Как сообщалось, 13 апреля под председательством Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла состоялось очередное заседание Высшего Церковного Совета.
Выступая на открытии заседания, Патриарх отметил, что за прошедшие годы «создана служба пастырского попечения о заключенных в нашей Церкви».
В то же время Первосвятитель указал на узкие места в системе окормления лиц, оказавшихся в местах лишения свободы:
«Отдельный непростой вопрос — ресоциализация лиц, выходящих из мест лишения свободы. Известно, как непросто бывает бывшим узникам вернуться в мир, найти работу, восстановить социальные связи. Известно, с каким отчуждением общество встречает бывших заключенных. И Церковь должна прийти им на помощь. Работа по социальной реабилитации бывших заключенных должна вестись на епархиальном и приходском уровне. Это особая работа, потому что иногда человек, отбыв наказание, не исправляется, а укореняется в своих преступных намерениях и нравственно деградирует. И поэтому церковная реабилитация заключенных требует особого подхода к этим категориям лиц и, конечно, особо ответственного отношения со стороны правящих архиереев».
Мы попросили настоятеля храма преп. Серафима Саровского в мужской колонии N 7 протоиерея Игоря Александрова прокомментировать слова Святейшего Патриарха Кирилла.
Нельзя не согласиться со словами нашего Первосвятителя о том, что служба пастырского попечения о лицах, временно находящихся в местах лишения свободы, действительно, существует. И хотя тюремный священник бывает в своем храме не ежедневно, в целом у человека по ту сторону решётки даже больше возможностей для воцерковления, чем на воле. И храм – у порога жилища, и никто не осудит за незнание каких-то правил поведения, церковного этикета. Приведу несколько фактов, свидетельствующих о том, что к священнику в тюрьме, по меньшей мере, привыкли. Так, при разделении Санкт-Петербургской епархии оказалось, что некоторые священнослужители стали для своих колоний «чужими», т.е. клириками других епархий, и, формально, подлежали замене, сотрудники соответствующих учреждений обратились к епархиальному руководству с просьбами сохранить им «своих» батюшек, что и было сделано. По своему опыту могу сказать, что сейчас в храм в колонии люди подчас заходят просто «излить душу». Это нельзя назвать воцерковлением, но это тоже свидетельство преодоления каких-то подозрений, многолетнего недоверия. В 90-е годы такого не было.
Что касается вопроса об участии Церкви в ресоциализации освобождающихся, моя позиция такова: если речь идет о прихожанах наших тюремных храмах, помогать им – наш долг. Человек подчас переходит в Церковную организацию из другой организации – криминальной, по сути дела, антицерковной, но очень хорошо организованной. И если мы не поможем ему, помогут другие. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Со своей стороны, я даю всем своим освобождающимся прихожанам свой телефон, и если нужна помощь, то стараюсь ее оказать. К счастью, большинство наших прихожан освобождается, не «в пустоту». Практическую помощь им оказывают родственники. Наша задача – напоминать о той высокой «мере бытия», которую они выбрали, став православными христианами, т.е., заниматься специфически церковными делами, вовлекать в жизнь православных приходов. Вы спросите, как на всех хватает сил и времени? Считайте сами: моя тюремная община – тридцать человек. Много это или мало? На тысячу осужденных, пожалуй, немного. Но если учесть, что это люди посещают храм ежедневно (в мое отсутствие служба совершается мирянским чином), причащаются ежемесячно, и что это – молодые мужчины, то получится, что воцерковленных людей в тюрьме больше, чем на воле. И дальше: освобождаются, покидают этот особенный приход три-четыре человека в год. Как же не уделить им внимание в начале их новой жизни, когда воздух свободы кружит голову?
Но бывают и острые ситуации, когда жилье утрачено либо по своей вине, либо в результате незаконных действий тех же родственников, которых, подчас, и не осудишь: их терпение лопнуло, и они пошли на любые хитрости, лишь бы выписать неудобного брата или племянника с занимаемой жилплощади. Вот для таких людей церковный центр реабилитации был бы весьма полезен. Если вернуться к моим подсчётам, из моих «выпускников» им бы воспользовались 1-2 человека в год. Умножьте на число колоний города и области, - получите 15, самое большое, 20 человек в год. Небольшой приют (комнаты для временного проживания), консультация юриста, помощь в трудоустройстве при обязательном духовном окормлении. Задача не выглядит фантастической. Пока же такого центра нет, его функции выполняют православные монастыри и приходы, хотя, конечно, они и не обязаны это делать. За годы моего служения моих прихожан по моей рекомендации принимали в Валаамском Спасо-Преображенском монастыре, в Святогорском Свято-Успенском монастыре Псковской епархии, в Покрово-Тервеническом монастыре, в приходе преп. Серафима Саровского в Песочной. Серьезно они меня не подводили. В худшем случае, сбегали, не выдержав монастырского распорядка жизни. Но сейчас человека без регистрации могут принять только на очень короткий срок. Так что нужда в подобном центре, несомненно, существует.
И последнее: уверен, что нельзя понимать слова Патриарха расширительно и возлагать на Церковь функцию реабилитации всех выходящих из мест лишения свободы. Еще раз напомню, что сейчас возможность прийти в Церковь как раз в этих местах предоставлена каждому. И если человек за три, пять, а то и десять лет не воспользовался этой возможностью, похоже, мы просто говорим на разных языках.
Выступая на открытии заседания, Патриарх отметил, что за прошедшие годы «создана служба пастырского попечения о заключенных в нашей Церкви».
В то же время Первосвятитель указал на узкие места в системе окормления лиц, оказавшихся в местах лишения свободы:
«Отдельный непростой вопрос — ресоциализация лиц, выходящих из мест лишения свободы. Известно, как непросто бывает бывшим узникам вернуться в мир, найти работу, восстановить социальные связи. Известно, с каким отчуждением общество встречает бывших заключенных. И Церковь должна прийти им на помощь. Работа по социальной реабилитации бывших заключенных должна вестись на епархиальном и приходском уровне. Это особая работа, потому что иногда человек, отбыв наказание, не исправляется, а укореняется в своих преступных намерениях и нравственно деградирует. И поэтому церковная реабилитация заключенных требует особого подхода к этим категориям лиц и, конечно, особо ответственного отношения со стороны правящих архиереев».
Мы попросили настоятеля храма преп. Серафима Саровского в мужской колонии N 7 протоиерея Игоря Александрова прокомментировать слова Святейшего Патриарха Кирилла.
Нельзя не согласиться со словами нашего Первосвятителя о том, что служба пастырского попечения о лицах, временно находящихся в местах лишения свободы, действительно, существует. И хотя тюремный священник бывает в своем храме не ежедневно, в целом у человека по ту сторону решётки даже больше возможностей для воцерковления, чем на воле. И храм – у порога жилища, и никто не осудит за незнание каких-то правил поведения, церковного этикета. Приведу несколько фактов, свидетельствующих о том, что к священнику в тюрьме, по меньшей мере, привыкли. Так, при разделении Санкт-Петербургской епархии оказалось, что некоторые священнослужители стали для своих колоний «чужими», т.е. клириками других епархий, и, формально, подлежали замене, сотрудники соответствующих учреждений обратились к епархиальному руководству с просьбами сохранить им «своих» батюшек, что и было сделано. По своему опыту могу сказать, что сейчас в храм в колонии люди подчас заходят просто «излить душу». Это нельзя назвать воцерковлением, но это тоже свидетельство преодоления каких-то подозрений, многолетнего недоверия. В 90-е годы такого не было.
Что касается вопроса об участии Церкви в ресоциализации освобождающихся, моя позиция такова: если речь идет о прихожанах наших тюремных храмах, помогать им – наш долг. Человек подчас переходит в Церковную организацию из другой организации – криминальной, по сути дела, антицерковной, но очень хорошо организованной. И если мы не поможем ему, помогут другие. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Со своей стороны, я даю всем своим освобождающимся прихожанам свой телефон, и если нужна помощь, то стараюсь ее оказать. К счастью, большинство наших прихожан освобождается, не «в пустоту». Практическую помощь им оказывают родственники. Наша задача – напоминать о той высокой «мере бытия», которую они выбрали, став православными христианами, т.е., заниматься специфически церковными делами, вовлекать в жизнь православных приходов. Вы спросите, как на всех хватает сил и времени? Считайте сами: моя тюремная община – тридцать человек. Много это или мало? На тысячу осужденных, пожалуй, немного. Но если учесть, что это люди посещают храм ежедневно (в мое отсутствие служба совершается мирянским чином), причащаются ежемесячно, и что это – молодые мужчины, то получится, что воцерковленных людей в тюрьме больше, чем на воле. И дальше: освобождаются, покидают этот особенный приход три-четыре человека в год. Как же не уделить им внимание в начале их новой жизни, когда воздух свободы кружит голову?
Но бывают и острые ситуации, когда жилье утрачено либо по своей вине, либо в результате незаконных действий тех же родственников, которых, подчас, и не осудишь: их терпение лопнуло, и они пошли на любые хитрости, лишь бы выписать неудобного брата или племянника с занимаемой жилплощади. Вот для таких людей церковный центр реабилитации был бы весьма полезен. Если вернуться к моим подсчётам, из моих «выпускников» им бы воспользовались 1-2 человека в год. Умножьте на число колоний города и области, - получите 15, самое большое, 20 человек в год. Небольшой приют (комнаты для временного проживания), консультация юриста, помощь в трудоустройстве при обязательном духовном окормлении. Задача не выглядит фантастической. Пока же такого центра нет, его функции выполняют православные монастыри и приходы, хотя, конечно, они и не обязаны это делать. За годы моего служения моих прихожан по моей рекомендации принимали в Валаамском Спасо-Преображенском монастыре, в Святогорском Свято-Успенском монастыре Псковской епархии, в Покрово-Тервеническом монастыре, в приходе преп. Серафима Саровского в Песочной. Серьезно они меня не подводили. В худшем случае, сбегали, не выдержав монастырского распорядка жизни. Но сейчас человека без регистрации могут принять только на очень короткий срок. Так что нужда в подобном центре, несомненно, существует.
И последнее: уверен, что нельзя понимать слова Патриарха расширительно и возлагать на Церковь функцию реабилитации всех выходящих из мест лишения свободы. Еще раз напомню, что сейчас возможность прийти в Церковь как раз в этих местах предоставлена каждому. И если человек за три, пять, а то и десять лет не воспользовался этой возможностью, похоже, мы просто говорим на разных языках.
