Не все совпадения в жизни значимы, но некоторые действительно дают повод увидеть в них потаенный смысл. В церковном календаре совпадает день памяти преподобного Андрея Рублева и царя страстотерпца Николая Второго.
Есть ли в этом совпадении особая «связь времен»? Есть ли особый дух русской культуры, позволяющий связывать столь отдалённые по времени явления и личности? Можно ли вообще говорить об особом духе русской культуры в эпоху, когда она блуждает среди нулей, почти утратив всякую связь со своей судьбой?
Что нам известно про Андрея Рублева? Несколько строк в летописях. Хотя для иконописца той эпохи – это чрезвычайно много. От времени Николая Второго остались тысячи документов, написаны сотни книг. Но тексты не всегда дают главное – понять человека, а лучший способ понять его – просто взглянуть ему в глаза. Однако увидеть другого человека – порой самое трудное в жизни. Обычно мы видим не человека, а его форму, мундир, звание, чаще же всего мы видим не другого, а свои предрассудки.
Эпоху Преподобного Андрея Рублева, как и эпоху Николая Второго иногда называют русским Возрождением. Возможно ли такое сравнение? Безусловно в России не было движения подобного Итальянскому Возрождению, хотя был действительно великий духовный и художественный подъем, как и в начале XV, так и в начале ХХ века.
Но Возрождение – это не только новое обращение к античности, но и особое отношение к человеку. Гуманизм – вот главное содержание великой эпохи европейской истории. Русская культура также дала нам свой пример своего особого отношения к человеку. Не как норму, а как возвышенный идеал, в основе которого преодоление отчуждения, той ненавистной розни, которая преодолевается воззрением на Пресвятую Троицу, как учил преподобный Сергий Радонежский.
Молитва преподобного Сергия Радонежского созидала Дом Пресвятой Троицы, дом, в котором творилось пространство русской культуры – Святую Русь, где главной ценностью было Имя Бога. Спор о природе имени Бога стал главным богословским и философским спором начала ХХ века. Этот последний крупный философский спор русской культуры так и остался до конца неразрешенным.
Преподобный Андрей Рублев и запечатлел на своих иконах этот дом – особое пространство, где человек может созерцать лик Бога. Много страниц исписано, посвящённых Троице Андрея Рублева, но исчерпать длинными рассуждениями изумление перед простой гениальностью этого образа невозможно. Надо действительно просто увидеть, то есть войти во внутреннее пространство этой иконы, также как человек входит в дом или храм.
Любая икона – не плоскостная, но особенно это утверждение подходит к иконе Троица Преподобного Андрея Рублева. Её внутреннее пространство, построенное с помощью простых геометрических фигур, включает в себя предстоящего человека, который становится соучастником божественного триединства.
Образ Христа Вседержителя преподобного Андрея Рублева из Звенигородского чина действительно отличается от всех икон Христа. Других таких нет. Этот образ Христа характеризует удивительная мягкая кротость и беспредельное человеколюбие. Во всех иконах заметна, чуть сильнее или меньше, ритуальная граница перед священным. Здесь же Бог непосредственно предстоит человеку. Обращается к нему лично, дружески, по-отечески и по-братски. Такой близости Бога к человеку, без потери божественного совершенства, не знала ни Византия, ни Запад. Там очеловечивание образа Христа шло за счет усиления именно человеческого начала, а не через приближения Бога к человеку. У Андрея Рублева мы видим божественное снисхождение. Бог идёт навстречу человеку. Не для того, чтобы его заставить простираться ниц, а для того, чтобы он сам в себе увидел человека. А человек – это образ, в котором отражается Бог.
Эпоха Николая Второго, серебряный век русской культуры – это время, когда искусство опять устремилось за пределы себя, чтобы творить новую реальность. Император был человеком своей эпохи. Его художественная утонченность, склонность к мистике, соразмерна духу русской культуры начала ХХ века. Но подлинный образ царя скрыт под ворохом мнений о нём. Хотя, чтобы его понять достаточно просто взглянуть на портрет Николая Второго, работы Валентина Серова. Только не стоит, как это часто делают, сразу вспоминать, что мы знаем про Николая Второго и что думаем о нем. Когда мы смотрим на произведение искусства, лучше всего – забыть всё, что мы вообще знаем. Пусть глаголет само искусство.
Не надо быть маститым искусствоведом, или проницательным художником, чтобы увидеть удивительную простоту и человечность этого образа. Может быть даже и не надо как-то характеризовать этот портрет, давать ему разные эпитеты, вроде – простота, душевность, человечность. Может быть, самое главное в том и заключается, что есть вообще возможность взглянуть в душу другого человека? И это не художественный приём, ведь каждый портрет Серова созвучен тому, кого он живописует. В этом портрете Серов действительно даёт нам возможность почувствовать индивидуальные качества характера царя, посмотреть на него, как на человека.
Только великий художник может увидеть и изобразить саму суть явления, вопреки даже своему личному мнению. То, что Серов увидел и воплотил на своём полотне – много глубже, чем надуманные интерпретации, коими богата историография. Тут всё просто, а подлинная простота – всегда величественна. С помощью Серова мы можем увидеть не мундир, а человека. Надо только смотреть не по-фарисейски. Это трудно, но и увидеть душу другого человека – нелегко. Проще смотреть на его одежду, на его послужной список. Мы видим обычно – соседа, друга, подчинённого, начальника, военного, доктора. Но увидеть человека – это значит услышать слова: «я брат твой!», услышанные когда-то героем повести Шинель Н.В. Гоголя. Может быть знаменитые слова Достоевского «Все мы вышли из шинели Гоголя» имеют не только литературоведческий смысл, но и касаются самой сути духа русской культуры? Вспомним еще одну цитату Гоголя оттуда же: «...И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья...».
Увидеть в человеке – человека, среди ужасающего окружающего бесчеловечья, – можно ли это считать заветом и забытой сверхзадачей русской культуры? Может быть, в этой великой простоте и есть средоточие русского духа, сказавшего, но не досказавшего своё слово?
Александр Сергеевич Зверев, искусствовед, культуролог, православный публицист
