Дом Восходящего Солнца

Николай Васильевич Гоголь писал: «Нужно проездиться по России». Дорога, русская дорога – одна из главных тем нашего величайшего классика и вообще всей русской жизни. Гоголевская «птица тройка» все еще несется по русским дорогам и неизвестно нам, где она остановит свой бег и остановит ли вообще… Родную землю по ее дорогам «исходил, благословляя» тютчевский Христос. Любимая русская песня:

«Эх.. дороги, пыль да туман,

Холода, тревоги, да степной бурьян.

Знать не можешь доли своей,

Может, крылья сложишь посреди степей…»

Теперь уже нет ни пролеток, ни кибиток, ни экипажей, ни карет, которые месили бы жирную сдобную грязь бездорожья русских дорог. Теперь мы рассматриваем окрестности из окон автомобилей, мчащихся по ровным шоссейным полотнам, или передвигаемся в поездах и электричках по рельсам. Но гоголевская «птица тройка» никуда не исчезла – она наш неизбывный вечный архетип, она сохраняется и в автомобилях, и в поездах, и в электричках. Остается и вечный тревожный русский вопрос – куда мчится Русь?

В наших подмосковных электричках чего только не увидишь. В свое время Венечка Ерофеев написал поэму «Москва-Петушки». Но у Венечки в электричке в основном пили водку с пивом, да портвейн. А в наше время все больше продают самые разные предметы. Только задремлешь и вдруг вздрагиваешь от бодрого голоса дорожного торговца: «Граждане пассажиры! Потрясающее средство от моли! Стоит посыпать любую вещь и моль мгновенно дохнет!», или «Граждане пассажиры! Приобретайте чудо-фонарик. Он совсем маленький, но очень далеко светит!», или «Граждане пассажиры! Приобретайте универсальный дырокол. Проделывает дырки, где угодно!». И так далее и тому подобное.

Но в понедельник Светлой седмицы, когда я ехал к семье на подмосковную дачу на станцию «Кратово» по Казанской железной дороге, все как-то неожиданно сконцентрировалось. Мы с братией отслужили литургию, прошли крестным ходом, посидели за праздничным столом. За окнами солнце, в душе солнце. В таком вот настроении, с блаженной улыбкой на лице и с сумкой, наполненной пасхальными гостинцами, я сел в вагон электрички. Думал сладко вздремнуть, но не получилось. Один за другим появлялись торгующие люди, предлагающие и средства от насекомых, и китайские веера, и универсальные ножички, и книги по русской истории, и средства для чистки офисных ковриков. Народ покупал продукцию довольно вяло. Некоторое оживление произошло, когда в вагон вошел пронырливый мужичок, похожий на хорька, и стал демонстрировать струну-пилку, которой можно перепилить все что угодно. Мужичок достал из пакета огромную кость и принялся со страшной скоростью перепиливать ее своей струной. «Пособие для киллера», - подумалось мне.

Вдруг появился невероятно смешной дядька, круглый как большой колобок, одетый в красную косоворотку и зеленый пиджак. Краснощекое лицо дядьки обрамляла окладистая густющая белая борода, седые волосы были собраны сзади в хвост. Одним словом, появилась фигура, одновременно напоминающая и странника, и клоуна. Дядька вошел в двери вагона, подождал деликатно, пока вагон покинет продавец сборников детских рассказов и, взглянув на всех пассажиров водянистыми круглыми глазами, звонким голосом воскликнул: «Христос Воскресе!». Последовало довольно слаженное в ответ: «Воистину Воскресе!». Я ожидал, что смешной странник-клоун продолжит пасхальную тему, но, каково же было мое удивление, когда дядька достал из рюкзака большой кошелек и веселым голосом произнес следующий текст: «В этом кошельке, дорогие мои, ваше счастье. Этот кошелек защищен от всех антироссийских санкций, потому что он волшебный. В кошельке живет мышка-норушка, а у нее есть ложка-загребушка. Каждое утро надо доставать из кошелька мышку и ложку, и говорить так: «Мышка-норушка и ложка-загребушка пошлите денежек одну другую полушку», и все ваши дела быстро поправятся». Затем дядька извлек из кошелька плюшевую мышку и деревянную ложку и все продемонстрировал. И в конце сказал: «Стоит-то всего двести рубликов». Народ посмеялся посмеялся, но начал доставать деньги и покупать чудесный кошелек. Уверен, что больше половины вагона приобрело это антисанкционное средство. Женщина с ребенком, сидевшая рядом со мной, улыбаясь, достала деньги и протянула дядьке. Поймав мой насмешливый взгляд, она смущенно произнесла: «Это я ради прикола». Дядька посмотрел на меня и спросил: «А вы, батюшка, не хотели бы повеселить вашу братию? Всего ведь двести рубликов». Я ответил: «Любезный, вы, наверное, Николая Васильевича Гоголя хорошо прочитали, особенно про Чичикова, да про Ноздрева с Маниловым». Круглый дядька неожиданно ответил: «Да я, отче, не только Николая Васильевича хорошо прочитал, но еще и Михаила Афанасьевича» и при этом лукаво подмигнул. Честно говоря, мне стало немного не по себе, и, когда дядька отошел от меня, я произнес ему вдогонку: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его», но дядька не обернулся. Я начал напряженно вспоминать, где я уже видел этого круглого дядьку. Да, конечно же, на Старом Арбате, лет десять назад. Он, или точно такой же как он, зимой в валенках и тулупе весело торговал иконами и матрешками.

Но удивительные явления на этом не закончились. После круглого дядьки я погрузился в легкую дремоту и вдруг услышал, будто сквозь время из далеких семидесятых, слова песни. Да это же «The House of the Rising Sun» («Дом Восходящего Солнца»). Я не слышал эту песню уже много лет. Когда-то мы, советские студенты, ее очень любили. Человек пел хорошо, четко, с хорошим английским произношением и с виртуозной игрой на акустической гитаре. Я обернулся на голос и увидел высокого худого молодого человека, очень бледного и очень красивого. У него были длинные черные волосы, спокойные печальные глаза. Сочетание флегматичности в нем с прекрасным пением невольно привлекало к нему повышенный интерес. «Вот и Достоевский явился», – подумал я. Он, также как и круглый дядька, напоминал сразу нескольких литературных героев, но только не из Гоголя и не из Булгакова, а из Достоевского, особенно Раскольникова и Ставрогина.

Молодой человек закончил петь и флегматично, даже как-то безразлично, протянул пассажирам целлофановый пакет. Денег ему набросали довольно много, особенно молодые особы женского пола. Вложил в его пакет свою лепту и я, вспомнив своего погибшего в Норд-Осте зятя Антония, виртуозного флейтиста, который при жизни всегда подавал уличным музыкантам.

Но музыкальная тема продолжилась. Последний аккорд оказался, пожалуй, самым впечатляющим. В двери вагона вошел худой мужчина, лет пятидесяти, в сером заляпанном, когда-то дорогом, плаще и в желтой футболке. Он напоминал типичного русского поэта. В руках у него была гармошка. Да-да, именно простая русская гармошка, а не баян или аккордеон. Он возгласил: «Поздравляю всех с семидесятилетием победы в Великой Отечественной войне!» и запел под свою гармошку: «Броня крепка и танки наши быстры…». Закончив петь, он вдруг неожиданно спросил: «А знаете почему немцы нам проиграли? Потому что у их танков броня была крепка, но танки-то их были не быстры. А наши и быстры, и броня у них крепка», и залился громким чистым смехом. Засмеялся и весь вагон.

И вот, наконец, моя станция «Кратово». Вышел на перрон, осмотрелся и обратил внимание на две надписи. Над кабиной машиниста, рядом с дверьми первого вагона, в котором ехал я, было написано: «Электропоезд памяти экипажа АПЛ «Курск»». А вторая надпись, сделанная огромными белыми буквами на зеленой стене общественного туалета, гласила: «Америка – дерьмо! Обама – чмо!».

Радостно подумалось – раз такое уже пишут на стенах привокзальных сортиров, значит Россия непобедима! Что бы там ни говорили разные скептики, но неумолимо, вопреки всем эмпирическим фактам, восходит новое Солнце моего родного Дома. И, конечно, вспомнились гоголевские слова:

«Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».