Глядя на инокиню Афанасию, полную сил и энергии, трудно поверить, что она уже много раз находилась на грани жизни и смерти.
- Это было ещё в Густомесово, лет семнадцать назад, - вспоминает матушка. - Снова заболела. У меня с 15 лет порок сердца, здоровье никудышное. И чуть продует или начнутся какие-то нестроения в жизни, то становится очень плохо мне. Иногда сознание теряю, еле дышу, ничего не могу делать, только лежу да лекарства принимаю. Состояние моё тогда было настолько плачевным, что я попросила мужа нашей старосты Нины сколотить мне гроб, чтобы потом не было со мной лишней канители - только и останется, что положить и похоронить. Гроб я попросила сделать самый простой, деревянный. Виталий Степаныч, Царство ему Небесное, спорить не стал: обмерил меня с ног до головы и с припуском на вытяжку, чтоб поместился ещё и клобук, быстро соорудил мне узкую и длинную домовину. Когда гроб был готов, мастер не удержался и для красоты ещё опалил его сверху паяльником. Дети покрыли доски лаком. Осталось только умереть.
Я решила в тот раз полностью положиться на волю Божию: не стала обращаться к врачам, принимать лекарства. Всю зиму была прикована к постели, а весной, когда зазвенела капель, добралась до сеновала и закуталась в сено. И тут вдруг почувствовала, как оживаю под весенним солнышком вместе с пробуждающейся землёй и зазеленевшими деревьями. Птицы поют, на сердце - радость. Сын Витя принёс мне чего-то съестного, и я впервые за много месяцев с удовольствием поела, после чего пошла на поправку.
- А гроб сейчас где? - спрашиваю матушку.
- С тех пор он постоянно со мной. Когда переезжали из Густомесово в Верховье, сложили в него банки для консервирования и деревянные кровати. Мы их при переездах разбираем обычно, а потом на новом месте сколачиваем эти деревяшки теми же гвоздями, что и прежде. А тюфяки из сена делаем. Это наше монашеское житие, и детки со мной так же живут. У нас ничего лишнего, только то, что действительно нужно. И для мальчишек моих - инвалидов детства - столько благодати, столько радости в этом бесхитростном житии! Ведь больше ничего и не надо. Всё Господь даёт. От этого и вера укрепляется.
Ближе к лесу здесь наши помощники сколотили мне келью из остатков сгнившего дома, сделали в ней небольшое окно, печку поставили и ещё соорудили маленькую прихожую. Туда я и поставила свой гроб, чтобы всегда напоминал мне о смерти. Так он там и стоит.
Как на родине
Верховье - одно из множества почти обезлюдевших сёл Костромской земли. В одной из деревенек села вот уже тринадцать лет пустынножительствует бывший театральный режиссёр и журналист, а теперь инокиня Афанасия, пишущая духовные стихи и прозу. Ей сейчас 68 лет, четверть века она в иноческом постриге. Много пришлось пережить ей в своей жизни, много претерпеть. Хотя сказать «пустынножительствует», наверно, было бы неправильно, потому что за несколько лет в селе образовалась целая община - постепенно собирались сюда с разных концов страны христиане, да и не только.
- Когда мы сюда в первый раз приехали с детками, - рассказывает матушка, - я походила часа два по Верховью: всё понравилось, сразу прикипела и к этому селу, и к Никольскому храму. Сходила тогда и в деревеньку Нетёсово, ныне заброшенную, это минут 20 ходьбы от Верховья. Виды там напомнили казачью станицу Соколовку в Казахстане, где я родилась. Стоит она на отрогах Заилийского Алатау, через горы - граница с Китаем. И здесь такое же возвышенное место, речка внизу течёт.
Сказала своему духовнику, что хочу переехать сюда. Он благословил. Густомесово, где мы раньше жили, - это дачный посёлок. Как только лето начинается, дачники приезжают, женщины ходят везде в своих бесстыжих купальниках. Я не знала, куда от них детей прятать, и захотелось оказаться подальше от развращённого мира. Собрали мы свои пожитки - а у нас ничего особо и нет, уже давно от всех своих вещей избавились - и отправились в путь на грузовой машине. Здесь, в деревеньке Нетёсово, купили себе домик на берегу реки за полторы тысячи, потом мне ещё и отдельную келью, как уже говорила, ближе к лесу построили, и стали мы жить и спасаться в этой глуши и тишине.
- За эти годы всё было: и скорби, и радости, - вздыхает матушка. - Илюшку вот похоронили. Теперь с младшим Витей здесь живём.
Не колхоз и не монастырь...
- А как вам пришла мысль об организации православной общины? - спрашиваю матушку.
- Мы долго скитались без своего угла, без крыши над головой, а когда сюда переехали, увидели столько тут домов заброшенных, которые можно по дешёвке купить. Подумалось, что ведь есть ещё немало людей без своего угла.
Рад был нашему приезду православный отец семейства Володя, живущий в церковном доме при храме и воспитывающий троих детей без матери. Стали мы с ним совещаться, обсуждать, что неплохо было бы собрать в нашем лесном краю православных людей, готовых противостоять вызовам современного мира. Дали объявление в газете «Благовест», потом ещё в журнал один написали, что, мол, если кто-то хочет спасаться, приезжайте к нам в Верховье. Тут и храм есть, и община небольшая, и домик можно купить за посильные деньги. И потянулись люди. Первые дома в 2002 году покупали всего за 4-5 тысяч.
- Много таких нашлось?
- Много. Письма пачками приходили, люди приезжали посмотреть. Кого только не было. Иные искали крышу над головой, другие сбегали от драчливых мужей, некоторые, наоборот, надеялись найти здесь православного жениха или невесту, а кто-то и от армии прятался, кто-то после тюрьмы приезжал, чтобы начать жизнь сызнова. Мы всем объясняли, что у нас тут не колхоз и не монастырь, кормить никто не будет, просто не можем этого делать, сами трудно живём. Покупайте дом, приходите в храм.
Пробовали остаться многие. Но тех, кто действительно услышал наш призыв вместе спасаться, было совсем немного, можно по пальцам перечесть. Поживут, не понравится - уезжают. Помню, приехали две женщины со своими вещами, железную печку с собой привезли. А сами даже понятия не имеют о деревенской жизни. Им унитаз нужен, комфорт, вода в кране. Как им помочь - непонятно.
Среди переселенцев были старые и молодые, здоровые и больные. Но все - «подкованные» в азах православия, готовые научить друг друга, как надо спасаться и жить во Христе. Одного не понимали: что же это такое - любовь к ближнему. Показательным был случай с рабой Божьей Ниной. Она прожила здесь несколько лет, а потом всех соседей объявила колдунами и ведьмами. Когда её разбил инсульт, мы все её сообща выхаживали. Она поправилась и уехала примиряться с дочерью, от которой к нам сбежала.
Ещё одна Нина приехала из Сибири, обвешанная, как новогодняя ёлка, множеством «секретных» сумочек с деньгами. На родине Нина продала дом. Привезла полный контейнер мебели, разных вещей, коробок больших и маленьких, наполненных испорченными продуктами. Сразу же спросила, где у нас общая помойка. Не для того, чтобы эти продукты выкинуть, а чтобы поживиться. Раньше она кормилась на городской свалке, но у нас её ждало разочарование. Посетовав на отсутствие столь доходного места в жизни человека, Нина по нашей просьбе купила себе дом в Солигаличе. Но она ненадолго задержалась в наших краях.
Следом приехали супруги из Красноярского края Геннадий и Алевтина с дочерью Татьяной и двумя внуками. Они купили дом в Тарасово, недалеко от Нетёсово. Там стояла ещё одна пустующая изба, ждала очередных новосёлов, в неё и заселились вновь прибывшие Раиса с мужем, с дочерью и внучкой. Муж был больной, вскоре умер.
Потом появились двое послушников, сбежавших из монастыря: Тарасий и Вячеслав. По пути они прихватили с собой третьего попутчика - Сергия, он незадолго перед тем освободился из заключения. Мы помогли им поселиться в деревне Петрово, отремонтировать избу, казалось бы - живи да радуйся, но все трое разом запили. В результате остался один Тарасий, остальные отправились дальше искать счастья. Тарасий почему с ними не поехал? Женился на вдовой Валентине, до сих пор бродит по району в поисках лучшей доли.
Каких только чудаков мы не повидали. Как-то идём из леса к дому, а навстречу нам бежит молодая женщина, кричит: «Я вам всем массаж бесплатно сделаю, только возьмите меня к себе!» Сейчас смешно вспоминать, а тогда жутковато было: вроде как человек не в себе. Оказалось, что она раньше в большом городе работала массажисткой в каком-то элитном клубе и что-то там приключилось криминальное - подставили её, как теперь говорят. Пришлось бежать, скрываться от бандитов. Поначалу очень боялась, как бы мы ей не отказали в убежище.
Всем запомнился заезд бабушки Любушки зимой. Она сбежала от городской суеты, доверху загрузив всем нажитым в миру богатством длинную фуру. Чего там только не было: шкафы, столы, стулья, кровати, банки с консервированными овощами и фруктами, а также картошка, морковка, вёдра, бочки, большое количество пластмассовых бутылок с замёрзшей водой из святого источника, много пачек свечей. Ещё без счёта мешки с пшеницей, овсом, семечками, горшки с цветами, цветочные клубни, кусты крыжовника, смородины и много-много всякого разного. Даже керамическую плитку с дорожки перед домом с собой прихватила. Куры кудахтали в металлической сетке, пёсик лаял, две кошки мяукали, одна из них окотилась прямо в пути. И надо же такому случиться, что, когда она к нам добиралась, не на шутку разыгралась метель, все дороги и тропы замело снегом. К счастью, застряла фура недалеко от нас. Вещи удалось перевезти на тракторе с тележкой из Верховья через реку в Петрово. Трое суток с утра до позднего вечера мы спасали всё это богатство, а Любушка в это время сидела на печке в своём новом доме, грела простуженные почки и распоряжалась, что куда ставить.
Потом к нам прибыл генерал Владимир Тодосьевич. Несмотря на высокое звание, он оказался добрым и щедрым человеком, и вскоре как-то так само собой вышло, что стал он старшим у нас в общине. Иначе, наверное, и быть не могло. Генерал всё-таки. Быстро разрешив все наши неурядицы, он занялся организаторскими делами. Дом они с женой Наталией купили в Солигаличе, но генерал часто приезжал к нам решать вопросы с заселением или выселением кочующей братии.
За ним приехал Антоныч из Пензенской области, с которым мы до этого долго переписывались. Он давно собирался переехать, но у него всё что-то не складывалось. В конце концов прикатил на фуре не меньше Любушкиной. Только здесь было другое богатство - на радость моему Илюше, всю жизнь собиравшему разные железяки. У Антоныча этого добра оказалось навалом: всяких гаек, винтиков, крантиков, труб, станков, целых три штуки мотоциклов и прочего металлолома видимо-невидимо.
Следом появились две матушки-монашки, которых поселили в деревню Боровину, там для них был готов маленький уютный домик с огородом. Матушка Никодима и матушка Серафима с девичьих лет ушли в монастырь, а когда обители во время хрущёвских гонений начали закрывать, спасались в тайных общинках. Обе прекрасно пели, я их слышала ещё раньше в Макарьевском монастыре. Матушка Серафима вела мелодию, а матушка Никодима как бы окутывала её своим низким голосом. Получалось это у них красиво и необычно. Так клирос в нашем Никольском храме обогатился новыми голосами.
Из Татарстана приехал Михаил. Он поселился за рекой в деревне Дьяково и быстро обзавёлся большим хозяйством. У него появились своя живность: лошадь, овцы, козы, а также пасека, огород. А когда они поженились с Тамарой, хозяйство ещё больше разрослось.
Антоныч, несмотря на любовь к железкам, тоже увлёкся огородом и садоводством. Выращивал разные сорта картофеля, капусты, клубники. Что только у него не росло на огороде и в саду! На солигаличском рынке покупал саженцы чёрной и красной смородины, вишни, яблоньки, крыжовника, чернослива и всё остальное. А что не смог купить, заказывал по почте. И тоже обустроил пасеку. Он сейчас староста в храме.
Алевтина с Геннадием сразу отгородились высоким дощатым забором и что-то там стали разводить внутри. В щёлку видны были теплицы для огурцов и помидоров, грядка с цветами. Завели свою коровку, телёнка, разработали большой огород. Геннадий закупил технику: сено они косят сенокосилкой, землю пашут мотоблоком. И сами кормятся, и другим помогают.
А бабушка Любушка стала разводить кур и торговать яйцами.
Местный батюшка, отец Владимир, всех понимал и принимал, даже благословил заселяться в церковный дом. Хоть и молодой священник, но мудрый. Матушка Мария очень красиво поёт, и уж такой чистый у неё голосок - заслушаешься.
Вообще певчих у нас собралось много. Бабушка Любушка знала всю литургию на все гласы, голос у неё сильный. И Антоныч неплохо поёт. Конечно, можно было бы собрать прекрасный церковный хор, но как-то это у нас не сладилось, потому что лукавый не переставал сеять между поселенцами вражду и всякие недоразумения. Обо всех неурядицах не расскажешь, да и ни к чему это.
Сейчас мы живём каждый своим домом, но в трудные минуты помогаем друг другу. Уже четверых похоронили. Лиду недавно отпевали, отвозили на кладбище. Умерла от старости, последнее время всё болела. На похороны все наши пришли, хотя обычно редко встречаемся.
У всех нас есть одна общая забота - Никольский храм. В нём пять престолов, а действующий только один - в честь Николая Чудотворца. Вот этот действующий зимний храм общими усилиями привели в порядок. Покрыли крышу железом, внутри сделали косметический ремонт, поменяли окна, застелили полы.
«Скажи Богу, чтобы дал мне веру»
- Матушка Афанасия, расскажите, как вы пришли к Богу, стали монахиней?
- К Богу привела меня мама. Она была глубоко верующим человеком, работала казначеем при храме, пела на клиросе, шила батюшке облачения, делала свечи.
А её к Богу привела родная тётя - инокиня Клавдия, которая после закрытия монастыря всю жизнь прожила в сторожке при храме Казанской иконы Божьей Матери в городе Сарканте. Я часто вместе бывала с мамой и тётей в этой церкви, слушала там всякие чудесные истории от бабушек и батюшек про Христа, жития святых, когда прихожане тёплыми летними вечерами собирались в церковном дворе. Но воспринимала я тогда всё это как сказки. Веры ещё не было.
После школы, поскольку болела часто, поступила на фармацевта. Мама сказала: «Иди в медучилище, сама себя лечить будешь». Работала в аптеке, откуда меня забрали в районную газету. Я и прежде там не раз бывала, так как с детства писала стихи. Затем поступила в Алма-Ате в институт на режиссуру драмы. После окончания стала работать в разных театрах режиссёром, и в конце концов меня пригласили на родину, в Саркант. Там я преподавала в культпросвете режиссуру и театральное дело, а в Доме пионеров вела детский театр. Наш театр славился, впоследствии получил звание народного.
Когда началась перестройка, все вокруг стали разговаривать на казахском языке. В Доме пионеров был один-единственный казах среди моих учеников, его и назначили директором. Я понимала, что скоро и мне найдут замену, поэтому с больной мамой и своими мальчиками мы переехали в город Шарипово Красноярского края. Это молодой город, рядом с которым велась открытая добыча угля. У меня там живёт двоюродный брат. Он как-то, приехав к нам в гости, позвал к себе. Мы первыми в Сарканте приватизировали свою квартиру, продали её и на эти деньги в Шарыпово купили новую.
К этому времени я уже несколько раз прочла Библию, даже писала стихи на тексты Священного Писания и Псалтыри, но веры у меня по-прежнему не было. Однако, когда мама умирала, я ей сказала: «Мама, если есть Бог, ты помолись там за меня. Скажи Ему, пусть даст мне веру. Сама я что-то никак не могу к Нему прийти». Мама моя, Мария Ильинична Фролова, умерла от рака печени 19 декабря 1991 года, в день памяти святителя Николая Чудотворца. И после её кончины со мной что-то произошло. У меня вдруг появилась вера.
На третий день после смерти мамы я пошла в местный молитвенный дом заказать отпев. Большой храм в городе только строился, а православная община ютилась в маленькой избе. С тех пор стала ходить на службы и воцерковляться. На сороковой день после смерти мамы уже читала и пела на клиросе, а к концу года стала послушницей у настоятеля церкви иеромонаха Феодосия. Он был молодой, подвижный, полный кипучей энергии. Сейчас игумен.
Когда готовилась к первой исповеди, исписала целую тетрадь, вспоминая грехи. Было стыдно, но какая-то сила заставила меня это сделать. В день исповеди очень сильно заболела, через силу доплелась до храма, наглотавшись таблеток. Со мной что-то происходило - я чувствовала, что попала в другой мир, в котором уже нет прошлого тупика.
Первая книжка, купленная мной в церковной лавке, попалась о монашеской жизни. Я её стала читать - и была на седьмом небе от радости. Приходила на работу - я всё ещё оставалась театральным режиссёром - и всем своим знакомым говорила, что Бог есть, я обрела то, что искала всю свою грешную жизнь. Главное, я обрела уверенность, что со мной и моими мальчиками всё теперь будет хорошо. Многие знакомые говорили, что у меня «крыша поехала» после смерти матери, но если бы они знали, какая это радость - быть с Господом! Я как будто заново народилась на Божий свет.
С новыми сёстрами мы пекли просфоры, пели на клиросе, помогали тем, кто нуждался в помощи, ездили в паломничества к святым источникам, молились. Душа моя жаждала монашества, и настоятель вскоре постриг меня в иночество с именем Афанасия.
Под заступничеством Макария Унженского
Вскоре мой духовный наставник перевёлся в Кострому и взял меня с собой. Я оставила не задумываясь свою мирскую работу, продала квартиру и свою огромную библиотеку, большую часть которой раздарила актёрам. Все шкафы, паласы, ковры, холодильники и прочее, что смогла, раздала, остальное загрузила в контейнер и отправила в Макарьевский женский монастырь, куда меня определил мой духовный отец.
- Тогда ведь монастырь только что стал восстанавливаться. Как вам там жилось в это время?
- Меня хорошо приняли, прописали с детьми в священническом доме. Матушка игуменья похлопотала, и старшего моего сына, Илью, взяли на подворье мужского Авраамиево-Городецкого монастыря. Ему было уже двадцать лет, а Вите только восемь, однако умом оба были как дети. Витю определили в интернат для умственно-отсталых детей в Чернопенье, в первый класс.
Тогда в Макарьевском монастыре был один действующий Успенский храм. В храме Преподобного Макария Унженского временно устроили склад всякой рухляди - от тарелок до деревообрабатывающего станка. Там же лежали выкопанные на территории монашеские черепа. В Троицком храме, где прекрасно сохранились настенные росписи, находились дрова. В Никольском располагался городской музей. Мы ремонтировали Благовещенский храм, который игуменья планировала определить под трапезную.
Я переживала такое состояние, что, когда работала, постоянно ревела. Сёстры спрашивали, что со мной случилось: может быть, что-то с детьми?
«Нет!» - отвечала им и снова обливалась горькими слезами. Теперь я знаю, что так вытекала из меня гордыня. А тогда сама не понимала, что со мной происходит.
Усердно обучалась послушанию: трудилась в трапезной, а после обеда - на стройке вместе с другими сёстрами. Монастырь восстанавливали из руин. Помню, первая зима была очень холодной, а в трапезной не было отопления. Сидеть на голых лавках было невозможно, мы подкладывали фуфайки. Спали все вместе в одной келье, только что отремонтированной, но, видимо, не слишком хорошо. Всё тепло уходило через щели в окнах. Спать ложились не раздеваясь. Спрячешься под одеяло, надышишь там, чтобы согреться, только под утро засыпаешь, а уже и вставать пора. Нас тогда было немного, а работы - непочатый край. Но преподобный Макарий помогал во всём, мы жили радостно и с молитвой.
Сестра Галина, старше нас всех по возрасту, очень верила в заступничество преподобного. Когда она пришла в монастырь, то у ворот сняла обувь и сказала: «На святую землю ступаю!» Ей, конечно, было труднее всех. Ноги у неё замерзали, она только что не совала их в топку печки, но всё не могла согреть. Однажды так сильно запахло палёным, что мы испугались. Кричим ей: «Галина, пятки горят!»
Сестра Неонила в миру работала штукатуром, у нас оказалась как нельзя кстати. Знала, что и как надо делать, и мы помогали ей: носили песок, известь, цемент, делали замесы. У неё руки были настолько съедены известью, что покрылись язвами. Но она всё терпела.
Но где святость и обильно проистекает благодать, там и нечистая сила не дремлет. Со временем начались искушения, нестроения и раздоры среди сестёр.
На зимние каникулы Витю привезли из интерната. Я была рада видеть сына, а он - меня, но настоятельница распорядилась во избежание искушений увезти его обратно. При этом в монастыре работали взрослые мужчины: плотники, стекольщики, и просто миряне помогали нам пилить дрова. А Николай, постоянный наш работник, и обедал здесь ежедневно, только ночевать уходил домой. Витина воспитательница, которая привезла его, так расстроилась, что написала жалобу в епархию на игуменью. Тогда матушка вызвала меня к себе и коротко объявила: «Или уходи из монастыря, или отказывайся от материнства!» Я не могла сделать ни того, ни другого. Наступило моё недельное ночное дежурство в Успенском храме. Я встала на колени рядом с мощами преподобного Макария и стала умолять его о помощи.
Илья тоже просился ко мне из мужского монастыря. Его там терпели, как могли, по указанию сверху, а на Светлой седмице неожиданно привезли ко мне насовсем, и нужно было что-то срочно решать с его проживанием. Нас опять поселили в священнический дом, и мы стали жить отдельно от монастыря.
В это время нам помогали все. Приходской батюшка взял меня в храм читать и петь на клиросе, назначив мне плату за стирку церковных облачений. Кто-то приносил нам семена для огорода, кто-то снабжал дровами. Даже юродивая Манефа через день приносила нам молоко от своей козы, с которой они жили вместе в одной избушке.
Спустя какое-то время мой духовник благословил нас переехать в село Сандогору на послушание при Троицком храме. Его настоятель жил с семьёй в Костроме, бывал в церкви только наездами и искал кого-нибудь, кто жил бы при храме постоянно - охранял, добывал и колол дрова, топил печи, убирался внутри. Да мало ли работы при действующем храме. Так мы переехали в старую сторожку...
Матушка рассказывает о своих скитаниях и мытарствах, полных невероятных поворотов, Божьих утешений и откровений, встреч с замечательными людьми. Ей вместе с сыновьями пришлось сменить несколько приходов, прежде чем они оказались в Верховье.
- ...Здесь у нас на кладбище Илья похоронен, - говорит инокиня Афанасия. - Здесь, наверное, и мы доживать будем...
На прощание я желаю матушке долгих лет жизни и всяческой помощи Божией.
