«Помни... гляди... Бога моли...»

Ко дню памяти (3/16 декабря) талантливейшей и самобытнейшей русской писательницы, фольклористки, литературного критика Надежды Степановны Соханской (Кохановской) (1823-1884) (см. о ней) мы переиздаем фрагменты из её повести «Рой-Феодосий Саввич на спокое» (Первое издание: День.- 1864.- NN5-13), в которых повествуется о замечательном святителе, правящем епископе (с 1748 г.) Белгородском и Обоянском Иоасафе (Горленко) (1705-1754), прославленном в 1911 году в лике святых.

Публикацию (в сокращении) специально для Русской Народной Линии подготовил профессор А. Д. Каплин. Название дано составителем.

+ + +

Рой-Феодосий Саввич на спокое

<...> Церковь, как не­веста, вся в её уборе стоит, да освященного попа-жениха нет.

След Феодосию Саввичу к Курскому Белугороду по попа спешить, о попе молить, а владыкою в Белгороде был свят муж, Иоасаф Горленко: строг и учителен де­лом и словом. Не все любили его, да чтили все.

Нетленные мощи его почивают на вскрытии в Белогородском Троицком монастыре, в тесном погребке - ещё не признаны Святейшим Синодом, да почтены православным народом.

Феодосий Саввич, как в Москву, снарядил обоз в Белгород. Подводы все паро-конные и мужички все дюжие, чтобы лошади не ползли, а живые шли, да и мужики при случае стали да за себя постояли. Без ду­бинки в возу про запас в то время никто не езжал. А собираясь-то в Белгород ехать тогдашними лесами, что шли по Осколу и по всему Донцу, на этот путь люди заздравные молебны служили и, про всякий случай, свою последнюю волю сказывали. Так вот тут-то не болело сердце у боярыни Пущиной, выряжаючи сына во Белгородский путь! Кажись-то, она и церкви святой стано­вилась не рада.

Подъезжая к Белугороду от Старого Оскола, нельзя миновать Донца. Мостов тогда по рекам не было, а ез­жали обыкновенно через плотины при водяных мель­ницах. И было две плотины: одна в Чёрной Слободке, которая, кажется, и прозвалась потому, что под белыми медовыми горами чернела в разброску по ущелью кур­ными избами. Другая плотина была Выродова - того, что и между компанейцами «выродом» прослыл. Выби­рай любой путь да лучший. Феодосий Саввич выбрал путь на Чёрную Слободку.

Переехали плотину и Слободку миновали, вот уже и Белгород на его белых горах совсем близко. Не скажешь, чтобы тут и три-четыре версты было, и толь­ко, может, потому показывается более, что песок здесь настаёт сыпучий, дорога тяжелая над Донцом идёт, прежде чем подняться ей к самому городу в гору. Теперь по этой дороге пусто, ещё больший песок, а тогда весь берег Донца в кустах да густых зарос. Круговинами стояли озерца от весенней половоди, лоза росла, и шёл бор зелёной опояскою под крутыми бе­лыми горами.<...>

Феодосий Саввич глядел на Белгород. На крутых го­рах, в частых церквах, не мал город и хорош себе высо­ко стоит, и колокола по-московски трезвон отдают. Гул по реке встаёт и словно навстречу тебе пешеходом богатырь какой великий, сильной силою, встал да идёт...

Поглядел вперёд себя на этот богатырский путь Феодо­сий Саввич, а на нём показалось народу густо. Не было видно, а то, по повороту дороги, из-за кустов и стало видать.

- Что-то они там кучкою собрались, стоят? - по­думал сударь Рой. - Будь оно лошади на песке притомилися - нечего в виду города цыганский табор сби­вать и огонь раскладывать. Потронь-ка, малый! Чего люди стоят? - опередил свой обоз Феодосий Саввич и подъе­хал к стоявшим людям.

- Мир дороги! - сказал он обычный путевой при­вет. - Что у вас тут такое, братцы! Ай не мир?

-  Воровская застава, - ответили голоса.

<...>

- Слышь, народ, ты, меня! - обратился Феодосий Сав­вич к десяткам двум народа, который совсем растерял­ся от неожиданности. - Коли б мы меньше сами да в воровские петли головы совали, не насели б нам воры на шею! Не выдавай дружка дружку и никакой вор тебя, мира, не возьмёт, а по одиночке, вишь, вас, ры­биц-то, сколько дырявою сетью набрали. Все за мной!

Обоз тронулся. Воровская застава снялась, Феодосий Саввич, проведши перёд, воротился к отсталым... Из лесу вышли три молодца с дубинками, посмотрели-посмотрели, воровски посвистали и ушли в лес.

В Белгороде знали, что была застава и не в первый раз ей было по неделе город, как бы в осаде, держать. И потому слух распространился, что снял заставу госу­дарь и честь его на рынке с обозом стоит. Купец, новый знакомец, принял к себе в дом Феодосия Саввича. Дру­гие купцы из одной чести с хлебом-солью пришли и, на подторжьи, купили у сударя Роя всё. Так что к утру оставалось главное дело: к архиерею Белгородскому идти и Владыку преосвященного о попе молить.

Феодосий Саввич ещё по прошлогодней весне, при­нимая благословение и разрешительный указ на пост­роение церкви Святой Троицы в своей Белоколодезной Пуще, познал преосвященного владыку Иоасафа, что это муж ревнитель по Богу был - монах по Господу Иисусу, а не по тому, иному, монастырскому тунеядно­му кусу. Он из малороссийских дворян Горленок был. Оставил рода своего древнего честь и богатство, и, в новости духа, монах истинен и свят ревнитель в сане своём архиерейском стал.

Ревность дому Твоего, Церкви, снеде мя, - строгим словом и делом архипастырским исповедовала Богу и своей пастве его душа. И такова та церковная нужда была, что, «воздвигаяй потребнаго во время свое», воз­двиг на Белгородской кафедре владыку Иоасафа Горленка - не горлицею тихою и сладкогласною, а зорким орлом, который далеко прозирал и высоко в когги брал.

Полюбил он, зоркий орёл, сударя Роя - строго его полюбил. «Знаешь слово евангельское? - ему сказал.

-  Жатва убо много, делателей же мало... Что другому в мал грех не сочту, в том тебя великой виною овиню и эпитимию дам... Помни же ты, Иоасафа, меня! - на прощанье тою весною с благословением свой завет дал.

-  Рой ты роённый! чтоб я о тебе сладок и пчелен слух слыхал».

И хотя о Феодосии Саввиче медовый слух рекою тёк, но наутро идти под призор зорких орлиных глаз, - и его будто малая дрожь брала.

Пришёл он, владыка рад ему был. Давая благослове­ние, в голову Роя поцеловал.

- Хорошо, хорошо, роённая пчела! - в ответ на всё и на попа Феодосию Саввичу сказал. - Есть у меня четыре ставленника (ко мне учиться читать ходят) вы­бирай себе попа по душе. Вам вместе жить, а на меня чтоб та пеня не была, что Иоасаф тебе силою попа на шею посадил, а ты его с места коленом прёшь. Из че­тырёх выбирай себе и мне скажешь, а я в воскресенье служу и тебе, Рою роённому, попа посвящу. А теперь ты, пчела трудолюбивая, посиди да со мной поговори...

- Что там у вас по Старому Осколу смирно попы живут? Не слыхать ещё другого попа Ярилы? - спра­шивал владыка, и так он всегда первым словом в раз­ведку о сельском и городском духовенстве шёл, и со­лгать ему не моги. Его острые глаза у тебя правое слово из сердца силою возьмут.

А вспомянул он Ярилу-попа потому, что этот поп больно памятен был и доднесь в преданьи по Старо-Осколью живёт. Дурная трава на корнях цепка...

Так, всё это имея на живом слуху, строг и зорок Иоасаф Горленко на Белгородской епархии был. Феодо­сий Саввич выбрал себе попа на любо; владыка посвя­тил его, как обещал, и сам целую неделю, каждодневно, в своей келейной церкви молодого попа служить обед­ню учил, а Феодосий Саввич в Белгороде жил. Отучив­ши попа, нужно было его за попадьёю посылать, по­житки забирать, благо, что у новопоставленного попа всех пожитков бывает одна попадья. Феодосий Саввич своих и лошадей дал попа везти по попадью ехать. При­везли молодую матушку попадью, а она, как соловейка из клетки, людей дичится, своего попа-соловья боится. Но ничего, в паре они себе сошлись, только бедность обуяла известная: не то что полтины - алтына за ду­шою нет. Не выезжая из Белгорода, сударь Рой попу праздничную ряску купил, а попадье шелковый платок подарил. Стала осмеливаться и на людей взглядывать наша попадья.

А между тем, к Феодосию Саввичу люди с низким поклоном и с их просьбою шли, кому надо было: не на воровской страх поодиночке ехать, а при обозе сударя Роя, всем бы им следом не отставать, идти.

- Се что добро или что красно, во еже жити и в путь ехати братии вкупе, - отвечал Феодосий Сав­вич псаломским словом и принимал всех.

Когда настал тот день, чтобы из Белгорода выезжать, все попутчики сударя Роя по первому светочку собра­лись к дому купца - доброго знакомца, где всё время пребывал Феодосий Саввич, собрались и за молодого батюшку попа взялись. Достали ему книгу и ризу. «Слу­жи, батюшка, напутственный молебен себе и нам». По новости, как ни сослужил батюшка, путаясь и не зная возгласа дать и что где читать, но певцы у него да чтецы таковы были с Феодосием Саввичем во главе, что всю батюшкину провинность молодую, как полою, прикры­ли. Стал народ подниматься на рынок идти, и все мимо прохожие останавливаются, слушают - не наслушают­ся. «Поди ты! - поговаривают. - Как рано да знатно люди поют! И попик, поглядеть, совсем молодой, а преизрядно молебен правит». И как отправил молодой попик молебен, так и старому попу никогда столько не насдавали бы за труды и за его уменье. Один попутчик даёт, а другой наддаёт, а третий тоже отстать не хочет, так что батюшка, по новости, по молодости и по его бедности, совсем растерялся, как малое дитя, по карма­ну рукою звенит, а у попадьи, на людей глядя, искорки из глаз летят.

Тут же, по окончании напутственного молебна, ку­пец-хозяин Феодосию Саввичу и почётную хлеб-соль на дорогу поднёс. Попутчики всем обозным мужикам по калачу купили, да Феодосий Саввич по другому, да сами мужики по третьему; хозяин их чаркой водки обнёс; купчиха-хозяйка ведёрную братину оловянную браги на обоз вынесла. Подвеселили народ и сами все плотно, по-дорожному, у ласкового хозяина закусили, обнялись, распрощались - друзьями расстались и съехали со дво­ра. Поехали прямо по улице, Феодосий Саввич в своей крытой повозке впереди, и остановились против кафед­рального Троицкого собора и тут же архиерейского дома - зайти ко владыке преосвященному благословение взять. Попросили прохожего и мальчика на улице за лошадьми приглядеть, а сами все, с батюшкой попом и с матушкой попадьёю, все приобозные мужики в лап­тях, только снимая шапки и бороды оглаживая, всем обозом пришли в переднюю комнату ко владыке.

Келейник только докладывал, что пришли и ждут люди, а не пускать нельзя было, потому что раз велено было народ без запрету и выбору пускать, а два раза одного и того же слова владыка Иоасаф Горленко не сказывал и не приказывал...

Вышел он и стал, мужественный, - бледнота на лице, в клобуке и в монашеской намётке, жезл высокий в руке. Все перед ним равны, в одной кучке стоят: су­дарь Рой и его крестьянство - мужики, белгородское купечество и из мещан люди - и только одного освя­щенного попа он своим взором орлиным выдвинул из кучки и поставил пред себя.

-  Смотри ты, у меня, молодой поп, - начал он напутствовать попа, - жезл мой, видишь, велик - достану. Помни, как я тебя учил словом, чтоб не дошло до дела... Мир ти! - и дал благословение. - Теперь мне давай сюда свою попадью, - сказал владыка попу.

Молоденькая попадья ни жива ни мертва выступила наперёд из заднего угла.

-  Слушай меня, попадья! - сказал владыка. - Пер­вое твоё дело - в церкви просфоры печь. Ты испечёшь, церковь в жертву приносит Богу; священник, муж твой, совершает над просфорами жертву, а благодать Духа Святаго творит из хлеба Тело Христово... Видишь, куда твоё женское дело пошло, святынею из святынь стало. Так ты, молодая попадья, над просфорами не безчин­ствуй и, состаришься, помни это: Богородичну молитву и Отче наш читай и руки чисто мой. На тебе на руки. Принимай, бери, - сказал владыка Иоасаф растеряв­шейся попадье, полагая ей на каждую руку своею владычнею рукою по серебряному полновесному рублю.

По тому времени это был такой великий дар, что попадья, ничего не ожидая более, совсем забыла себя и поворотилась идти.

- Постой! Куда же ты идёшь, попадья? А благосло­вение возьми, - остановил её владыка Иоасаф и благо­словил во имя Отца и Сына и Святаго Духа. - Смотри же, хорошо просфоры, пеки.., а ты, гляди! - обратился он вдруг к попу, поглядел на него пристально и посту­чал жезлом об пол...

Но владыка Иоасаф, при своей строгости и орлиной зоркости, обладал ещё способностью приказывать - неведомо как и чем, но все его понимали и исполняли.

Так он и теперь повелел, чтобы Рой оставался и ждал до последнего, а все бы прочие подходили под благосло­вение. Феодосий Саввич так и сделал: отошёл к стороне и стал дожидаться.

Всё стоя с чёрным высоким жезлом в левой руке, а правою давая подходящим благословение, владыка мол­чал и только изредка и будто ненароком у него вырыва­лись короткие слова: «Помни... гляди... Бога моли...» Но впоследствии люди сами сознавались и сказывали: и что оно значит такое? Иной у тебя грех из ума и из памяти давно вышел. Забылся, что и вспомнить-то его, кажется, сам по себе никогда бы не вспомнил, а тут вдруг взглянет на тебя, давая благословение, да ещё как скажет своё, Бог весть к чему, слово: «Гляди!» - так вот грех твой давний и стал перед тобою. Ты и глядишь на него.

Преподавши последнему мужику благословение и всех заодно осеня своим орлиным взглядом и словом: «С Богом!» - владыка Иоасаф поворотился идти к себе во внутренние комнаты и велел Феодосию Саввичу сле­довать за собою.

-  Тебе нечего, Рой роённый, сказывать: сам доволь­но знаешь, - говорил он на проходе в свою опочиваль­ню. - Иже аще хощет у вас вящий быти, да будет вам слуга. Садись, - сказал владыка и сам сел на дере­вянном крашеном стульце. - Сослужил ты службу Богу, работящая пчела. Велик тебе дар дан: поставить храм молитвы во имя Триединого Бога, - владыка Иоасаф сударю Рою сказал. - Послужил ты Богу, а теперь, гляди ты, пчела, у меня! Послужи своему попу. Бог тебе разума в душу не про тебя одного дал. Умён ты, и по Христу умея, учи неумелого. Ты его при народе, по сану его духовному, почти; наедине, по твоему разуму, с любовью научи его, вот и будет он тебе во отца духов­ного, а ты ему в отца полюбовного будь... Утешь меня! Вишь, наша нужда какова кругом стоит! - произнёс владыка Иоасаф с поразительной нежностью человека, постоянно строгого, знаменательного орла, вдруг издав­шего голос тихой и кроткой горлицы.

Феодосий Саввич обещал всё сделать, сказывая, что он и сам по тому же судил, а принявши таково слово владыки...

-  Ты и помни моё Иоасафово слово, - сам вла­дыка подсказал. - И коли у тебя изнегоднится поп, я с тебя, Феодосия, по духу взыщу. На то я тебя, Роя, люблю... Вставай! - поднял преосвященный с места Феодосия Саввича. - Я тебя поблагословлю благосло­вением Господним живота и мира, - поблагословил он большим крестом и сам дал поцеловать свою владычнюю руку.

- Ну, а жениться же ты будешь, Рой? На посвяще­ние церкви посвятишь себе жену, золотую пчелу!

Феодосий Саввич сказал владыке, что оно и след бы было, да что он ещё не приискал невесты и не знает, как быть? Времени мало остаётся.

- А быть будет, как Бог даст, - отвечал владыка, перебирая волосяную лестовку. - Привёл Бог к Адаму в раю жену, может, и тебе в дом приведёт... Ступай с Богом! Попа ты везёшь с собою, а дьяка и пономаря я с указом пришлю и сам на посвящение, сказал тебе, что буду.

Феодосий Саввич помолился келейной святыне вла­дыки Иоасафа, отдал ему низкий прощальный поклон и вышел на улицу к своим. Обоз его тронулся длинным тяжёлым гуськом по зыбучему, сыпучему песку и на Черную Слободку путь держал...