На лугу, внизу, остров деревьев, а вокруг - огромное молочное кольцо тумана. Зрелище ошеломляющее - красивое, таинственное.
- Это кольцо здесь появляется часто? - спрашиваю я Валентину Васильевну Бессонову.
- Сколько себя помню.
Где-то впереди слева Вельск, через который день и ночь идут поезда. А здесь, в Фоминской, так тихо, словно мир, растворившись в тумане, перестал существовать.
Наше знакомство
Если мир тесен, то православный мир тесен особенно. Валентина Васильевна почти всю жизнь была музыкальным работником в Североморске, в садике, куда в 70-х водили в детстве мою будущую жену. И вот пару лет назад пришлось ехать Валентине Васильевне в поезде Мурманск - Екатеринбург. Поздно спохватилась, что не позаботилась о чтении в дороге. «Возьмите», - предложил молодой мужчина с бородкой, ехавший на соседнем месте, протянув «Веру». Это был друг нашей газеты - отец Максим Стыров, тогда ещё диакон, учившийся в Петербургской семинарии.
- А ведь там работает Лена Григорян! - обрадовалась Валентина Васильевна. - Она в наш садик ходила, только фамилия у неё тогда была другая. Передавайте ей поклон.
Отец Максим удивился, разговорились, а вскоре Валентина Васильевна решила написать бывшей воспитаннице письмо. Она немного стеснялась, ведь прошло уж очень много лет, а у детей память короткая.
- Оказывается, не забыла, - смеётся Бессонова. - Прислала мне к Рождеству газеты и письмо. Вспоминала, как я каждое утро на физзарядке играла «Польку» Рахманинова и как она танцевала под Новый год «Вальс снежинок» Шостаковича.
Полгода Валентина Васильевна живёт в Североморске и полгода - в родной с детства деревне на Архангелогородчине. Здесь, в Фоминской, и познакомились мы с ней.
Как Валентина Васильевна крестилась
Осматриваюсь: кухня и рядом большая комната, соединённые русской печкой. На стене икона Спасителя, со следами от огня. На кухне мы проводим большую часть времени, трапезничая и разговаривая. За несколько дней, что я ночевал в Фоминской, несколько раз затевалась баня. Рядом с ней спуск к речке, сильно заросшей.
Через эту же речку хожу по мосту в соседнюю деревню Заручевню, к храму. Иногда отправляюсь в одиночку, иногда с Валентиной Васильевной. Путь, надо сказать, неблизкий, но очень нравится та его часть, что идёт полями. Мир родной и понятный мне.
По рождению Валентина Васильевна мурманчанка, на свет появилась в Полярном. Ей было полгода, когда началась война, сестре - три года, брату - одиннадцать. Вместе с матерью они отправились в Фоминскую, к бабушке. Ещё двух братьев Бессоновых июнь 1941-го застал в детском лагере под Ленинградом. Оттуда их успели эвакуировать в Кировскую область.
- Вы что-то о войне помните? - спрашиваю Валентину Васильевну.
- Помню, как она закончилась. В окно постучала соседская девчонка и сказала: «Победа!»
Жили голодно. Дедушки к тому времени на свете давно не было. А кончина его была примечательной. Предложил отвезти детей в Заручевню - их было пятеро - причастить. Сказал, что нужно успеть до начала сенокоса, потом станет некогда, но оказалось, что была и другая причина, более веская. Только дед о ней ещё не знал. В храме постоял, потом произнёс: «Мать, мне плохо, я вый-ду на улицу». Умер, не дождавшись доктора. В Заручевне же его отпели и похоронили. Обратно в Фоминскую бабушка возвращалась уже вдовой.
Интересуюсь у Валентины Васильевны:
- Бабушка молилась при вас?
- Нет. К войне все церкви у нас были закрыты, хотя в Вельске потом разрешили служить. Но в начале 1930-х в гости к бабушке любил заходить отец Евгений, последний заручевский священник. Крест снимет, положит, усаживается чай пить. Миша, брат отца, как-то раз крест взял и пошёл перед другими ребятишками хвастаться, а те его взяли да и отняли. Священник стал собираться домой, а креста нет. Выяснили, в чём дело, крест вернули священнику, а мальчишке досталось вицей. Почему она нас не крестила, я не знаю. Мы были единственными некрещёными в деревне. Как-то раз в Фоминскую пришёл священник и всех крестил, а нас не оказалось дома.
Когда Валентина училась, одна из родственниц, бабушка Вея, в прошлом монастырская послушница, уговаривала: «Иди покрестись». Но девочка носила пионерский галстук и не понимала, как можно в одно и то же время верить, что Бог есть и что Его нет. Крестилась уже взрослой, в 33 года. Приехала тётя из Ленинграда, предложила крестить семилетнего сына Валентины Васильевны Женю. Пошли в вельский храм, где настоятельствовал тогда архимандрит Модест (Мелентьев), но Женька в последний момент сбежал, а Валентину женщина из свечной лавки спросила: «А сама-то вы крещёная?» - «Нет». Это был 74-й год. А сын Женя потом сам принял решение креститься, будучи взрослым.
Так что детство прошло без веры. Но однажды Вале рассказали, как был распят Христос, и эта картина у неё всегда потом была перед глазами, как и Его икона, находившаяся в доме.
- Валентина Васильевна, как образок обгорел?
- Мне не рассказывали. В начале воцерковления меня смущало, что образ обгоревший. Пришла в храм посоветоваться. Меня спросили: «Лик есть?» - «Есть». - «Ну так и молись».
В деревне
За несколько дней, что я был в Фоминской, мы сдружились. Заметив, что я люблю грибной суп, Валентина Васильевна старалась готовить его почаще. Сидим на кухне вечера напролёт, разговариваем. Назойливая муха иногда отвлекает внимание хозяйки. «Летает, как «Мессершмитт»», - комментирует она.
Спрашиваю:
- Вы сказали, что война застала вашу семью в Полярном. Как вы туда попали?
- Мой отец, Василий Александрович, закончил какие-то курсы в Питере и был хорошим работником, плановиком в строительной организации. Всю войну провёл в Полярном, под бомбёжками, был награждён. Но так получилось, что создал новую семью. К себе он забрал троих детей, всех, кроме меня, а старший, Борис, ушёл в армию.
И остались они вдвоём с мамой. Под печкой у них жили курочки, их нужно было кормить. И всё бы ничего, да только там ещё петух был, которого Валя очень боялась. Зерно насыплет, заслонку отодвинет, а сама прячется. Потом обратно нужно загнать - страшно, а деваться некуда.
До седьмого класса Валентина отца, можно сказать, не знала, а потом, когда брат Борис гостил у них с мамой в деревне, пришло письмо от сестры: «Борис, забирай Валю». «Собирайся», - сказал Борис. Валя сначала обрадовалась, а потом как начала реветь. Едет на лошади в Вельск и плачет. Маму жалко, да и боязно. Села в поезд, продолжает реветь. Брат сбегал, купил печенья. Очень добрый был человек. Погиб потом на работе, машина на него наехала.
«Ведь честь мундира целой жизни стоит...»
Сколько-то пожила у отца и вернулась обратно к маме. Школу заканчивала в Вельске, с этим связано две истории. Одна - про учителя математики Валентина Рафаиловича Визгалова, другая - про мужа Гарисона Семовского.
Уточняю:
- Он был не из русских?
- Отец родом из Верховажья, но дали такое странное имя. Мы с Гарисоном Ивановичем познакомились в Североморске, куда вместе ходили в клуб книголюбов. Он был отставным военным, писал стихи, рассказы. Разговорились. Оказалось, что учились в одной школе в Вельске, что про Валентина Рафаиловича у Гарисона есть стихотворение. Называется оно «Радикал»:
Худой, высокий, острый блеск пенсне,
Как радикал, сухой и беспристрастный,
Интеллигент, он снился мне во сне
Не раз, не два, и эти сны прекрасны.
И помнятся его уроки нам,
Всем тем, кто в классе у него учился.
И мы его прозвали Радикал,
Но он на нас за это не сердился.
Он не стеснялся ставить нам колы,
И мы его за это уважали.
Но даже с тройками в любые вузы шли,
И двери перед нами открывали.
Но вот пришла коварная пора,
Опять, видать, в ЦК перемудрили.
И педнаук лихие доктора
Политбюро приятцей угодили...
«Всеобщим средним удивим мы мир!
Не ставить больше ни колов, ни двоек!»
Он в Вельской школе выстоял один,
Ведь честь мундира целой жизни стоит...
Пятёрок Валентин Рафаилович никому не ставил никогда. Четвёрка - высший балл, тройка - обычная отметка. Но если угрожала двойка за четверть, он давал задание на дом. Говорил: «Выполните - поставлю тройку». Со мной такое тоже один раз случилось. Зато был другой случай: никто в классе задачу не решил, даже Света Невзорова, лучшая ученица в классе, а я смогла. Но постеснялась поднять руку и сказать об этом. Потом очень жалела, ведь могла возвыситься в глазах Валентина Рафаиловича. Он был немногословный, худенький такой. Обращался к ученикам на «вы», никогда не повышал голоса. А ещё говорил «давеча» вместо «недавно», был человеком из прошлого. Так и стоит у меня перед глазами у доски, что-то объясняет. Его знали в вузах по ученикам, и вновь поступившие могли услышать: «А-а, учились у Визгалова, понятно!» Учитель из маленького городка, которого знали математики в столицах.
Чем я увлекалась в ту пору? Не поверите - стрельбой, и так мне нравилось! Однажды прихожу в класс, а мне говорят, что я заняла первое место по городу. Потом я поступила в педучилище - привлекло, что там преподавали музыку, рисование, танцы. После училища отработала три года в детском доме. Уже когда жила в Североморске, пришло письмо от одной девочки - Раи Васяниной, она напомнила, как я рисовала куколок на картонке, потом платьица для них. «Нарисуйте, - пишет, - ещё куколок». Я нарисовала, отправила.
А с Гарисоном Ивановичем у нас всё вышло не совсем ладно - наверное, в этом была и моя вина. Он выпивал, квартиру в Вельске имел совершенно холостяцкую, и я там была не на своём месте. Зимой муж приезжал в Североморск, летом жили здесь, в Вельске, или в Фоминской. Как-то раз он сломал ногу, и нам пришлось остаться в деревне. Дом самый плохой в округе, вода в ведре замерзала. Скрашивало жизнь то, что меня пригласили музыкальным работником в садик. Там все дети были родственниками, а одну девочку звали «тётя Надя», потому что она была младше своего племянника.
Так и жили мы здесь. В вельский храм, помню, пошла в Рождественский пост в валенках - скрип-скрип, мои следы первые. Еле успела на автобус. В другой раз сломала зонтик, пришла в церковь вся мокрая, развесила сушиться берет, перчатки.
Муж умер шесть лет назад. Мне очень нравились некоторые его стихи. Давайте прочту одно из них. Называется «День Победы». За него одна пожилая деревенская женщина поблагодарила Гарисона, прислав письмо в газету.
Деревенские старушки
Моложавые на вид...
В нашей северной сторонке
Климат, что ли, молодит?
От трудов порой горбаты,
Вены вспухли на руках,
И веселья небогато
В добрых старческих глазах,
Но глядят они с хитринкой,
Только, может, иногда
Затуманит взор слезинка:
Мужа нет. Взяла война.
В добрый ясный день весенний
Соберутся под окном.
Под могучий марш победный
Сядут тихо за столом.
Пироги, ватрушки, шаньги,
Да найдётся и вино...
Где вы, наши Петьки, Ваньки,
Наши Гришки, наши Саньки?..
Мы же ждём вас всё равно.
И не верится старушкам:
Всё на свете может быть.
Похоронка за божницей
До сих пор ещё лежит...
И хоть в Бога худо верят,
Но икона-то в углу...
Я без слёз застолье это
Видеть больше не могу.
Североморск
Вечерами трапезничаем с Валентиной Васильевной грибным супом, делимся впечатлениями за день. В храм ходим в Заручевню отдельно. Мне пешком только в удовольствие, работа в редакции сидячая. Валентина Васильевна относится к этим прогулкам, скорее, терпеливо. Радуется: «Сегодня меня на обратном пути подвезла автолавка».
- А обычно, - улыбается она, - когда мимо машины проезжают по пути в храм, говорю: «Сии на колесницах, и сии на конех, мы же во имя Господа Бога нашего призовём. Тии спяти быша и падоша, мы же востахом и исправихомся».
* * *
- В Североморске вы оказались, вернувшись к отцу? - спрашиваю после ужина.
- Да, но потом он уехал в Севастополь, а я так и осталась, продолжала работать музыкальным работником. Пока не появилось музыкального зала, сдвигали столы в общем. Нравилось готовить музыкальные сказки. Перед глазами до сих пор мальчик, который исполнял роль крота: у него были чёрные перчатки, чёрные очки, персонаж отрицательный, но он очень старался.
Леночку, вашу супругу, я запомнила очень хорошо. Помню, как она грузинский танец танцевала, с белым платочком в руке. На металлофоне любила играть. Способные дети были в той группе, с ними в радость было заниматься.
- Вы часто видите своих учеников в храме?
- Однажды пришла женщина на исповедь, поздоровалась. Оказалось, моя ученица.
Но такое случается нечасто.
- Вы здесь или в Североморске начали ходить в церковь?
- Первый раз после крещения попала на службу в 1980-м здесь, в Вельске, и сразу на архиерейскую. Диакон был очень величественный, такой голос, бас! Я подумала: «Ему бы надо быть епископом!» Церковка деревянная, Троицкий храм взорвали, а Преображенский отдали под дом культуры. Смотрю, все крестятся, и тоже начала креститься.
Вера была, но просто... не знаю, как сказать... леность мешала или что.
В Североморске церковь появилась не сразу, зато была в Росляково. Пришла туда первый раз - храм закрыт. Второй раз попала на службу, но мне стало плохо. Женщины дали святой воды, посадили на лавочку, и мне полегчало. Начала молиться. Думаю: «Почему раньше не ходила?» Потом в Мурманске построили собор Николая Чудотворца. И, наконец, в Североморске стали храм возводить.
Самая памятная история - как приход корил брёвна. Их привезли очень много, целую гору. Отец Александр сказал, что каждому нужно окорить по одному. Женщины думали, что у них не получится, но кора была свежей, лопаты - острыми, и получилось не по одному, а намного больше. И певчие пришли корить, среди которых был Алексей Григорьевич - музыкант-духовик. Корил так спокойно, без надрыва. Прихожанка Людмила, худенькая такая, а словно не расставалась с лопатой. Павел, не помню фамилию - армянская, шёл мимо, увидел - корят, тоже начал. Потом его всё чаще можно было видеть в храме, а однажды он стал чтецом, быстро выучив церковнославянский. Ирина, большая русская женщина, очень добродушная, угощала всех чаем из термоса.
Начали весной, потом летом корили и осенью тоже. Словно пропитались запахом дерева, смолы. И очень сблизились.
- О ком ещё не упомянула? - задумывается Валентина Васильевна. - Геннадий Иванович Горислов, в прошлом врач. Виктор Иванович Макаренко, бывший военный, подполковник из авиации. В храме он сейчас несёт послушание казначея и чтеца. Приходит на службу в семь утра, а потом едет на работу в Мурманск. Однажды удивил. У нас в трапезной пианино стоит, а он вдруг сел и начал играть... Всех мне не перечислить. Североморск сейчас - центр новой епархии. Епископом у нас Митрофан (Баданин), в прошлом военный моряк. Вы, наверное, слышали. Он известен своими книгами.
- Да, читал. Несколько книг он прислал в нашу редакцию ещё в бытность иеромонахом.
- В епархии у нас сейчас двадцать приходов, разбросаны по всему Кольскому полуострову. Растём потихоньку.
Бендеры
Слушая Валентину Васильевну, не могу отделаться от ощущения, что от Вельска до Кольского залива рукой подать. На самом деле расстояние, как от Москвы до Берлина. Среди родственников, оказавшихся неподалёку, в Заполярье, особенно близка была Валентине Васильевне сестра отца - тётя Лена, Елена Александровна Левицкая:
- Она была когда-то неграмотной, но когда сын пошёл в школу, попросила: «Научи меня читать и писать». Так вместе и учились, и потом читала молитвы, записанные на бумажке, и писала мне письма из Бендер. О своём супружестве говорила: «Сорок лет прожила, как маков цвет процвела». Её муж, Виктор Иванович, служил на Северном флоте, добродушный человек, похожий на артиста Кузнецова. Бывало, выпивал, но вёл себя мирно. Тётя Лена его пилила, а он только-то и отвечал: «Что ты, мама?» Она потом улыбалась, вспоминая.
В Бендерах оказались на старости лет, не ведая, чем это обернётся, - там был целый кооперативный дом, заселённый северянами. Тётя Лена писала: «Наконец-то мы нагрелись на солнышке». А потом началось... Она рассказывала про очереди за хлебом, как везли мимо машины с убитыми, как прятались в подвале от обстрелов, а соседке осколок залетел в комнату, его нашли потом в шкафу. Мы как-то сходили на кладбище, там захоронения, на памятниках снимки - молодые ребята. Ещё запомнились рубли Приднестровской Республики с изображением Суворова.
Когда я приехала после войны, мне выдали на вокзале пропуск и попросили зарегистрироваться. Вхожу во двор, а навстречу - тётя Лена. До сих пор не могу себе простить, как её огорчила в тот день. Она приготовила селёдку, а я отказалась: «Мне нельзя говорю, Великий пост». Такая вот постница великая, всё каюсь за тот случай. Но что хорошо - мы тогда вместе пособоровались. Ей было 97 лет, там лавочка была свободная, но тётя наотрез отказалась садиться.
В Приднестровье мне очень нравилось. Люди доброжелательные, узнав, что я из Мурманской области, радовались: кто служил там, у кого родня. Дети не просто ответят, как пройти куда-нибудь, но сами готовы довести. Ещё запомнились надписи на заборах: «ПМР - наша гордость». На площади стоит монумент в память о погибших, там висит колокол, и в определённый день служится панихида.
Туман
- В деревню приезжаешь, замечаешь: всё от Господа, всё растёт, солнце, - говорит мне Валентина Васильевна, оглядывая свои небольшие владения, сползающие к невидимой за густыми зарослями и деревьями реке.
Мы стоим на крыльце.
- Днём смотрю, как летают самолёты, - говорит Бессонова, - ночью на звёзды, на спутники, думаю: «Как бы не столкнулись». Как-то раз смотрю: что за собака такая необычная по огороду бегает? Потом разобралась: зайчик. Он то горох у нас с соседями поест, то свёклу.
Тихо в деревне. Мы идём по улице, Валентина Васильевна показывает куда-то рукой, там где-то Павловская, где-то Шиловская.
- Прежде людей было много, дети бегали, играли. Тётя Лена рассказывала, что наша деревня была посвящена Преображению Господню. А соседняя Павловская - Троице, Шиловская - Илье Пророку. В Павловской батюшка служил молебен водосвятный на реке, и окропляли этой водой лошадей. У каждого была лошадь. А в нашей деревне на Преображенье приводили коров - окроплять водой после водосвятного молебна. В пасхальные дни священник заходил во дворы с иконой. И нужно было ему решето зерна от каждого дома отсыпать. Приносили в одно место, потом священник приезжал со своей матушкой, и всё увозили на лошади. Не только зерно давали, кто что мог на содержание батюшки с семейством.
Выходим на улицу, где - было время - жило много вельских врачей. Им выделили здесь землю. Спутница моя хороший экскурсовод:
- Здесь жили детские врачи Голубевы. Он умер, она приезжает. Здесь Мантулин Валерий Алексеевич - главный аптекарь Вельска. Здесь зубной техник. В этом доме жили хирург Джериев Мурат Газакович и жена его Ангелина Александровна, тоже врач. Джериев был осетином, но его направили к нам, и он всю жизнь здесь проработал. Два года, как его не стало. Когда случилась трагедия в Беслане, он горько плакал, потому что учился в той школе, где всё произошло. Очень любил православные праздники, особенно Георгия Победоносца, считал себя православным, но умер некрещёным. Я спросила батюшку, что делать, он благословил читать по нём Псалтырь.
Мы приближаемся к лугу. Небо расчерчено следами самолётов, жестяной петух парит над крышей.
- Женя Шастунов такой домик построил, игрушечка, - говорит Валентина Васильевна. - Но не живёт здесь. Всё. Конец деревни. Дальше луг, поля. Нас, школьников, возили туда колоски собирать, весной сажали турнепс, картошку. В десять лет меня первый раз посадили на лошадь, потом, как научилась с нею управляться, мне не велели быстро ездить. Да куда там! - хочется поскорей. Никогда не любила сенокос: жарко, сено колючее, лошади хвостами машут, отбиваясь от оводов.
* * *
Внизу луг. В отдалении - остров из деревьев, огромное кольцо тумана вокруг, какой-то портал, ведущий в инобытие. Долго смотрю, не веря своим глазам - настолько необычно это зрелище.
- На это поле прилетал наш предприниматель Андрей Подолян, - говорит моя спутница. - На воздушном шаре. Смотрим: летит Подолян. Четыре газовых горелки в корзине. Андрей их гасит, шар опускается.
Мы спускаемся с Валентиной Васильевной в туман. Она улыбается:
- Сын Женя как-то вошёл сюда и исчез. Я его искала, искала, а когда нашла, сказала: «Ёжик в тумане».
Очень тихо. Спокойно. Этот туман помнит тысячи лиц, которых касался когда-то и много поколений Бессоновых, и Гарисона Ивановича, и врача Джериева, и бабушки Веи. Теперь он запомнит и моё лицо, оно тоже станет частью этого молочного круга, которому если и суждено исчезнуть, то не раньше конца времён.
