Форменное безбожие и развитой ювенализм

В этом году исполнилось 120 лет со дня кончины великого французского писателя Ги де Мопассана. «Из всех французских писателей XIX века Ги де Мопассан и сегодня остается самым читаемым не только у себя на родине, но и за ее пределами, в том числе и в России. Хотя прошло уже больше столетия со дня его кончины, произведения Мопассана сохранили свою свежесть и прелесть и остаются созвучны уму и сердцу современного человека», - невероятно точно отмечает автор классического перевода многих произведений писателя Сельма Брахман в статье «Замечательной силы талант».

Действительно, произведения Мопассана «созвучны уму и сердцу современного человека», однако, прежде всего, своим нравственным безразличием, безбожием и ювенализмом.

Нравственное безразличие

Первое собрание сочинений Мопассана на русском языке было опубликовано в России в 1894 году, через год после кончины писателя. Предисловие к нему написал Лев Николаевич Толстой. Великому русскому писателю удалось выявить основной изъян в произведениях своего французского коллеги. По его мнению, Мопассан «был лишен главного из трех, кроме таланта, необходимых условий для истинного художественного произведения. Из этих трех условий: 1) правильного, то есть нравственного, отношения автора к предмету, 2) ясности изложения или красоты формы, что одно и то же, и 3) искренности, то есть непритворного чувства любви или ненависти к тому, что изображает художник, из этих трех условий Мопассан обладал только двумя последними и был совершенно лишен первого. Он не имел правильного, то есть нравственного, отношения к описываемым предметам. Судя по тому, что я прочел, я убедился, что Мопассан обладал талантом, то есть даром внимания, открывающим ему в предметах и явлениях жизни те свойства их, которые не видны другим людям; обладал тоже прекрасной формой, то есть выражал ясно, просто и красиво то, что хотел сказать; обладал и тем условием достоинства художественного произведения, без которого художественное произведение не производит действия,— искренностью, то есть не притворялся, что любит или ненавидит, а точно любил и ненавидел то, что описывал. Но, к сожалению, будучи лишен первого, едва ли не главного, условия достоинства художественного произведения, правильного, нравственного отношения к тому, что он изображал, то есть знания различия между добром и злом, он любил и изображал то, чего не надо было любить и изображать, и не любил и не изображал того, что надо было любить и изображать».

На эту особенность произведений Мопассана указывали и другие его критики. Та же Сельма Брахман считала ее скорее достоинством. «Мопассан, - пишет она, - придерживался завещанного Флобером принципа "объективности", не допускал открытых авторских оценок изображаемых людей и событий. В произведении, утверждал он, не должно быть видно "ни одного сантиметра автора", оно должно говорить само за себя». Примечательно, что слово «объективность» закавычивается, как будто речь идет о мнимой объективности.

Писатель Виктор Ерофеев осуждал Толстого за то, что тот, по его словам, слишком жестко оценил творчество Мопассана. «Что касается морального "нейтрализма", то он с годами укреплялся. Мопассан исследовал несовершенство человеческой натуры, и в этом исследовании он занял позицию не проповедника, а объективного созерцателя. Такая позиция противоречила всей традиции русской литературы XIX века, что привело к конфликту, который выразил Толстой в своих резких суждениях о моральной объективности Мопассана», - пишет он в статье «Поэтика и этика рассказа (Стили Чехова и Мопассана)».

В литературоведении традиционно принято сравнивать рассказы Мопассана и Антона Чехова. При этом исследователи почти сразу обратили внимание на то, что наряду со многими сходными чертами рассказы этих писателей имеют одно существенное отличие, которое проявляется в их различном отношении к области морали. В частности, Виктор Ерофеев подчеркивал, что «творчество Мопассана лежит в русле иной литературно-этической традиции. Эта традиция в гораздо меньшей степени, нежели традиция русской литературы, определена напряжением между реальностью и нравственным императивом. Несовершенство человеческой жизни в этой традиции связано скорее не с несовершенством вещного мира, в который погружен человек, а с изначальным несовершенством его собственной природы. Такое несовершенство принимается художником как данность. Он может скорбеть и скорбит, но в глубине ощущает свою беспомощность. Вместо пафоса изменения, вместо устремленности к идеалу возникает принцип меланхолической констатации. В наиболее чистом виде такую меланхолическую констатацию мы встречаем в рассказах Мопассана, посвященных человеческому одиночеству. Но темперамент художника зачастую находится в разладе с "принципами". Мопассан не мог оставаться созерцателем: то там, то здесь видны вспышки его гнева, но это именно вспышки, и они не могут составлять стабильного центра, вокруг которого развивалось бы творчество писателя. Напряжение между "реальным" и "идеальным" недостаточно для того, чтобы стать генератором определенной этической позиции, как это наблюдается у Чехова. Интерес художника возбуждается столкновением разнообразных жизненных начал, и это интерес не моралиста, а именно художника».

В автореферате кандидатской диссертации Жанны Соколовской «А.П.Чехов и Ги де Мопассан: национальное своеобразие малой прозы» говорится, что «этнопоэтику русской литературы отличает ярко выраженная этическая доминанта, в значительной степени обусловленная её религиозным, православно - христианским духовно-нравственным началом. Этнопоэтика французской литературы — рационалистична по своей природе». Удивительно, что научность французской художественной литературы нередко сопровождается ее безнравственностью. «В новеллах Мопассана проявились такие этнопоэтические характеристики французской литературы, - продолжает эксперт, - как правдивое, объективное изображение самых разнообразных граней действительности, чёткое следование канонам жанра, безукоризненная, завершенная форма, выверенное структурное построение его произведений, ясность стиля и, вследствие этого, они представляют динамичное, увлекательное чтение.

Рассказы Чехова, при всём их индивидуальном своеобразии, продолжают традицию русской литературы. Черты национальной самобытности Чехова имеют общее, типологическое значение для всей русской классики XIX века. Суть основных национальных особенностей чеховских произведений состоит, прежде всего, в постановке этических, духовно-нравственных проблем, в чутком отношении к человеку, в вере в него, в таланте христианского православного по своей природе сострадания, тесно связанного с высокой нравственной требовательностью к нему, и в оптимистическом взгляде в будущее».

Леонид Гроссман в работе «Натурализм Чехова» пишет, что «окончательно примиренный с той марионеткой из мяса, которая свела с ума несчастного Мопассана, Чехов в одном из своих последних рассказов признает единственным смыслом жизни и высшим законом существования великую способность человека к деятельному добру. И уже на пути к этому выводу Чехов ввел в русскую литературу новую толпу униженных и оскорбленных, столь отличных от озлобленных или истерически возбужденных отверженцев Достоевского. Чувство глубокой обиды, незаслуженных ударов, нестерпимой боли только повышает в чеховских героях mу исконную потребность активной любви. Все эти мученики и жертвы жизни обнаруживают в своей тихой покорности такую высоту душевного взлета, что хищная разнузданность человеческой природы заранее оправдана этой способностью к героическому отречению.

В раскрытии этих евангельских начал, атеист Чехов является, несомненно, одним из христианнейших поэтов мировой литературы». Чего, естественно, он не говорит о Мопассане.

 Безбожие

Многие художественные произведения Мопассана носят безбожный характер. Между тем, справедливости ради стоит признаться, что французский классик все-таки не был богоборцем, как например его американский коллега Марк Твен. Он не борется с Богом, он просто пытается доказать, что Бог не существует, что религия отживает, а религиозность носит в основном поверхностный характер, никак не сказываясь на образе жизни ее носителей. В его произведениях нет ни одного образа глубоко верующего человека, выведенного в качестве положительного героя. В основном представлены три типа религиозности – внешняя религиозность, беспечная, увеселительная религиозность и религиозный фанатизм, переходящий в человеконенавистничество и живодерство.

Внешней религиозностью обладают в основном героини Мопассана. Вот что он пишет о героини романа «Сильна как смерть»: «Она была религиозна, как и многие парижанки. Она верила в бога без малейших сомнений, она не могла представить себе существование Вселенной без существования ее Творца. Но, смешивая, как и большинство людей, черты божества с природой созданной им материи, доступной ее зрению, она представляла себе Всевышнего почти человеком, судя о нем по тому, что знала о его творении, и у нее не было четкого представления о том, каким должен быть в действительности невидимый миру Создатель.

Она твердо верила в него, теоретически поклонялась ему и испытывала смутный страх перед ним, ибо, сказать по совести, его намерения, его воля были ей неизвестны -- она почти не доверяла священникам: все они были для нее только крестьянскими сыновьями, уклоняющимися от воинской повинности. Ее отец, парижский буржуа, не внушил ей никаких религиозных правил, и до замужества она исполняла обряды довольно небрежно.

Новое положение более точно определило ее внешний долг по отношению к церкви, и она весьма исправно исполняла эти несложные обязанности.

Она была дамой-патронессой многочисленных, пользовавшихся громкой известностью детских приютов, никогда не пропускала воскресную обедню и подавала милостыню: для души - сама, для света - через аббата, викария ее прихода.

Она часто читала молитвы просто из чувства долга, как солдат стоит на часах у дверей генерала. Иногда потому, что у нее было тяжело на душе, особенно, если она боялась, что Оливье бросит ее. Не поверяя небу причины, по которой она к нему прибегает, она обращалась к богу точно к мужу, с наивным лицемерием прося у него помощи. Когда-то, после смерти отца, и уже совсем недавно - после смерти матери, у нее бывали бурные приливы религиозного чувства - тогда она страстно молилась и всей душой стремилась к Тому, кто хранит нас и утешает.

И вот сегодня, стоило ей случайно зайти в церковь, как она почувствовала, что ей необходимо помолиться, помолиться не о ком-то и не о чем-то, а о себе, только о себе - так, как однажды молилась она на могиле матери. Ей нужна была чья-то помощь, и теперь она взывала к богу подобно тому, как утром вызывала врача».

Образ беспечного христианина представлен в его романе «Жизнь» в лице аббата Пико: «Он отличался терпимостью, как истый деревенский священник, был весельчак, болтун и добрый малый. Он рассказал  множество историй  об  окрестных жителях, сделал вид, будто и не заметил, что обе его прихожанки еще ни разу не  побывали  у  обедни, - баронесса  от  лености  и  маловерия,  а  Жанна от радости, что вырвалась  из  монастыря,  где ей прискучили религиозные церемонии. (…) Кюре сумел быть приятным, ибо он обладал той бессознательной ловкостью,  какую  привычка  руководить душами дает даже людям недалеким, когда они по  воле  случая имеют власть над себе подобными.

Баронесса обласкала  его,  -  должно  быть,  ее  подкупило сходство, сближающее людей одного типа:  полнокровие  и  одышка толстяка были сродни ее пыхтящей тучности. За десертом он уже говорил без стеснения, фамильярным тоном, балагурил,  как  полагается  подвыпившему кюре в конце веселой пирушки». В этом отношении весьма примечательна сцена, когда одна героиня романа пришла к нему на исповедь: «Аббат повернулся к ней, живо заинтересовавшись и собираясь с любопытством  священника порыться в тех альковных тайнах, которые развлекали его в исповедальне».

В этом же произведении также представлен образ религиозного фанатика - аббат Тольбиак. Достаточно привести две сцены с его участием для того, чтобы продемонстрировать откровенный сатанизм этого священника. «Однажды он обнаружил чету, которая не разъединилась при виде его;  молодые  люди  шли,  обнявшись,  по  каменистому оврагу и целовались.

Аббат закричал:

- Перестаньте вы, скоты этакие!

Парень обернулся и ответил:

- Занимайтесь своими делами, господин кюре, а в наши не суйтесь.

Тогда  аббат  подобрал камешки и стал швырять в них, точно в собак. Они убежали, дружно смеясь; а в следующее воскресенье он во всеуслышание объявил с амвона их имена. Все местные парни перестали ходить в церковь».

Другой случай вообще вызывает недоумение: «Перед  конурой  пятеро  щенят  уже  копошились  вокруг матери, а она лежала  на  боку,  вся  измученная,  и  заботливо лизала  их.  В  ту  минуту  как священник нагнулся над ней, она судорожно вытянулась, и появился шестой щенок. И все  ребятишки завопили в восторге, хлопая в ладоши:

- Еще один, гляди, гляди, еще один!

Для них это была забава, невинная забава, в которой не было ничего нечистого. Они смотрели, как рождаются живые  существа, не иначе, чем смотрели бы, как падают с дерева яблоки.

Аббат Тольбиак сперва  остолбенел, потом в приливе неудержимого бешенства занес свой огромный зонт  и  принялся  с размаху   колотить   детей  по  головам.  Испуганные  ребятишки пустились наутек; и он очутился  прямо  перед  рожавшей  сукой, которая силилась подняться. Но он даже не дал ей встать на ноги и,  не  помня  себя,  начал  изо всей мочи бить ее. Она была на цепи, а потому не могла убежать и  страшно  визжала,  извиваясь под  ударами. У него сломался зонт. Тогда,  оказавшись безоружным, он наступил  на  нее  и  стал  яростно  топтать  ее ногами,  мять и давить. Под нажимом его каблуков у нее выскочил седьмой детеныш,  после  чего  аббат  в  неистовстве  прикончил каблуком  окровавленное  тело,  которое  шевелилось еще посреди новорожденных, а они,  слепые,  неповоротливые,  пищали  и  уже искали материнские сосцы».

Удивительно, но собраться аббата Тольбиака относились к нему чуть ли не с подобострастием: «Даже собратья  его, невежественные деревенские священники, для которых Вельзевул - догмат веры, которые до того сбиты с толку подробнейшими указаниями  ритуала на случай проявления власти злого духа, что под конец не могут отличить религию от магии, и те  считали  аббата  Тольбиака  до некоторой  степени  колдуном;  они приписывали ему таинственную силу и уважали  за  нее  не  меньше,  чем  за  безупречную  его нравственность». После своего живодерского поступка он не только не был наказан, а напротив его как будто бы даже стали больше уважать. Интересно было бы узнать, что бы произошло с русским православным батюшкой, если бы он измывался над щенятами. Вероятно, его вывели бы за штат, а, возможно, лишили бы и сана, если бы его поступок вызвал общественное возмущение. В любом случае реакция общества и церковного начальства была бы жестче, чем та, которая представлена в романе.

Мопассана с полным основанием можно отнести к апологетам ювенальной юстиции. Эта тема затрагивается в романе «Монт-Ориоль» и рассказе «В полях». В первом произведении эта тема эпизодична: «Но вот они проехала мимо тележки, которую, выбиваясь из сил, тащили полуголый мужчина, женщина в отрепьях и тощая собака. Видно было, что люди эти обливаются  потом,  что  им  трудно дышать. Облезлая,   шелудивая  собака  была  привязана  между оглоблями и плелась, высунув  язык.  В  тележке  навалены  были дрова,  подобранные  повсюду,  вероятно, и краденые, - пеньки, сучья, хворост, сломанные ветки, - и казалось,  что  под  ними что-то  спрятано;  на ветках было разостлано какое-то тряпье, а на  нем  сидел  малыш  -  виднелась  только   его   головенка, выступавшая  из  бурых  лохмотьев:  маленький  шарик с глазами, носом и ртом.

Это была семья, человеческая семья! Замученный осел  пал  на дороге,  и  человек без жалости к своему мертвому слуге оставил его там, не потрудившись хотя бы сбросить в канаву, чтобы он не мешал проезжающим экипажам. А сам он и  жена  его  впряглись  в оглобли  и  потащили телегу, как тащил ее прежде осел. Куда они шли? Куда? Зачем? Было ли у них хоть несколько медяков?  А  эта тяжелая тележка? Неужели они всегда будут ее тащить, потому что им  не  на  что  купить  другого  осла? Чем они будут жить? Где остановятся? Умрут, верно, на краю дороги, как умер их осел.

Кто они, эти нищие, - муж и жена или только  "сожители"?  И ребенок  их,  этот  бесформенный  зверек,  закутанный в грязные тряпки, верно, будет жить такой же жизнью, как они».

Поразителен разговор, который ведут представители знати, проезжающие мимо и наблюдающие горе этой семьи: «Гонтран вдруг сказал:

- Не знаю почему, мне вспомнилось сейчас  Английское  кафе. Хорошо было бы  пообедать там сегодня  всем  вместе!  С удовольствием бы взглянул на Бульвар!

Маркиз ответил:

- Ну, и здесь очень недурно.  Новый  отель  гораздо  лучше старого». Как бы сказали у нас в России: им просто наплевать на этих страдальцев.

Что же касается рассказа «В полях», то он прямо носит апологетический характер в отношении ювенальной юстиции. Сюжет прост – богатая бездетная семья покупает ребенка у бедняков. Когда они говорят матери понравившегося им малыша, что хотели бы его купить, то в качестве аргумента они приводят рассуждения о том, что они, как люди обеспеченные, смогут сделать его счастливым. «Крестьянка поднялась, взбешенная:

- Вы хотите, чтобы я продала вам Шарло? Ни за что! Нельзя этого требовать от родной матери! Ни за что! Это было бы гнусностью!

Крестьянин степенно и задумчиво молчал, но все время утвердительно кивал головой, соглашаясь с женой. Растерявшаяся г-жа д'Юбьер принялась плакать и, обращаясь к мужу, пролепетала, всхлипывая, как ребенок, все желания которого обычно исполняются:

- Они не хотят, Анри, не хотят!

И они сделали последнюю попытку:

- Но, друзья, подумайте о будущем ребенка, о его счастье, о...

Вышедшая из себя крестьянка прервала их:

- Все мы видим, все понимаем, все порешили... Убирайтесь, и чтобы я вас тут больше не видела! Где это слыхано, чтобы так отнимали детей!»

Им не удалось приобрести ребенка у этой крестьянки, зато они купили сына ее соседки.

В этой связи весьма полезно и поучительно сравнение рассказа с его французской одноименной экранизацией 2008 года. Рассказ был написан в 1884 году, до его экранизации прошло почти 125 лет. За это время сменилось пять поколений, и если проследить историю ювенальной юстиции по рассказу «В полях» и его экранизации, то придется признаться, что за этот период она окрепла, набрала силу и приобрела, прямо скажем, воинствующий характер. Режиссер фильма несколькими ловкими, откровенно говоря, мошенническими штрихами изменил сюжет так, чтобы оправдать ювенальную юстицию и выставить ее буквально единственным средством спасения бедствующих семей. Мать, не продавшая ребенка, ссориться с мужем, сходит с ума и, в конце концов, кончает жизнь самоубийством. Ее непроданный сын фактически превращается в бомжа, который попадает в тюрьму по подозрению в убийстве. Напротив, мать, продавшая своего ребенка, превозносится местной властью, благословляется церковной иерархией, а ее проданный сын становится героем деревни, самым прославленным ее выходцем. Мопассан, по свойственной ему манере, не делает никаких выводов, однако сам рассказ является апологией ювенальной юстиции, а его экранизация 2008 года без всякого преувеличения вообще может быть названа самым ярким проювенальным художественным произведением на сегодняшний момент.

Фильм «В полях» (2008) по мотивам одноименного рассказа Ги де Мопассана.