Россия между Китаем и Византией

Главная ценность геополитических, как и историософических исследований заключается, очевидно, в том, что нам представляется возможность комплексно оценить настоящее, взглянуть в прошлое и приоткрыть будущее. Откуда мы, кто наш друг, а кто – враг, и почему? Едва ли можно найти более важные вопросы, верные и точные ответы на которые становятся основополагающими для каждого народа. С учетом же того печального факта, что нынешнее состояние российской гуманитарной науки, в том числе политико-правовой, едва ли можно именовать «временем расцвета», исследования в этой области имеют немалую ценность. Особенно, если они принадлежат перу ученого, известного не только своими высокими личными качествами патриота и верного сына России, но и видного мыслителя современности.

Для автора этих строк тема, затронутая С.Н. Бабуриным, тем более вызывает интерес, что в течение длительного времени состоя в числе приверженцев доктрины «Третьего Рима» и славянофильских идей, он постепенно утратил к ним интерес и доверие, придя к выводу о несоответствии этих гипотез историческим фактам (с научной точки зрения) и интересам России (с практической). Однако никогда нелишне подвергнуть ревизии и собственные взгляды, особенно если невольным заочным оппонентом выступает ученый «с именем».

Следует упомянуть также одну интересную особенность геополитических исследований. История народов, имеющих многовековое прошлое, как предмет исследований такого рода, столь обширна, что нередко общие выводы, к которым приходит автор научного труда, в целом безусловно верные, нередко слабо коррелируют с отдельными историческими фактами и даже устойчивыми тенденциями. Это вполне естественно: чем масштабнее картина, тем легче «смазать» отдельные детали, сохраняя при этом блеск произведения и общее впечатление от него в глазах тех, кто с ним ознакомился.

Нельзя забывать и о том, что геополитика, как комплексная наука, должна учитывать невероятное многообразие самых различных факторов – исторический, этнографический, политический, правовой, религиозный, лингвистический, культурологический и т.п. Понятно, что при самом широком интеллекте очень легко упустить из виду те или иные детали и даже совокупность их. Впрочем, всему есть свои границы, и нередко множественность локальных неточностей может привести к неверной оценке минувших событий и к пренебрежению важными фактами, которые, как можно убедиться, имеют чрезвычайно важное значение в качестве условий формирования новых задач, требующих своего уже современного разрешения. Сказанное в полной мере относится к статье, которую нам предложено обсудить публично.

I. Начнем с тех тезисов, которые, на наш взгляд, а) носят дискуссионный характер, б) основаны на неполных сведениях относительно определенных исторических событий, в) повторяют общераспространенные ошибочные суждения, тиражировать которые нет никакой необходимости.

Так, весьма спорен главный вывод обсуждаемой статьи, будто Китай и Россию соединяют религиозные или культурные общности. В отличие от России, которая выросла под эгидой христианства в соседстве с исламом и иудаизмом, конфуцианство, как основа китайского образа жизни и самой государственности, не является религиозным культом, оно не основано на вере в Высшее Существо. Это социально-этическое учение, ничего общего с традиционными религиями не имеющее. То обстоятельство, что конфуцианство озабочено установлением гармонии отношений человека с обществом и природой и подчинено некой одной глобальной идее (Кобзев А.И. Конфуцианство // Православная энциклопедия. Т.37. М., 2015. С.482, 483), не даёт оснований принять тезис Ю.И. Скуратова, приведенный автором статьи, об «идеократическом характере евразийского конституционализма» (с.68), как общей черты наших культур.

Тем более не вполне ясно, какой противоположности противопоставляется «идеократия»? Если речь идет о потребительском характере нынешней европейской и американской культуры, о чём без устали говорят в православной публицистике, вернее – тенденции, пытающейся занять господствующее значение в умах современников, то это – лишь явление, но никак не публично закрепленный факт. И едва ли можно назвать его господствующим в идеологической сфере, несмотря на все старания сторонников. По счастью, европейские конституции и сегодня полны «идеалистических» конструкций, среди которых далеко не последнее место занимают вопросы семьи, материнства, воспитания детей, веры в человека. Кроме того, нельзя забывать, что любая конституция по самой природе основного закона страны «идеократична», поскольку закрепляет политический идеал, которому нужно следовать. Вопрос заключается лишь в том, каков он? Он может быть «человеческим», «безбожным», «расистским», «правовым», «социальным» и т.д., но это всегда идеал. И отождествление всей восточной цивилизации, включая Китай, с русско-византийской только по тому признаку, что все они подчинены некой господствующей идее (неважно, какой), едва ли научно допустимо.

Китай при всём желании невозможно отнести к теократическим государствам, главной целью которых является обеспечение господства и неукоснительного исполнения тех религиозно-нравственных ценностей (догматов), которые носят безальтернативный характер (см. об этом: Фетисов Тимофей, протоиерей. Святой князь Владимир и Библейские основы Русской цивилизации // Величко А.М., Тимофей Фетисов, протоиерей. Библейская философия права и власти. М., 2016. С.113-118). Напротив, Византия и Московская Русь, равно как Арабский халифат и многие другие политические союзы, являлись теократическими государствами. О какой единой евразийской религиозной культуре говорится в цитируемом отрывке?!

Китаю, полагает автор статьи, «посчастливилось собрать за столетия все народы одного цивилизационного корня в единое государство, созданное не столько властью, сколько единством культуры и традиционных верований, образа жизни» (с.60)

Увы, ни о каком цивилизационном сходстве множества народов, издавна проживавших на территории современного Китая, говорить не приходится. По одному образному выражению, Центральная Азия всегда представляла собой «матрицу народов» («Vagina gentium»), своего рода азиатскую Германию, предопределившую скорые нашествия наподобие «Великого переселения народов». Тюрки-хунну, монголы-кидани, тюрки-киргизы, турки-тюку, кераиты, уйгуры, тюрки-тунгусы и многие другие этносы соседствовали с китайцами. Очень важно, что, по мнению известных этнографов, нет никакой возможности отождествлять монголоидную расу с тюркской, являющейся специфической ветвью альпийской расы. Тюрки связаны с белыми народами Европы, в то время как монголы – с этносами Восточной и Юго-восточной Азии (Макговерн У.М. Древние империи Центральной Азии. Скифы и гунны в мировой истории. М., 2021. С.15, 16). Иными словами, объединение этих этносов в единую силу обеспечивалось не единством образа жизни, крови и веры, а силой.

И действительно, с первых страниц древних летописей нам отрываются непрекращающиеся войны различных государств, заселённых китайцами, с соседними племенами, принадлежащими к тюркской и монгольской ветвям, и их всех друг с другом. Не будем уходить в совсем уж седую старину, ограничимся относительно недавними столетиями. Так, в середине VI в. император Тай-цзун (627-649) разгромил ханство восточных тукю, на 50 лет подчинив тюрок себе, а вслед за этим туркестанских турок и индоевропейские оазисы в Гоби. В 700 г. твердой рукой воинственных китайцев были приведены к покорности тибетцы (Груссе Р. Степные кочевники, покорившие мир. Под властью Аттилы, Чингисхана, Тамерлана. М., 2020. С.11, 15, 108-133).

В 1125-1127 гг. киданям удалось разгромить китайцев, создав на обломках их княжеств государство Ляо. Затем империю Цзинь создали чжурчжени. Как следствие, в XIII столетии территория Китая представляла собой множество небольших (относительно, конечно) независимых княжеств, в которых жила 1/3 населения страны. Вторым по размеру являлось царство чжурчженей (около 50 млн человек), далее к Югу располагалось царство династии Сун со столицей в Ханчжоу. К Западу от чжурчженей находились тангуты, уйгуры и кидани, жившие в предгорьях Тянь-Шаня и подчиненные уже к 1211 г. Чингиз-ханом (1162-1227).

В 1260 г., после удачных завоевательных войн, монгольские ханы дали начало новой китайской династии (Да Юань), создав фактически новое китайское государство. Попутно была захвачена Корея и готовился морской поход на Японию, случайно сорвавшийся. К 1290 г. монголы были уже в Бирме, Вьетнаме, Яве и Лаосе. Можно с уверенностью сказать, что монголы создали предпосылки для развития единой китайской государственности, существующей под властью одного правителя. Новое царство просуществовало до середины XIV в., когда было почти физически уничтожено вспышкой «черной чумы», в дальнейшем посетившей Византию и Европу и принесшей неисчислимые страдания европейцам (Уэзерфорд Д. Чингисхан и рождение современного мира. М., 2018. С.139, 280, 281, 344, 345).

Можно с высокой долей вероятности предполагать, что если бы не это трагичное событие, то достижения китайской цивилизации, к которым можно отнести весьма искусную систему государственного управления и налогообложения, бумагу, порох, типографии (уже в XIII в.!), наконец, и многие другие практические достижения, широко востребованные монголами, дошли бы через них до Руси и Европы. Однако пандемия, уничтожившая «монгольский Китай», намертво замуровала «Поднебесную» от всех земель, лежащих далее на Западе. Причем настолько плотно и надёжно, что те плоды, которыми охотно пользовались их недавние соотечественники, стали недоступными уже для монголов Золотой Орды, не говоря уже о наших предках.

На смену монголам пришла новая, китайская династия Мин. На протяжении почти 300 лет (до 1644 г.) она правила Югом Китая, совершенно не имея никакого влияния на северные и центральные его регионы, находившиеся в руках тюркских племен. Пока новый туранский народ – маньчжуры не захватил власть, правив страной до 1912 г. По сути, лишь в начале XX столетия по географическому очертанию своих границ Китай становится тем, кем он есть сейчас (Макговерн У.М. Древние империи Центральной Азии. Скифы и гунны в мировой истории. М., 2021. С.115, 116).

Помимо племенных отличий населяющих его народов, нельзя не упомянуть и культурно-религиозные. Как известно, в массе своей тюркские племена принадлежат миру ислама, хотя изрядная их часть долгое время оставалась верной язычеству. Затем, уже в годы правления Чингиз-хана и вплоть до конца XIII в., значительная часть монголов, в том числе и ближайшее окружение Великого хана Хубилая (1215-1294), правителя Китая, стала христианами. Хотя сам Хубилай был буддистом.

В 1246 г. Великим ханом был избран Гуюк (1246-1248), который, как и многие лица из числа монгольской высшей аристократии, также открыто благоволил несторианам, нередко служивших Литургию прямо напротив его шатра. Все его главные министры, советник Хадак и канцлер Чинкай являлись несторианами (Жуанвилль Ж. де. Жизнь Людовика Святого // Жан де Жуанвилль. Жоффруа де Виллардуэн. История Крестовых походов. М., 2008. С.280).

Еще дальше пошел его преемник Великий хан Хулагу (1217-1265), старшая жена которого Докуз-хатум, весьма влиятельная женщина, была христианкой и много покровительствовала Церкви. Вместе они даже хотели крестить всех монголов (!), но это судьбоносное событие так и не состоялось. Хан и его жена слыли благочестивыми людьми и добрыми христианами. И, как сказал современник тех лет, «Бог знает, были ли они (т.е. хан и его супруга. – А.В.) по благочестию ниже св. Константина Великого и его матери Елены» (цит. по: Аннинский А. История Армянской церкви (до XIX века). Кишинев, 1900. С.235).

И хотя монголы-христиане принадлежали не к ортодоксальному вероисповеданию (Православию), а к несторианам, влияние этой религии на них нельзя приуменьшать. Но нельзя и преувеличивать, из общих соображений полагая, что-де именно несторианами-монголами был создан мостик для культурного и цивилизационного обмена между Русью и Китаем. Как известно, уже в скором времени буддизм и ислам стали главными религиями этих племен, чего нельзя сказать о китайцах, оставшихся верными в массе своей конфуцианству. И их вера в безличное, божественно-натуралистическое и судьбоносное Небо вступала в явный диссонанс с верой христиан и мусульман в личностного Бога, Творца неба и земли, не допуская сближения.

Безусловно, нация – государствообразующая сила. Но едва ли можно сказать, что в то далекое время самоидентификация народов, в первую очередь далеко отстающих от общего культурного уровня Европы или Византии, поднималась выше племенного чувства. И войны между различными тюркскими племенами (например, между турками-сельджуками и турками-османами) вовсе не являлись исключением. Не говоря уже о монгольских народах, пребывавших в перманентной борьбе.

Сказанное имеет непосредственное отношение к приведенной автором гипотезе основателя евразийского учения Н.С. Трубецкого (1890-1938), утверждавшего, что туранцы-монголы являлись создателями единого Русского государства, объединившего почти всю территорию России (с.61). На счет этой теории история не представляет достаточных доказательств. Зато существует много свидетельств тому, что Московскую Русь создавала и создала Русская церковь в лице нашего епископата, игуменов монастырей вместе с Константинопольским патриархом и Византийским императором.

Тому было несколько причин: во-первых, вследствие устоявшейся религиозной толерантности монголов наше священноначалие не только не имело никаких стеснений в своей деятельности, но и выполняло функции государственной администрации ханов Золотой Орды в своих епископиях.

Во-вторых, вплоть до 1448 г., когда Русская церковь объявила о своей автокефалии, Киевский, а вслед за ним и Московский митрополиты ставились и хиротонисались на берегах Босфора, являя собой действующую централизующую и арбитрирующую силу и сплачивая вокруг себя русские княжества, находившиеся в перманентной гражданской войне. Угроза преподобного Сергия Радонежского (1314-1392) закрыть все церкви в городах, князья которых не желали идти «под Москву», является хрестоматийным примером. И перенос в 1325 г. святителем Петром (1260-1326), митрополитом Киевским и Всея Руси, своей резиденции из Владимира-на-Клязьме в Москву, а не в другой конкурировавший город (Рязань, Тверь или Вильно) стал переломным моментом относительно выбора того, где будет находиться центр русских земель.

Ну и, наконец, напомним о влиянии Византии на монголов. Говоря о хитросплетениях тех далеких веков, напомним, что при появлении турок-османов Византийское правительство много делало для нейтрализации их экспансии руками монголов, которые являлись союзниками Константинополя. Причем, настолько верными и надёжными, что, желая упрочить этот союз, Византийский император Михаил VIII Палеолог (1259-1282) отдал свою дочь Марию Монгольскую Деспину (пусть и незаконнорожденную) замуж за их ильхана Абака-хана (1234-1282). К слову сказать, она пользовалась у монголов чрезвычайно высоким авторитетом. Как следствие, Византия имела возможность варьировать политику и настроения ханов, когда речь заходила о Руси – крайне немаловажное обстоятельство.

Не обошло влияние китайской цивилизации, как полагает автор статьи, и древние русские юридические памятники. Более того, из ее текста следует, что оно носило еще более ранний, «довизантийский» характер, поскольку уже «Русская правда» формировалась «накануне пришествия византийских правовых традиций под влиянием конфуцианства и легистской школы, заимствуя из них понятие преступления, как проявления преступной воли человека, его низости» (с.61, 62).

Увы, хотя историки права так и не пришли к единому выводу ни о количестве списков «Русской Правды», ни о времени ее происхождения, приписывая авторство то св. Ярославу Мудрому (1019-1054), то св. Владимиру Мономаху (1113-1125), то вообще князьям, жившим в XV в., но ни о каком «конфуцианском следе» никто речи не ведёт. Традиционно полагают, что источниками «Русской Правды» являлись древние шведские и датские правовые сборники, безусловно, к ним относят местные народные правовые обычаи (месть, выкуп, отстранение сестер от наследства, убийство вора на месте преступления, холопство и т.д.), но, безусловно, воздействие и византийского (римского) права. Именно византийские номоканоны и синтагмы, как памятники церковного законодательства, оказали на «Русскую Правду» серьёзное влияние. Конечно, мнения на сей счет встречают самые разные, некоторые учёные усматривают в ней даже не свод правовых норм, а процессуальный кодекс (Дьяконов М. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 1912. С.48-53). Но никто и никогда никаких «китайских следов» в древнем памятнике нашего права ранее не находил.

То же самое следует сказать и о понятии преступления. Хотя «Русская Правда» выделяла волю преступника, в связи с чем отличала преступления, совершённые под влиянием выпитых напитков или ссоры, от умышленного и хладнокровного проступка, например, разбоя, но в целом оставалась на том понимании преступного деяния, что оно должно причинять материальный вред потерпевшему. Но это самая что ни на есть древняя «европейская» модель преступления (Сергеевич В.И. Лекции и исследования по древней истории русского права. СПб., 1903. С.342-351).

II. Следующий важный тезис также далеко не бесспорен. «Россия, сама Русская цивилизация, – говорится в статье, – состоялась как цивилизационный союз славянских, тюркских, угро-финских, кавказских и иных народов, объединённых христианскими ценностями и русским языком. Главной силой духовно-культурного освоения российского пространства, процесса собирания народов (этносов) и конфессий (верований) в одно целое было пришедшее из Византии («Второго Рима») христианство, сутью которого может быть назван принцип духовной нейтрализации естественного этнического эгоизма, предполагающий, что в истинной вере нет этнических перегородок, есть общечеловеческое единство во Христе» (с.63).

А М.Ф. Владимирский-Буданов (1838-1916) отмечал, что еще и в XII в. консолидация восточных (только лишь) славянских племен происходила не без труда. И хотя их уже связывали единство веры, сходство языка и политическая власть, но «сознание национального единства не было полным и всеобщим: Русской землею специально называлась Южная Русь (Киевская земля) в противоположность северной и западной» (Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Киев, 1905. С.25).

Последующее расширение границ Русского государства также едва ли может ассоциироваться с понятием «цивилизационный союз». Часть территорий (Астраханское и Казанское царства, Ногайское ханство, Крым, где проживали вассалы Турецкого султана крымские татары, Пермский край, Западная и Восточная Сибирь) были присоединены в результате многолетних (порой и многовековых) оборонительных, а иногда и завоевательных войн. Ни о каком добровольном «союзе» подавляющего большинства этих племен с Москвой речи не шло. То, что русская экспансия происходила не так кровопролитно, как, скажем, в Америке или в Африке, что ярость и пыл наших предков (а времена были жестокие, человеческая жизнь не стоила ничего!) сдерживала миссионерская деятельность Русской церкви, еще не даёт основания полагать, будто имел место союз равноправных сторон. Ровным счетом, как и вообще в любой иной империи.

Ну и, конечно, невольной и случайной ошибкой является утверждение, будто народы Кавказа и тюрок связывает с русским племенем единство верований и языка. Христианство с большим трудом пробивало себе дорогу на Вятке и в Перми, Сибири и на Урале, у финно-угров, камчадалов и татар. Священномученик Гермоген (память 1 марта), Московский патриарх в 1606-1611 гг., в бытность свою на Казанской кафедре обратился с посланием к царю Феодору Иоанновичу (1584-1598), в котором докладывал, что крестившиеся татары, черемисы, чуваши и вотяки не ревнуют по вере, принимают крещение лишь для получения земель и льгот, а затем церкви не посещают, крестов не носят, в домах икон и крестов не держат, детей не крестят, умерших хоронят на своих старых кладбищах, не венчаются и вообще имеют по несколько жен, не соблюдают постов и продолжают творить свои обряды.

Как следует из письма, 12 февраля 1591 г. св. Гермоген собрал со всего своего уезда новокрещенных инородцев в соборную церковь для беседы, но ситуация не изменилась. Более того, татары вновь начали строительство мечетей возле города. Этот доклад вызвал строгую реакцию царя, который повелел кн. И.М. Воротынскому и кн. А.Ф. Вяземскому организовать суровое наблюдение за соблюдением новокрещёнными православных обрядов. А если те будут упорствовать, наказывал государь, то их надлежит смирять в тюрьмах, «бити в железа и в чепи сажати», мечети татарские следовало извести, а крещённых татар селить отдельно от некрещённых (Ульяновский В.И. «Священство» и «царство» в начале Смуты. М.-СПб., 2021. С.184).

Заметим, что речь идёт о времени расцвета, своего рода «золотом веке» «Святой Руси», получившей наконец-то столь желанное патриаршество, когда ни о каком Расколе речь ещё не шла, равно как и о Петровских реформах.

В массе своей Кавказ являлся языческим, за исключением отдельных народов, принявших христианство (армяне, грузины, осетины-аланы), а затем стремительно омусульманился. О единстве языка и говорить не приходится – все эти этносы относятся к разным группам. Достаточно привести в пример Дагестан, где существует более 60 языков и наречий, часто кардинально несхожих между собой. Не случайно, русский язык является там средством общения между коренными жителями.

Ссылка на Византию (Римскую империю) в данном отрывке также не совсем корректна. Общеизвестно, что языческая Римская империя была вполне толерантна в религиозном отношении, чего нельзя сказать уже о христианской Византии, где периодически приверженцы альтернативных культов подвергались гонениям и ограничениям, порой весьма и весьма значительным. Достаточно вспомнить павликиан или сожжение Иоанна Итала (XI в.). Однако она предлагала взамен другие достижения, включая право римского гражданина, о котором речь пойдёт немного ниже. Относительно Московской Руси этого сказать нельзя: мы были, конечно, на недосягаемом для многих финно-угорских и тюрских племен культурном уровне, но, по-видимому, никак не дотягивали до показателей Византии.

Очень важное значение для всей рассматриваемой концепции имеет теория о принятии Москвой после падения Константинополя статуса «Третьего Рима» и последующем отторжении от Запада. «Цивилизационное знамя Священного Рима подхватило Московское царство. Не случайно, уже Ивана III Великого стали величать Царем (Кесарем), а его внук Иван IV Грозный вступил на престол обрядом помазания на царство, духовного венчания с государством. Москва заняла в христианском мире место «Третьего Рима». 300 лет назад, после побед Петра I Великого в Европе, Россию на западный манер признали империей. Но это был лишь вынужденный жест европейской дипломатии, ибо уже со времен Ивана Великого Россия заняла место Срединного государства, соединяющего традиции Востока и Запада, стала империей» (с.62).

И далее: «Духовный разрыв России с Европой относят к XVI в., когда в Европе окончательно победила новая, чувственная культура гуманизма, по сути своей богоборческая, а Московское царство стало оплотом ортодоксального христианства. Святая Русь и Запад стали мирами-антиподами, мирами-антагонистами, исповедующими полярные, несовместимые друг с другом системы мировоззренческих ценностей» (с.65).

Безусловно, русские люди того времени считали себя единственным православным царством на земле и оплотом Православия, «Третьим», последним «Римом». Однако, как ни печально, по свидетельству многих известных ученых, «третьеримская идея» дискретна и воплощается в самых различных конфигурациях, очень часто противоречащих одна другой (см., напр.: 1) Флоровский Георгий, протоиерей. Пути русского богословия. Париж, 1983. С.11; 2) Мейендорф Иоанн, протопресвитер. Вселенское свидетельство и поместное самосознание в русском Православии//Мейендорф Иоанн, протопресвитер. Церковь в истории. М., 2018. С.619, 620; 3) Синицына Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV - XVI вв.). М., 1998. С.12, 243). Какая из них «правильная» и в какой «Рим» верили наши предки? Совпадают ли их идеалы с теми, которые мы им вменяем? Но обо всем по порядку.

Не стоило бы, очевидно, в подробностях повторять общеизвестные факты относительно женитьбы Великого князя Ивана III (1462-1505) на племяннице последнего Византийского императора Софье Палеолог (1472-1503). Однако в силу необходимости напомним некоторые детали.

Как известно, инициатива этого брака принадлежала не Москве, как нередко ошибочно заявляют, желавшей, будто бы, закрепить публично и династично права своего князя на трон древних кесарей. А Римской курии в лице понтифика Павла II (1464-1471) и кардинала Виссариона Никейского (1403-1472), одного из главных действующих лиц на Ферраро-Флорентийском соборе 1438-39 гг. Причём, эта инициатива связывалась с вполне конкретными идеями. Турки, овладевшие незадолго перед тем «Новым Римом» на Босфоре (29 мая 1453 г.), представляли собой серьезнейшую военную угрозу, коей продолжали быть еще долгие столетия. Достаточно напомнить, что позже, захватив всю Восточную Европу и Венгрию, они едва не овладели Веной, и лишь объединенные силы всех европейских государств под командованием Польского короля Яна Собеского (1674-1692) смогли нанести им поражение в тяжелейшем сражении в 1683 г.

Москва, которая только-только отделилась от Орды, представляла собой далёкую периферию, о которой мало кто знал. Но которая могла, на пример пограничных варварских племён кочевников, которых Византия дипломатическими средствами регулярно использовала для нейтрализации сильных соперников, стать союзником в борьбе с османами. Если, конечно, размышлял апостолик, вместе с невестой Московскому князю предложить еще нечто, к примеру, права на Византийский престол – пустой титул, который до сих пор никому не был интересен: как известно, сватовство Софьи за Ивана III было не первым. Играя на тщеславии Москвы, именуя ее князя преемником Византийских императоров, Римская курия, безусловно, прекрасно осведомлённая о настроения вокруг государя, решила сыграть на них, предложив в 1469 г. ему в жены Византийскую принцессу (Соловьев С.М. История России с древнейших времен. В 18 книгах. Книга III, тт. 5, 6. М., 1989. С.54, 55).

Было бы большим преувеличением говорить, что в глазах понтифика, да и европейских правителей, Иван III мог считаться ровней: посольство и само сватовство пришлось на время, когда не то что Новгород, павший в 1471 г., но «даже» Ярославское княжество еще не находилось под властью Московского князя.

Венчание Иоанна Васильевича Грозного (1547-1584) на царство является, безусловно, важнейшей вехой в Русской истории. Однако нельзя не обратить внимания на несколько важных деталей, полнокровно рисующих контекст той далекой эпохи. Инициатива венчания принадлежала Московскому митрополиту святителю Макарию (1542-1563), а не 16-летниму юноше, и обуславливалась самыми различными мотивами. Разумеется, через признание Великого князя Московского Русским царём митрополит желал укрепить независимость Русской церкви от Константинополя («у нас теперь свой царь есть!»). А если есть царь, то и Русская церковь могла уже претендовать на патриаршество. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что права Иоанна на престол отнюдь не были безусловными для множества близких ему родственников. И царское венчание поднимало его на недосягаемую высоту, придавало блеск и ореол власти юного самодержца, отделяло от всех остальных потенциальных претендентов.

Однако едва ли можно говорить, что это была заявка на «Третий Рим»: в отличие от императоров Священной Римской империи германской нации, считавших себя правителями «римлян», Иоанн Васильевич венчался, как «царь Всея Руси», не более того (Мейендорф Иоанн, протопресвитер. Существовал ли когда-либо «Третий Рим»? // Мейендорф Иоанн, протопресвитер. Церковь в истории. С.597, С.596, 597, 600). Напомним, что как в Византии, так и на Западе понятие «римлянин» имело не этнический, а политико-культурный смысл, с ним же были связаны претензии на преемственность от вечной Римской империи, единственно легитимной на свете. Как видно, наш первый Русский царь таковых не имел.

Вообще, следует заметить, что мы нередко пытаемся отыскать в действиях наших предков мотивы, совершенно им неведомые, основываясь лишь на формальной причинно-следственной связи между их поступками и наступившими событиями, совершенно упуская из виду Божий Промысл, которым на самом деле всё устрояется.

III. В связи с изложенным, возникает другой, более актуальный вопрос: как оценивали не мы себя, а нас современники той эпохи? Самое неприятное для рассматриваемой гипотезы то, что даже греки, находившиеся под властью турок, никак не считали возможным признать Москву последним оплотом ортодоксии. Да, все остальные православные Поместные церкви находились под политической властью османов. Но в духовном отношении, согласно фирману султана Мехмеда II Завоевателя (1444-1446; 1451-1481), правителем всех христиан Блистательной Порты являлся Константинопольский патриарх (!), который даже получил право уголовного суда над единоверцами вплоть до смертной казни.

Помимо этого, существовала чёткая иерархия древнейших церковных кафедр, где первоначально Москве отводилось место митрополии Константинопольского патриархата. Да и после образования Московского патриархата в 1589 г. она заняла последнее место в диптихах. Разумеется, остальные православные Поместные церкви никак не считали себя в чём-то ущербными в вере в сравнении с нашей. То обстоятельство, что хитрые греки не переставали потакать нашему тщеславию, воспевая русским самые лестные дифирамбы, не следует оценивать строго: в значительной степени зависимые от финансовой помощи Москвы, они говорили нам лишь то, что мы сами хотели слышать. Этим объясняются и высокие, звонкие титулы, которыми так охотно и часто Константинополь и даже Афон награждали Русского царя; однако ж, это были только слова.

Впрочем, это была обоюдная игра. По словам известного современного историка, «в Москве всегда со смешанным чувством относились к византийцам. В них чтили великое прошлое Церкви и Империи – и презирали настоящее. Греки всегда раздражали русских своим плохо скрытым высокомерием. Их считали льстивыми и коварными. Но, подавая милостыню гордым «ромеям», москвичи тешили свое провинциальное самолюбие. Им хотелось, чтобы слух о Москве как о богатом и благочестивом городе прошел по всему православному миру» (Борисов Н.С. Иван III, отец Русского самодержавия. М., 2017. С.179).

Объективно, наша самооценка никак не коррелировала с уровнем просвещения и духовности Московской Руси, но мы не желали этого замечать. «Мы разнились с греками в церковных обрядах и обычаях и в богослужебных книгах единственно вследствие того, что, благодаря своему невежеству, составили себе совершенно неосновательное убеждение, будто позднейшие греки отступили от чистоты Православия древних греков» (Голубинский Е.Е. К нашей полемике с старообрядцами. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2019. С.78).

Неприглядная картина произошла после приглашения учёнейшего человека Максима Грека (1475-1556) в Москву для исправления старых книг при Великом князе Василии III (1505-1533). Приступив со всей ответственностью к своему труду, Максим вскоре навлёк на себя тяжкий гнев князя и русского епископата – те допускали некоторое несогласие русских богослужебных книг с греческими, но не в таких степенях, которые выявил «справщик». Выходило, что не греки исказили веру, которая у нас ассоциировалась главным образом с обрядом, а мы, русские. Результат известен – преподобный был осужден церковным судом и более двадцати лет провёл в монастырских тюрьмах в ужасающих условиях. А после смерти был прославлен как преподобный – вполне в нашем духе.

Видный современный учёный протоиерей Валентин Асмус как-то писал по этому поводу: «Когда варварский германо-кельтский Запад соприкоснулся с Римом, уже христианским, он почувствовал огромную потребность учения и сделал латинский язык – своим, сразу овладев тем самым всеми сокровищами Рима. Когда славянский мир пошёл в учение к грекам, он получил от них прекрасный подарок, стартовую площадку для дальнейших культурных восхождений – книжный славянский язык. Этот язык, гениальное изобретение великого человека, не мог, однако, сравняться с греческим и заменить его. Но славяне решили, что подаренная им «стартовая площадка» – самое высокое из доступных для них достижение, и вместо того чтобы учить греческий подобно тому как Запад учил и выучил латынь, не воспользовались отпущенным им полутысячелетием и не овладели теми богатствами, какими владели византийцы. Запад покрылся густой сетью университетов, где жил язык Иеронима, Амвросия и Августина, а славянский мир знал лишь школы грамотности» (Асмус Валентин, протоиерей. Рецензия на книгу: свящ. А. Мазырин, А.А. Кострюков. Из истории взаимоотношений Русской и Константинопольской Церквей в ХХ веке. М., 2017 [Рукопись]).

Именно то, что для русского человека вера ограничивалась внешней стороной, обрядами, стало причиной ухода миллионов (!) наших соотечественников в Раскол; обычно говорят, что счёт шел о каждом четвертом прихожанине. Зная уровень нашего просвещения, не подкреплённого до императора Петра Великого (1682-1725) ни духовными учебными заведениями, ни общей грамотностью, могли ли греки искренне считать нас выше себя в деле охранения православного вероучения?!

Не так уж мы были оторваны и от Запада, который, конечно, любили ругать и называть «еретическим», но у которого многому учились задолго до реформ первого Российского императора. Да иного и быть не могло, поскольку тесные и плодотворные связи с Западом установила ещё блистательная Византия, особенно в период правления династий Комниных и Палеологов. Как полагают, около 17% аристократов «поздней» Византийской империи имели германские, французские или венгерские корни (Жаворонков П.И. Положение и роль этнических групп в социально-политической структуре Никейской империи// Византийский временник. №56(81). 1995. С.140, 142, 143).

Да и западный «рационализм», на который так любят ссылаться наши патриоты, не удосуживаясь объяснить, в чём же он выражается, вовсе не был таким уж противоположным явлением восточному «мистицизму». Например, великие Капподакийские отцы основательно изучали философию Сократа, Платона и Аристотеля, которых при всем желании к «мистикам» отнести никак нельзя. Преподобный Григорий Палама (1296-1359), светоч исихазма, также прекрасно знал «Аналитики» Аристотеля, которым был сильно увлечён.

А на Западе большой полярностью пользовались сочинения «мистиков» Майстера Экхарта (1260-1328), Якоба Бёме (1575-1624) и Ангелиуса Силезиуса (1624-1677). При этом следует учесть, что способы познания Бога и сама возможность этого (одно из главных расхождений богословов Римо-католической и Восточно-православных церквей), основывались на Западе на трудах одного из величайших Учителей Церкви блаженного Августина (354-430). Уже хотя бы по этой причине западные философия и богословие не могут быть так снисходительно отброшены в сторону нашими радетелями «правильного» христианства.

Добавим также, что такие великие русские мыслители, как первый наш византинист К.Н. Леонтьев (1831-1891), В.С. Соловьев (1853-1900), родоначальник отечественной философии, энциклопедист и самый образованный европейский ученый Б.Н. Чичерин (1828-1904), братья С.Н. Трубецкой (1862-1905) и Е.Н. Трубецкой (1863-1920) с большим пиететом относились не только к западной культуре, но и к Римо-католической церкви. Чего стоит хотя бы такое откровение К.Н. Леонтьева: «Мне лично папская непогрешимость ужасно нравится! «Старец старцев»! Я, будучи в Риме, не задумался бы у Льва XIII туфлю поцеловать, не только руку. Ибо руку у папы и порядочные протестанты целуют» («К. Леонтьев о Владимире Соловьеве и эстетике жизни (по двум письмам)». М., 1912. С.8, 9)?!

Конечно, в адрес Рима можно смело высказывать многие упрёки. Но, в отличие от по-настоящему «имперской» Византии, где национализм лишь иногда давал о себе знать, и России, для которой характерен, увы, церковный национализм, Католическая церковь всегда отличалась поистине вселенским масштабом сознания. Напротив, писал В.С. Соловьев, «у нас напыщенно заявляется, что Церковь имеется исключительно у нас и что мы имеем монополию веры и христианской жизни. Таким образом, Церковь, которая в действительности есть нерушимая скала вселенского единства и солидарности, становится в России палладиумом узкого национального партикуляризма» (Соловьев В.С. Русская идея// Соловьев В.С. Собрание сочинений. В 12 т. Т.11. Брюссель, 1969. С.101).

Один из братьев Трубецких так писал другому: «Не бойся писать, но написавши, проверь свой труд в Германии. У нас кто за что взялся, тот в том и специалист. Здесь же кроме специалистов ты найдёшь всегда людей, стоящих на уровне современного знания, обладающих общим основательным знанием истории и школой. Это огромное преимущество, которого у нас нет и без которого нельзя ориентироваться. Здесь научная жизнь имеет общественный характер; существует наука как живая общественная инстанция. Я думаю, то же самое испытаешь и ты, когда вступишь в атмосферу «гнилого Запада»» (Трубецкой С.Н. Письмо Е.Н. Трубецкому. 27/15 ноября 1890 г.// «Философская переписка братьев Трубецких». М., 2021. С 206, 207).

Они, разумеется, были не одиноки. Несложно найти многие следы западного (иногда положительного, иногда – отрицательного) влияния на жизнь Русской церкви и наше религиозное сознание. В частности, по мнению видного русского канониста Н.С. Суворова (1848-1909), не только покаянная дисциплина, но и учение о Церкви, тайной исповеди и т.п. были заимствованы вначале Византией, а вслед за ней и Русью с Запада (Суворов Н.С. К вопросу о тайной исповеди и о духовниках в Восточной церкви. М, 1906. С.160-166). Одна из его книг, к слову сказать, и была посвящена теме, не оставляющей сомнений относительно этого вопроса (Суворов Н.С. Следы западно-католического церковного права в памятниках древнего русского права. Ярославль, 1888).

Мы уже не говорим о том, что наши иерархи с большой теплотой приняли католическое учение о превосходстве священства над царством, из которого вывели крайнюю степень папизма – доктрину об особой благодати патриаршего посвящения, отнеся этот сан к четвертой степени священства. До чего на Западе не додумались самые записные сторонники понтифика. Затем в России появились сочинения – абсолютная компиляция католических богословских и канонических трудов, доказывающие неотчуждаемость от Церкви (вернее, священноначалия) вещных прав на церковное имущество (Павлов А.С. Исторический очерк секуляризации церковных земель в России. Часть 5. Одесса, 1871. С.61, 62).

Западное влияние сказалось даже, как ни странно, на церковном обряде, который изначально пришел к нам из Константинополя. Например, колоколов и колокольного звона, которые византийцы (греки) никогда не использовали, но которые мы переняли от франков, где колокола впервые появились еще в VIII столетии при Карле Великом (800-814).

Но и в дальнейшем ситуация не изменилась. После приезда в Москву Софьи Палеолог – воспитанницы, к слову сказать, Римского епископа, ее благородного благодетеля, – в Москве наметилось сильнейшее увлечение западной культурой. Что, впрочем, вполне объяснимо на фоне нашего тотального бескультурья тех лет.

В последующем масса католических идей грела сердца наших иерархов и была положена в основу тех или иных соборных решений. «Константинов дар» – известная фальшивка VIII века, на которой Римские епископы основывали превосходство своего сана над императорским титулом и вообще политической властью, и к тому времени повсеместно на Западе признанный таковым, почитался в Москве среди архиереев как догмат Церкви. И патриарх Никон (1652-1666) даже включил его в состав «Кормчей книги». Он же искренне полагал истинным учение Римского папы Иннокентия III (1198-1216) «О двух мечах». И это мнение разделял весь русский епископат из поколения в поколение.

Легко вменяя католикам «измену Православию», наши патриоты не удосужились в то же время поинтересоваться, а насколько мы сами вросли в Церковь, и имеет ли христианская вера у нас глубинный характер. Да, мы и в самом деле не дерзали в отличие от латинян расширять Символ веры или утверждать новые догматы. Но, очевидно, не по той причине, что оставались тверды в своей вере, переданной нам греками, а потому, что не доросли до способности касаться этих вопросов; мы просто отвергали «римские» нововведения, не удосуживаясь их содержательным разбором.

Настоящий скандал случился у нас практически сразу же после обнародования писем старца Филофея о «Третьем Риме». Не успели мы публично объявить себя последним оплотом Православия, как, к стыду, неожиданно выяснилось, что Московский митрополит Зосима (1490-1494) и сам Великий князь Иван III, не говоря уже о множестве русских бояр и священников, являются приверженцами «ереси жидовствующих». «Замечательно», что предстоятель Русской церкви не только слыл пьяницей и содомитом, но, приняв спиртное, нередко болтал вслух, размышляя: «А что такое Царствие Небесное, Второе пришествие, воскресение мертвых? А ничего того несть – умер кто, то и умер, по та места и был!».

Бороться и побеждать эту весьма распространённую духовную заразу пришлось святителю Геннадию, архиепископу Новгородскому (1410-1505), которому московские власти яростно сопротивлялись, зато чрезвычайно помогали монахи-доминиканцы, «Псы Господни», а также находившийся проездом в Новгороде посол Австрийского императора Николай Поппель, рассказавший святителю о практике работы инквизиции (Карташев А.В. Очерки по истории Русской Православной Церкви. В 2 т. Т.1. СПб., 2004. С.515, 516, 520, 522, 523).

Можно ли всерьёз после этого искренне полагать, будто современники XV – XVII вв. считали нас последним оплотом Православия на земле?!

IV. В этой связи смеем утверждать, что исследователь, желающий выяснить внешнее сходство русской и восточной, китайской цивилизаций, должен искать их не в достижениях, а недостатках, самый существенный из которых заключается в отсутствии у человека собственных прав и интересов, защищённых законом. Поскольку этот вопрос тесно связан с оценкой С.Н. Бабуриным нашего древнего законодательства, объединим оба вопроса. Так, говоря о «Соборном уложении» 1649 г., автор утверждает: «Уложение царя Алексея Михайловича, утвержденное Собором 1649 г., можно считать правовым актом, на высшем государственном уровне того времени закрепившим позиции России в этом цивилизационном противостоянии» (с.66).

Пожалуй, это преувеличение на фоне разветвленного законодательства Европы и Византии можно было бы пропустить, если бы не традиционное для России пренебрежение человеком. Весьма показательна широкая практика телесных наказаний в России, завершившая свой век лишь к концу XVIII столетия. Не станет откровением мнение, что именно телесные наказания наиболее оскорбительны для личности человека. Нередко для «благородных» людей смертная казнь кажется предпочтительнее, чем розги. Не случайно, например, на Западе дворянское, духовное сословия и рыцарство были освобождены от них. Однако, как пишут исследователи, к XIV в. кнут и батоги стали господствующим наказанием в русском уголовном праве. Согласно «Соборному уложению» 1649 г. кнут применялся по 140 статьям, хотя в действительности практика была более обширной. Более того, активно применялось членовредительство (отсечение рук или ног). Характерно, что никакое сословие, включая высшие и духовное, не было свободно от этого вида наказания.

Примечательно, что русское священноначалие также широко применяло телесные наказания, и они нередко бывали очень жестоки. Например, уже упоминавшегося св. Геннадия, будущего архиепископа Новгородского, бывшего в те годы еще архимандритом Чудова монастыря, митрополит Московский сятитель. Геронтий (1473-1489), раздосадованный тем, что непокорный и интеллектуальный монах переспорил его по вопросу о хождении «посолонь», за ничтожное нарушение аскезы в монастыре велел заковать и посадить в оковах в ледник под своей палатой. И только заступничество Великого князя спасло св. Геннадия (Соловьев С.М. История России с древнейших времен. В 18 книгах. Книга III. Тома 5-6. М., 1989. С.178).

Коломенский архиепископ Иосиф обычно наказывал своих клириков плетьми и держал на цепи, раздев предварительно донага; конечно, это был далеко не единичный случай. Даже в середине XVIII столетия обнаженных монахов били перед мирянами, и лишь указанием Московского митрополита Платона (Левшина) (1775-1811) эта практика была завершена (Тимофеев А.Г. История телесных наказаний в Русском праве. СПб., 1904. С.75, 85-92).

Проблема заключалась не только в жестокости применявшихся наказаний, но и в неопределённости санкций, установленных приговором, поскольку никаких гарантий преступнику закон не предлагал. Вследствие этого, определяя род наказаний, суд не оговаривал количество ударов или способ смертной казни. Например, в «Соборном уложении» нередки такие санкции: «Чинить жестокое наказание, бив кнутами, выслать в полки», «боярам и воеводам за то чинить жестокое наказание, что государь укажет», «чинить наказание, бить батогами, да кинуть в тюрьму», «бить кнутом нещадно» (ст. ст. 9, 10, 16, 19 главы VII). «Казнить без всякой пощады», «от Великого государя в наказании, и в казни, и в разорении» – обычные судебные формулы прежних веков («Соборное уложение царя Алексея Михайловича 1649 г.». М., 1907. С.16, 17).

Напротив, нередки случаи, когда тяжелые виды наказаний (в частности, смертная казнь) не применялись на практике, хотя бы в самом законе именно она была предусмотрена без какой-либо альтернативы. Объяснение этому удивительному явлению довольно простое: при строгом применении смертной казни по букве закона на Руси вовсе не осталось бы людей, поскольку цифры казненных и так были огромны. Волей-неволей приходилось применять наказания, законом не предусмотренные, смягчая судебный приговор по принципу: «Суровость российского закона компенсируется необязательностью его исполнения» (Сергеевский Н.Д. Наказание в русском праве XVII века. СПб., 1888. С.24-27).

Характерный эпизод произошёл в начале царствования Петра Великого (1682-1725) – сына своей эпохи, когда государь прибыл с посольством в Амстердам. Однажды он узнал, что два посольских дворянина, сопровождавших его, неодобрительно высказывались о царе в том смысле, что тому следовало бы поменьше выставлять себя на посмешище своим поведением, а держаться соответственно сану. В бешенстве Петр велел казнить обоих, но встретил мягкий, однако категоричный отпор: ему объяснили, что царь находится в Голландии, где никого нельзя казнить без приговора голландского суда. С большой неохотой Петр согласился на компромисс, в результате чего бедняги были высланы в какие-то отдалённые голландские колонии (Масси Р. Петр Великий. СПб., 2017. С.224).

В этом отношении сравнение с Византией и Европой явно оказываются не в нашу пользу. Даже в языческом своем состоянии Римская империя состояла из граждан, имевших наглядную возможность убедиться в том, что государство обеспечивает их защиту, неприкосновенность личности, имущества и самой жизни посредством римского права. Апостол Павел гордо назвал себя римским гражданином, которого не позволительно бить без суда (Деян. 22:25). И, когда последовало обвинение иудеев, то был препровожден в Рим в сопровождении двух сотников, 70 конных воинов, и 200 стрелков, чтобы его жизни не угрожали враги (Деян. 23:23). Зная нравы Московского царства и китайской цивилизации, можем ли мы искренне сказать, что русский человек или китаец оценивался властями столь же высоко?!

Мы уже не говорим о том, что каждый римский гражданин был вправе требовать суда императора над собой, и самодержцы обычно такими обязанностями не пренебрегали. Даже первые языческие императоры Рима считали своей обязанностью творить суд. Сохранилась история о том, как некогда одна простая римлянка просила у императора Адриана (117-138) суда, но тот, проходя мимо, обронил, что у него нет времени. «Тогда не будь императором!» – воскликнула женщина. Адриан повернулся и принял ее жалобу (Кассий Дион Коккейан. Римская история. Книги LXIV-LXXX. Книга LXIX (6). СПб., 2011. С.128).

В последующем Византийские императоры св. Константин Великий (306-337), св. Лев Великий (457-474), св. Юстиниан Великий (527-565), Василий Македонянин (867-886), Андроник II Старший (1282-1328) и многие другие самодержцы неизменно исполняли обязанности суда – иногда высшей, апелляционной инстанции, иногда даже первой (см., напр.: 1) Кулаковский Ю.А. История Византии. В 3 т. Т. 1. СПб., 2003. С. 348; 2). «Продолжатель Феофана. Жизнеописание Византийских царей». Книга V, глава 31. СПб., 2009. С.166, 167).

Кто-нибудь рискнёт приложить описываемую картину на китайский быт, скажем, XVII в.?! Да и наша «русская старина» едва ли воспримет ее как естественную для себя.

V. Иногда в анализируемой статье появляются суждения, требующие дополнительных разъяснений. Так, на с.60 говорится о византийских корнях русской культуры и общности многих черт «государственно-правовых обрядов». Непонятен, однако, сам термин «государственно-правовой обряд». Возможно, в данном контексте подразумевался чин венчания на царство, но это было сугубо церковное таинство, обязательное для легитимации нового императора Византии. Правовыми свойствами, конечно, этот чин никак не был наделен.

Кратко сделаем ремарки относительно некоторых других тезисов. В частности, относительно опасения, что через одно-два поколения Европа может стать едва ли не ключевым исламским регионом (с.64). Боимся пророчествовать, но, вероятно, это – далеко не худший прогноз. Следует заметить, что цивилизации, созданные, как говорят мусульмане, «людьми Писания», признающих Пятикнижие Моисея (иудаизм, христианство и ислам), не только сосуществовали на протяжении многих столетий, но и интегрировались одна в другую. Поэтому, при всех догматических и обрядовых противоречиях между ними много общего. Не случайно, такой блюститель Православия, как святитель Григорий Палама, некогда попав в плен к туркам, несколько лет провел в беседах с мусульманскими богословами, заявив под конец их общения, что между Православием и исламом много общего. Много хуже то, что европейская цивилизация, включая Россию, находится сегодня в состоянии жесточайшего кризиса безверия и дехристианизации. И завтра христиане «по названию» могут вполне начать жить совершенно как самые дикие язычники, для которых естественны и зоофильство, и однополые отношения. По крайне мере, мусульмане имеют на счет этих практик тысячелетнюю устойчиво-негативную точку зрения.

В другом месте автор пишет: «Россия оказывала серьезное влияние на государственно-правовое развитие Европы, причем не только военными походами. Примечательно, например, внимание европейцев к конституционным новациям России революционной, когда первый советский Основной закон – Конституция РСФСР 1918 г. – оказал серьезное воздействие на правовую мысль европейцев и на многие конституционно-правовые процессы стран Европы» (с.64).

Но едва ли это влияние можно назвать существенным. Безусловно, наша первая Конституция вызвала большой интерес к себе, но, скорее, как первый практический опыт построения социалистического государства в отличие от «теоретической» Европы, где, однако, идея социализма имела многомиллионную армию сторонников. Что же здесь удивительного?!

«Россия вновь, как и столетия назад, многому учится у Китая» (с.71), – утверждает С.Н. Бабурин. Но, как говорилось выше, учеба не задалась по вполне объективным причинам, учились у Европы. Правда, однако, заключается в том, что сейчас есть чему поучиться, с этим не поспоришь.

В целом, подытоживая, следует сказать, что волей-неволей, но как часть единой христианской цивилизации, Россия, при всех влияниях на нее других цивилизационных типов, всегда была органично связана с Европой. Пусть даже опыт нашего предыдущего общения и оставляет иногда горький привкус.

Однако это не означает, что при решении конкретных практических задач нам следует дистанцироваться от Востока, который протягивает нам руку дружбы. Особенно сейчас, когда для Запада мы становимся «клейменными изгоями», а надежд, что он в скором времени одумается и скорректирует свои оценки, немного. История свидетельствует, что нередко народы, объединённые общей верой, кровью и соседством не всегда геополитически стремятся к единству. Достаточно вспомнить такой огнедышащий «треугольник», как Болгарию, Грецию и Сербию, к примеру. «Нет ничего нового под Солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «Смотри, вот это новое», но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Эккл. 1:9, 10).

В этой связи практические выводы в рассматриваемой статье заслуживают самого пристального внимания – не только читающей публики, но и политиков, сегодня, очевидно, как никогда нуждающихся в мудрых советах.

Статья С.Н. Бабурина «Россия между Римом и Цинь: о духовно-нравственной трансформации государств» опубликована в издании «Труды института государства и права РАН» (№1. 2022).

Величко Алексей Михайлович, доктор юридических наук, профессор