средневековья, но и далее оно даёт единственно правильную ориентированность хождений по этой долгой памяти.

Герои образуют время. Герои олицетворяют время. Герои для нас и есть время.

Непрерывность исторической памяти – непрекращающийся перечень своих героев, чьи имена – как узелки на молитвенных чётках, с которыми народ предстоит Богу, творящему «присно с нами великая же и неисследованная, славная же и ужасная, их же несть числа». И кого же народ молитвенно поминает в своё оправдание перед Творцом, Царём и Судией? Только лишь тех, кто «витязь, храбрый воин, доблестный воитель, богатырь, чудо-воин»? Нет, конечно же, шире – «доблестный сподвижник вообще, в войне и в мире, самоотверженец» (Толковый словарь живаго великорускаго языка В.И. Даля). Ключевое слово: само-отверженец… Само-отвержение вмещает и подвиг ратника, и подвижничество инока, и надсаду оратая.

Слова «подвиг» и «подвижничество» своей однокорнёвостью выводят на наше русское историческое понимание равенства жертвы «кровью» и «потом», и это жертвенное равенство в сознании нашего народа свидетельствует о духовном виденьи феномена героизма. Духовном. Ведь главное для нас в героизме – в кратком на поле боя или многолетнем в келье или лаборатории – победа над злом, над пороком и грехом. А не разгром соседей ради материального благополучия родных и даже Родины.

Народный герой на Руси – или уже святой, или ищущий святости. Ибо подвиг, как свершение невозможного, есть результат синергии воли человека и воли Божией.

Православный народ своего героя узнает даже под спудом юродства, в самом «неудачливом» и «неуспешном», в ребячливом и дурашливом. И никакой самый дорогостоящий пиар не затемнит, не отведёт глаз народного сердца: самоотверженность есть устремлённость к святости, в которой главный и неизменный образчик – крестный путь Господа нашего Иисуса Христа на Голгофу.

Но предельно неизменный образ религиозно-народного героя неудобен для использования в привязанной к сиюминутности политике и преследующей пусть долгосрочные, но, всё равно, сугубо земные, прагматические цели идеологии. И потому идеологические метания вносят искажения в прочтение-раскрытие образов – через литературу и иные искусства – превращение народных героев в героев культурных.

Ярчайшим примером такого ожесточённого изменения-искажения образа народного, т.е. православного героя в стремлении приспособить его для нужд политической конъюнктуры, является Ермак-Василий Тимофеевич Оленин. Фальсификация образа которого, а то и прямая на него клевета, начата была совершенно отрицающими действие Благодати в судьбах мира нашими историками – немцем Миллером и масоном Карамзиным, подхвачена либералами Соловьёвым и Ключевским, и потому продолжена в богоборческий советский период.

Исторический Ермак не годен для живущей конфликтами политики. Никакой конфликтности: ни для политики национальной – сын великоросса и вогулки, по смерти почитаем равно русскими и сибирскими племенами как святой; ни для социальной – простолюдин, поднявшийся ратным трудом в сотники с титулом «боярский сын»; ни для политики экономической – служил Царю не как наёмник ради мзды, а верой и правдой. Ермак даже погибает, выступив на защиту ташкентских купцов, которым путь в Москву «запретил» Кучум. И потому в узелки чёток народной памяти определён как герой Православия, чьё служилое подвижничество не меньший подвиг, чем ратная дерзость, определён ещё в 1621 году, когда первый епископ Сибири Киприан повелел имена Ермака и его погибших товарищей записать в синодик соборной Софийской церкви. Дабы каждый год в неделю Торжества Православия возглашать героям вечную память.

ЕРМАК-ВАСИЛИЙ ТИМОФЕЕВИЧ ОЛЕНИН. Почти до конца восемнадцатого века в России имя, получаемое при крещении, оставалось в зоне сакральности, употребляемо было только лишь в церковных практиках и отчасти в официальных документах. Общеупотребительно было личное имя – рекло, назвище, прозвище – сегодня рудиментно живущее в школьных, уголовных, армейских и иных кличках и позывных. Ермак. Точнее бы звучать «ермэк» – от тюркского «эр», «ер» – единица. То есть, Ермак – это одиночка, человек, не ищущий семейной жизни. По-славянски – бобыль, бездомок. Или же инок – живущий иначе, не как все. Отсюда «ермак» – маленький походный котелок на одного едока, в отличие от общего, дружинного казана.

Версии о времени и месте рождения Ермака-Василия различны и равно малодоказательны. Поиск истины здесь возможен не в «преданиях старцев», а в логике. Именно в логике произошедшего позже, и оставившего материальные доказательства, мы должны признать версию рождения Василия Оленина на Северном Урале. Никакой пришлый донской или волжский атаман не смог бы за пару месяцев спланировать военную операцию, которую блестяще, практически без накладок Ермак провёл в течение года. Косвенно принадлежность к родине на реке Чусовой подтверждается тем лёгким схождением Ермака в качестве представителя Белого Царя с повелителями угорских и тюркских родов Оби, Иртыша и Тобола, где его не воспринимали экзотическим иностранцем. А портрет, переданным Ремизову его дедом, участником того славного похода: «вельми мужествен, и человечен, и зрачен, и всякой мудрости доволен, плосколиц, черн брадою, возрастом середней, и плоск, и плечист». «Плосколиц», «черн брадою» – это же от матери-вогулки.

Итак, двинувшись мелкими речушками, чтобы разойтись с встречно спускающимся по Оби туменом – 10 000-м войском Мухаммеда-Кули, скрытно перезимовав, весенним полноводьем отряд Ермака нежданно вышел к сибирской столице. Нельзя, невозможно спланировать такой рейд, опираясь только на проводников, без личного знания всех тонкостей маршрута. Ну, какой волжский или донской атаман смог бы простроить тысячеверстовый поход по осенне мелким, с волоками-перетасками, речкам, да так, чтобы не потерять ни одного ни пуда пороха и свинца, ни меры муки. И, главное, – какой прибылой военачальник смог бы заложить в план тайную зимовку для восьмисот бойцов, что бы их не нашли, не заметили местные охотники и рыбаки, и не оповестили своих князей?

Сохранить в тайне зимовку восьмисот человек – это, действительно, неразрешимая загадка для несибиряков. Даже если разбить отряд на три-четыре стана, то, всё равно, получаются слишком большие таборы, чтобы к весне они не выдали себя. Как же Ермаку удалось? Ответ – «ялпын-ма». Священные земли, запретные для посещения, прохождения, а, тем более, для охоты и рыбалки, тайные урочища. Ни ханты, ни манси, ни даже татары, никогда не заходили в ялпын-ма. Мог ли дончак или волжанин знать про эти места – излучины, лощины, сопки и останцы, главное, знать – где эти места, которых каждый род утаивал даже от соседей.

Далее. Я следую версии историка Руслана Григорьевича Скрынникова: Ермак-Василий Оленин десять лет отвоевал под знамёнами великого стратега князя Дмитрия Ивановича Хворостинина – с битвы при Молодях 1572 года по 1581 год, когда «сотника Ермака Тимофеевича атамана казацкого» в докладе Королю Стефану поминает комендант Могилёва Стравинский. Здесь объяснение – почему именно Ермак командируется из воюющей на Днепре армии на Яик нанять провинившихся нападением на башкирских послов казаков для похода на Кучума: князь Дмитрий Иванович Хворостинин и Аника Феодоров сын Строганов были братией «малой опричнины» первого набора, доверительно знавшие друг друга.

Почему Строгановы обратились с предложением не к самому Царю, а к его воеводе? Точнее, почему воевода не перенаправил их прошение к Царю?.. Ну, долгая тема – опричнина уже отработала своё. Не для этого доклада.

Для нас важно: только многолетняя царская служба объясняет последовавшее поведение Ермака. Ну, не был он вожаком-атаманом вольных яицких-волжских-донских казаков, не желавших служить Царю, а промышлявших разбоем вдоль границ с Персией и Османской империей. А порой за мзду и дуван равно легко нанимавшихся и к крымскому хану, и к польскому магнату. Сотник же и боярский сын Ермак-Василий Тимофеевич Оленин убеждённо, умом и сердцем являлся верноподданным государевым слугой.

Притом Ермак одновременно и атаман казацкий. То есть, «голова, старшой и вожак», избранный на воеводство товарищами по оружию. Такой знак народного доверия важен был в переговорах по найму охотников из казаков, государевых приказов не признававших. И сработало: две казачьи станицы – двести пятьдесят сабель Ивана-Кольца и двести Александра-Черкаса пошли за Ермаком, и были впоследствии прощены и награждены Царём. А вот отказавшуюся «воровскую» станицу Богдана Барабоши стрельцы казнили без пощады за побитых послов Большой Ногайской орды.

Бог благословил поход дружины Ермака-Василия, и небольшая спецоперация перевернула мировую историю – кто сейчас представит Россию без Сибири и Дальнего востока? Поход малой дружины оказал влияние на судьбы мира гораздо более, чем Куликовская битва и Бородинское сражение. Это подвиг явно святого, богоотмеченного человека.

Далее. Будь Ермак просто наёмником, то, отчего, взяв богатый ясак, он не сбежал, не отступил за Урал, а стал исполнять административные обязанности наместника крестьянского Белого Царя? Обязанности!

В восемнадцатом веке европейские и, с подачи иезуитов, оседлавших образование в России, российские историки начали сочинять клеветы о русском терроре в Сибири, и о геноциде «диких народцев» (выраженьице С. Соловьёва). Ну, какой «геноцид» можно было осуществлять горсткой бойцов против воинственных местных племён, прошедших школу вековых междоусобий, и никак не являющихся трусами с клеветнической картины Васнецова.

А, в самом деле, на чём же строилась власть Москвы в не просто новых, но запредельно иных, нетаких украинах? Проникшая вглубь неизведанных земель небольшая дружина славян, с довеском из фрязин, франков и прочих «немцев», одинаково чуждая для племён угров и тюрок, одинаково всем чуждая по крови, не могла использовать в своих интересах местное этническое противостояние. Исповедуемое христианство не позволяло ожидать добродушия от упрямых язычников и мусульман-неофитов. Так на чём же ставил свою власть Ермак?

По тем временам наместники и сменявшие их поместные воеводы утверждались Царём и Боярской думой на два-три года. Как правило, это были отставные служилые люди – родовые бояре, дворяне и выслужившиеся дети боярские. Служили за оклад – дабы не торговали и не побирались. Наместники вели военные, управленческие, стражные, судебные и налоговые дела, при том, что наказы и указы из центра зачастую присылались с таковыми уточнениями: «как буде пригоже», «смотря по тамошнему делу», и – «как Бог вразумит». Последнее не курьёз времени, не глупость безграмотных дьяков приказной избы: при тогдашней неразработанности государственного законодательства, нехватка законов гражданских и уголовных восполнялась законами веры.

Так Православное Государство вполне рационально полагалась на богобоязненность своего православного представительства, согласующего свои поступки с законами Евангелия и совестью. И история свидетельствует: эта православная совестливая рассудительность в местах тюркских, угорских, черкесских – мусульманских, буддийских и языческих – воспринималась местными как убедительно справедливый закон «крестьянского Белого Царя».

Так что Православное суждение о добре и зле – справедливость «крестьянского Белого Царя» было единственной основой Ермаковой власти в Сибири.

Преображение вольных казаков и наёмников в верноподданных государевых слуг – точно так же религиозный подвиг Ермака-Василия Оленина. Преображение человека невозможно без благодати. Тем паче, преображение сознания у таких людей, ох, своевольных, ох, негибких, чтобы они, что исполнив обещанное на Чусовой и получив долю добычи бойцов. Ермаковцы продолжили гибнуть от подлых засад и заманных предательств, от лютых холодов, безвременных метелей, от цинги. Но держались друг за друга, держались друг другом. Чем вызывали уважение и благоговейное признание их силы у местных народов. Силы русского Бога. «Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф. 5:14-16).

Написано о Ермаке много. Поэтому легко проследить превращения героя народного в героя культурного в связи с переменами политических доминант культурного общества.

1. МАСОНЫ-ДВОРЯНЕ. Впервые образ народного героя Ермака-Василия попытались использовать в своих интересах авторы масонской литературы (по определению Ю.М. Лотмана «декабристской литературы»). Так под пером больного честолюбца и русофоба Кондратия Рылеева, уверенного в том, что «в мире не существует хороших правительств, за исключением Америки», народный герой из православного слуги православному Государю вдруг становится таким же, как сам автор, тщеславным безумцем:

Ко СЛАВЕ страстию дыша,

В стране суровой и угрюмой,

На диком бреге Иртыша

Сидел Ермак, объятый думой...

………………….

...С рассветом глас раздастся мой,

НА СЛАВУ иль на смерть зовущий...

………………….

...В мечтах напомнит СЛАВУ он...

Александр Сергеевич Пушкин о рылеевских «думах» отозвался гениально точно: «Национального, русского нет в них ничего, кроме имён». А на полях прочитанной тетради начертал «дрянь», и в конце утвердил «совершенная дрянь»!

И понятно, что Пушкин имел в виду не силлаботонику: немного позже уже славянофил Кирша Данилов великолепно сымитировал якобы народную былину собственного авторского сочинения о «взятии Сибири Ермаком», но он так же не поймал главного – религиозную основу идеи русского подвига – самопожертвования Православной Родине.

Карамзин властвовал умами: о том же, и с тем же небрежением к историчности, трагедия Алексея Хомякова – «Но он преступник, он убийца; О нем и плакать мне нельзя». Так же о «российском конквистадоре» роман Павла Свиньина «Ермак, или покорение Сибири» и драма Николая Полякова «Ермак, или Волга и Сибирь». Отдельно от всех вспоминает о долге героя перед Отечеством и Богом драматург Пётр Плавильщиков, наверное, за это ныне и забытый.

Страсть тщеславия, как главный стимул «взятия Сибири», приписываемый Ермаку аристократами начала века девятнадцатого, аукнется аж в советском двадцатом, где в псевдоисторическом романе Василия Гнутова «Подвиг Ермака» герой закликает казаков-разбойников: «…в Сибири мы найдём кров и пищу, и СЛАВУ добудем!». «СЛАВУ», как же без неё казакам, особенно современным!

2. ДЕМОКРАТЫ-РАЗНОЧИНЦЫ. Однако уже к середине капиталистического девятнадцатого века российскую литературу, которая у нас выполняла роль социально-философских и политических трибун, захватывали демократы-разночинцы. Вызревавшая классовая идеология требовала иных мотиваций для подвига. Теперь смерть за пределами «беспросветной царской тирании» полагалась не ради славы, а как побег из-под власти кровавого безумца в СВОБОДУ. Показателен эпиграф к роману Николая Пазухина «Ермак – покоритель Сибири»: «Великий, где б ты не родился … но ты великий человек, пойдёшь в ряду с полубогами…». Так разночинцам история России виделась уже через работы Соловьёва, у которого покорение «диких народцев» оправдывалось как «бремя белого человека».

Параллельно с фантазиями о герое-либерофиле сотворялась ложь о «природных свободах» на имперских украинах – Дмитрий Давыдов, тоже дума «О покорении Сибири». Ложь наглая, ибо в реальности того времени эти граничные украины жили работорговлей и уголовной деспотией. Помянём ещё драму воспевателей свобод Николая Полякова «Ермак, или Волга и Сибирь» и поэму Александра Шишкова «Ермак».

3. РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ-ТЕРРОРИСТЫ. В Российской империи к власти рвался капитализм. Революционерам-террористам для оправдания идей бомбометания и стрельбы в невинных людей так же требовалось обеспечение народного сочувствия – они же «народная воля»! И образ Ермака из славолюбца – через своевольника – перелицовывался в образ откровенного преступника. «Каспийского пирата». Именно тогда – и до современных школьных учебников – имя героя святого подвига уравнивали в общественном сознании с антихристом Стенькой.

Надо понимать, что в досоветской России противостояние церкви и уголовного мира, само-организованного по законам ада, было принципиальным. Воровской мир отрицал любовь, как основу всей жизни, в принципе. Любовь семейную, любовь к Отечеству, тем более к Богу. Поэтому преступающими христианские заповеди организаторы бунтов обязательно сопровождали свои, как бы «социальные протесты», святотатством – и Хлопок Косолап с Илейкой Муромцем, и Разин, и Пугачёв сладострастно глумились над святыней, оскверняя алтари, убивая, избивая архиереев, священников и их родственников. Если Стенька душегуб, то Разина народ вообще поминал как колдуна-чернокнижника. Таковым должен был стать и Ермак. В эти годы пошла массовая фальсификация истории присоединения Сибири засылкой иллюстрированных брошюр из-за рубежа, в основном из Польши. Но и «свои» не отставали – показателен очерк Мамина-Сибиряка «Покорение Сибири».

4. СОВЕТСКИЕ БОГОБОРЦЫ. У поэта Леонида Мартынова в 1925 году Ермак, конечно же, служит не Царю, а народу. Какому? Трудящимся, не иначе. О том же цареборчестве пьеса Георгия Науменко, и повесть для детей Теодора Грица.

Понимаю, как для братьев-писателей, сочиняющих и издающих исторические романы и описания жизни замечательных людей, обидно слушать, но сказать – из любви к ним, из уважения к их таланту – предупредить необходимо: не надо атеистам даже пытаться конструировать ход мыслей человека Церкви, ничего серьёзного не получится. В лучшем случае оконфузитесь. В худшем…

Взгляните до какого хамства и какой пошлости в своё время опускались историки и литераторы в обслуживании марксистско-ленинской идеологии – которая где сегодня? – у Евгения Фёдорова Ермак, как бунтарь-уголовник, просто обязан был «подломить» монастырь в жажде игуменской казны. С избиением самого игумена. Иначе какой же он предтеча Халтурина и Свердлова? Будем надеяться, что тому идеологическому периоду поставил точку мифический киносериал Ускова и Краснопольского.

Сегодня образ Ермака-Василия Тимофеевича Оленина уже не искажают, не фальсифицируют, сегодня образ народного героя тупо оскверняют с позиций национализма, как в Азиатской России, так и в Казахстане. Для чего наваленные за двести бунтарских и богоборческих лет на образ Ермака искажения и фальсификации используют как «факты», как «историческую доказанность», как «само собой» и «всем же известно». Заданная иезуитами, подхваченная либералами и продолженная коммунистами антиправославная историческая парадигма с кощунственной клеветой «имперского угнетения малых народов» сегодня стала основой для националистических сепаратизмов, угрожающих целостности нашего Государства.

Но всякие клеветы, рано или поздно, сгорают в свете Правды. Сгорят и эти, ведь уже 303 года в неделю Торжества Православия возглашается Русской Православной Церковью Василию-Ермаку и его товарищам вечная память.

Выступление на XXII Всероссийских Иринарховских Чтениях «Герои и святые воины – крылья народного патриотизма».

Василий Владимирович Дворцов, писатель, академик Российской Академии словесности, генеральный директор Союза писателей России