Первого марта 1881 года в Петербурге произошло чудовищное преступление: враги рода человеческого убили Венценосного Русского Царя, Александра II, Царя-Освободителя, положившего Свою душу за Свой народ-страдалец, разорвавшего цепи крепостничества, за Державу готового к подвигам и уже отбросившего Османское иго с Балкан, за что в Славянском мире наш Император также почитается за Освободителя. Так вот этого Великого человека, с Божественным предназначением, злодейски растерзали бомбой кромешники прямо в центре столицы, убит лютыми человеконенавистниками, переполненными греховными замыслами. И надрывались переполненные скорбью православные сердца, омываемые горькими слезами - так было воспринято каждой живой душой это кровавое событие.
Чуткая писательница, Надежда Степановна Кохановская (1823 - 1884), выразила своё возмущение цареубийством в письмах к Ивану Аксакову, издателю газеты «Русь», где он посчитал необходимым обнародовать их для всех. Русская женщина горячо говорит в этих письмах горькие слова о том сатанинском хаосе, что разверзся над обезбоженными выродками, отшатнувшимися от жизненных устоев, соблазняющих людей идти за ними. А ведь спасительный путь - это всенародное церковное покаяние теперь, удаление от погибельных грехов, вольных или невольных; надо очиститься от скверны вражды и чужебесия. Н.С. Кохановская высказывает ценные мысли о зримых памятниках Царю-Мученику, и самый лучший из них - Храм, где бы люди молились и поминали своего Императора, положившего душу за други своя. В царствование Александра III Храм-на-Крови в Петербурге и будет воздвигнут на месте убийства. Этот храм утешает нас до сих пор. А в Москве как отметить память? Писательница-патриотка настаивала и в Первопрестольной почтить память убиенного Императора Храмом, а не изваянием, как предлагалось некоторыми. Мнения были разные и впоследствии сошлись на величественном монументе, который и возвысился в Кремле. Но мысль Н.С. Кохановской больше согласуется с церковной практикой, и она подтверждена историей. Царственный внук Александра II, Император-Мученик Николай II, возведённый теми же сатанистами на Голгофу в 1918 году, почтён в сонме Новомучеников, его память церковно возносится в общей молитве народа-страдальца, и храмы строятся. Грех цареубийства - наитягчайший грех, и всеобщее церковное покаяние облегчит обременённые души.
Ниже мы публикуем горестные письма Надежды Степановны Кохановской из газеты «Русь» Ивана Сергеевича Аксакова.
Текст подготовили библиографы М.А. Бирюкова и А.Н. Стрижев.
Надежда Кохановская
Письмо I.
Теперь никто не смеет, не должен молчать, у кого сердце горит этим ужасом цареубийства, и нравственный облик народа Русского залит тем страшным обилием мученической крови Царя-Освободителя, которую... Боже наш! Боже наш! - вылили из саней, привезших прирождённого русского Государя умереть во дворце Его предков, чтобы Он не умер на улице! О, что нам делать с этим оцепеняющим ужасом? С этим кровавым отцеубийственным клеймом на всех заветах и святыне нашей народной и государственной жизни? Слово сказалось: покаяться большим, общественным, всенародным покаянием - возскорбеть за Царя-мученика и за самих себя не цивилизованными мудрованиями нашего европеизма в газетных листках; а каяться и возскорбеть там, где испокон каялась и скорбела Русская земля в годину тяжких бедствий и народной смуты. Где это место? - В церкви и на общей, единодушной молитве: да не падет кровь безвинного царственного мученика на нас и на детей наших до четвёртого рода! Правительственная власть делала всё, что могла с этим умственным проклятием, которое прибыло нам из-за границы и заразило наших недоучек, наших стриженниц, нашу обезверившуюся, семейно-распущенную и учебно-несдержанную, волнующуюся молодёжь. Что еще делать перед лицом этой «чёрной немочи», которая обагрила нас цареубийственною кровью? Её запрещали, от неё оберегали; её карали, её миловали... И помилованный Желяба, и помилованная Перовская, и помилованный Саблин - они-то и главные учредители совершившегося цареубийства!
Не плоть, а дух растлился в ваши дни!
Но где же ты, наше духовное целение?
Казалось бы, кому, как не высокопоставленным лицам господствующей православной Церкви, поднять этот голос о покаянии, о скорблении Русской земли, о молитвенном плаче церковном, которого ищет, просит, призывает душа народа, которой нужно наказаться в этом смертном, страшном, тягчайшем грехе: убит Царь русскою проклятою рукою! И кому, как не духовенству войти с представлением и потребовать, чтобы были закрыты все театры? Чтобы не было слышно ни звука, ни голоса этих итальянских, французских, немецких растлений русской мысли и покаянного чувства народа, чтобы хоть один поминальный год не позорилась свежая могила мученика-Царя и молитвы Церкви о нём, - сама она, великая Жертва Христова, приносимая об упокоении страдальческой души, - не сменялась в Царстве Сына убитого Отца театральными кликами и бесстыдными аплодисментами прозрачному трико!
Что же? Наше духовенство виновато, что мы не слышим починного голоса в одном общем, слитом, рыдающем стоне России? - Виновато наше глумление интеллигентных сил над всем, что относится к Церкви: наше безверие, наше модное лордо-верие, наше ехидно-прозванное казённо-верие; а уж о нашем заклеймённом народном суеверии и говорить нечего! Пригнетённая, осмеянная обезверившеюся цивилизациею нашего интеллигентного европеизма, вера живая народа имеет ли свой полномощный голос в общем хоре русской газетной печати, в том хоре, который говорит во услышание всем и каждому? Нет, с православием нашей души деется то же, что с патриотизмом русского сердца. Мы запрещены, мы осмеяны в его проявлении; мы заклеймены чем-то вроде ханжества и идиотизма, и мы общественно опозорены тем, что нас игнорируют, ставят в разряд чего-то казённо-существующего, а не саможивой и деющей силы всех народно-общественных сил, и наши священники, где они? Не перед нами, а за вами, без силы и голоса.
По крайней мере, высокопреосвященнейший Московский Филарет имел голос, и его чуткое духовное ухо пастыря, заслышавши общественные смуты и волнения умов «Молодой России Герценского периода», разослало по церквам молитвенные воззвания при ектениях об умирении и просвещении светом Христовым. Моя память изменяет мне: как именно выражались эти молитвенные прошения?..
И вот, подобные-то им нам и нужны теперь, но в десять раз сильнейшие! - эти наши церковные молитвенные воззвания с всемощным: Господу помолимся! и с единодушным ответным: Господи, помилуй! Воззвания горькие, смиренные, изливающие покаянную душу тех самых, кто не очувствовался покаяться, - моления о совращенных, заблудших, погибших, - о нашем Царе-мученике убиенном, - о грехе нашем, в котором все мы стоим обагрённые и плачем рыданием сердец наших!
О, да даст нам Церковь эту одну общую, вопиющую мольбу, в которой бы разрешилась скорбь всех и каждого! Наша печаль и несчастие народное нашли бы себе приличествующее душе выражение. И эти горькие, обездоленные отцы и матери (столько их!), виновные, или невиновные в заблуждениях детей: матери, которые тщетно искали, где выплакать душу, и отцы, где сложить своё тяжкое бремя? - Несите его сюда, все без остачи, в один общий итог кающейся, исповедающейся, казнящейся Богу молитвы всех за всех - неповинного Русского народа за грех его отщепенцев и отверженцев!
Письмо II.
В № 19 «Руси» заявлена мысль, что «не более ли соответствует горестнейшему событию мученической кончины Государя воздвигнуть в Кремле не памятник-монумент, а церковь-памятник?» Позвольте, со всем жаром горячо воспринятой мысли, поговорить об этом здесь же, в «Руси».
Что церковь и по древней святыне Кремля, и по страшному случаю нового события, и, всего более, по духу живой народной веры и любви к почившему Венценосцу России, несравненно более желательна, соответственна, почти, можно сказать, обязательна в силу мученически-пролитой крови, которую не искупят никакие медные и мраморные хвалы памятников, а разве смиренные в вере и покаянные молитвы наши и всех грядущих поколений России, это одно. Другое: что такое памятник? Как многому и многим воздвигаются памятники, которые (должно сказать правду) после торжественного открытия их становятся достоянием праздно-шатающихся зевак городского люда, а не прибоем великой народной волны, куда бы она текла «во дни торжеств и бед народных», как желательно и как следует быть для великой народной памяти Царя-Освободителя! И затем надобно знать, как смотрит Русский народ на эти странные, неприглядные для его глаза - литые, чёрные кумиры, которые ему доводится встречать изредка и которые ничем и ничего не говорят его уму и сердцу? Он их называет идолами. Мне удалось подслушать это название в Киеве, на Крещатике, перед памятником Св. Владимира, где довольно большая толпа богомольцев-любопытствующих просила меня объяснить: «Как оно так? Идол - идолище, а Крест Христов ручищею держит?..» А на памятнике нашего Царственного Мученика, Он даже не может держать этого понятного народу символа Христова, потому что вековечный символ Царя-Освободителя, это развернутая хартия с начертанным на ней: 19 февраля 1861 года.
И потому... и по всему церковь, церковь в Кремле! И именно всенародная церковь: не от одного богатства богатых (хотя и оно пусть льётся своей золотой струёй!) а и от лепт самобеднейших - бывших крепостных людей. Около двадцати пяти миллионов освобождённых, и предложить им, по церквам и волостям, пожертвовать по одной-единственной копейке с души на церковь для вековечного поминовения Царя-Освободителя, - и вот сумма в 250.000 р. Это краеугольный камень здания, на котором пусть зиждутся приношения всех других сословий.
Вероятно, и Московская Дума пришла бы к этой церковной мысли, если бы было время подумать, а не заливала бы душу всех и каждого скорбная, удручающая волна, которая стремилась выразиться первым, что подсказалось чувству: памятником-монументом, а не памятником-церковью. Это слышится в самых словах: «Да будет же этот памятник во веки свидетельствовать о той скорби, которою скорбел Русский народ по Царе-Освободителе! Да будет он проявлением русского народного духа, заветного и неразрывного союза Русского народа с его Царём».
Этот союз совершенно понятен в церковном единении православной молитвы, а может ли он быть таковым перед глухою и немою громадою изваянной меди, которая к тому же не только не проявляет народного духа, а напротив, есть некоторого рода соблазн его и отрицание?
И признаюсь во всеуслышание: в моей, заплененной этою «церковною» мыслью душе представляется и церковь в её главных основах. Она трёхпрестольная, для трёх главных эпох: рождение, 19 Февраля и день мученической кончины.
Главный престол Святого Князя Александра Невского полукругом выдаётся в церковь; а боковые приделы уходят в глубь. Громадными сияющими словами церковь гласит надписью превыше царских врат: 19 февраля 1861 года, и самый сквозной узор царских дверей, с основным посредине крестом, являет весь текст манифеста по освобождению крестьян.
Придел в память дня рождения пусть будет Всех скорбящих Радости: разве не в этот день родилась Светлая Радость, обновившая лицо Русской земли?
И затем, страшный день мученической кончины пришёлся в день торжества Православия: когда Церковью воспоминается окончательная победа над еретичеством иконоборства и восприятое чествование Св. икон, - для чего и представляют на поклонение верным иконы Спасителя и Божией Матери, и так: другой, «смертный» придел не будет ли Спаса Нерукотворенного? Чествование равно дорогое Москве и даже Петербургу, и с тем вместе, всему православному люду, во всех концах и пределах Русского Мира. Но престольные праздники этой велико-царской, Александровской церкви должны быть перенесены именно на числа: 17, 19 и 1, и отличием Богослужения да будет постоянная заупокойная обедня на главном престоле, с литиею по окончании и с возглашением вечной памяти Царю-Освободителю. В Москве есть церковь с короною на главе; а на этой царской церкви мне будто показываются скипетр и держава подножием высоко вознесённому кресту, и кто знает будущее? Может быть, недаром проронилась мысль: «чтобы Тот, Кто родился в священных стенах Кремля, был и похоронен в них» - и наступит время, когда может совершиться перенесение священных останков Царя народного в сердце России, и тогда что же может быть лучше этой заранее воздвигнутой всенародной усыпальницы Царю-Освободителю?
В эти наши, глубоко-скорбные дни, когда всеобщая печаль поглотила умы, и словно порвались все жизненные нити, и не находишь, к чему привязать их, - задача памятника-церкви всех собирает и всё обращает к себе, особливо если будет поставлено непременное условие: ничего иностранного! всё наше, своё родное, прирождённо-русское: от мысли, исполнения до материала и достойного украшения храма в память и славу Мученика-Царя!
2 апреля 1881 г.
Кохановская.
Надежда Кохановская
