В начале 1982-го, когда в Советском Союзе вслух заговорили о намерении широко отметить монументальную историческую дату - 1500-летие существования Киева, главный редактор журнала «Вокруг света» Анатолий Васильевич Никонов, участник Великой Отечественной войны, с честью дошедший до Берлина, историк не только по образованию, но и по всегдашней своей духовной заряженности, предложил мне поездку-разведку в «матерь городов Русских». Почему разведку? Ну, хотя бы потому, что календарно заявленный юбилей сразу на несколько столетий удревнял и без того легендарный возраст стольного града на Днепре. И хотелось не только удостовериться в правоте исследователей, но и читателям журнала предложить весомые обоснования для новой, непривычной ещё хронологической вехи.
С горькой смутой в душе перечитываю сейчас тот свой очерк-отчёт 33-летней давности. Не потому что на месте что-то оказалось тогда совсем не так. А потому что все мы сегодня оказались совсем не там. И не те.
Того Киева, что мы любили, лелеяли в вещих преданиях, чьи святыни боготворили, больше нет. Его историческое время остановилось. Оно со скрежетом продолжает пятиться к смрадным часам Батыева или даже Атиллова нашествия. И есть ли хоть одна душа на свете, что способна предсказать, когда, наконец, прервётся это попятное сползание великого града, возлюбившего свой позор?
2015
И нарекоша ему имя Киевъ
Золотые ворота разглядеть мне в этот приезд не удалось. Во-первых, не подойти близко - со всех сторон закрыты они высоким плотным деревянным забором. А издали тоже ничего толком не рассмотришь: сооружение в строительных лесах, центральная же, наиболее высокая часть вообще забрана в фанерный футляр. Хорошо еще, если ты заранее успел поговорить с теми киевлянами, которые не понаслышке знают, что именно происходит сейчас с Золотыми воротами. Тогда на месте футляра сможешь вообразить вытянувшийся над закомарами розово-серый барабан с узкими оконцами и невысокий византийский купол наверху. Наверное, его позолотят, как, судя по названию ворот, было в старину.
Но такой ли точно выглядела в трагическом для Киева 1240 году знаменитая надвратная церковь, венчающая парадный въезд в город?.. Мне понятно волнение киевлян, им так хочется, чтобы осуществляемая сейчас реконструкция Золотых ворот удалась, чтобы здание не походило на заблудившегося в веках сироту. Чтобы оно своим обликом дополнило наше представление о великолепии «матери городов русских». И как тут, право, не волноваться: здание, не пощаженное при осаде города полчищами Батыя, почти 750 лет напоминало о той катастрофе жалкими каменными остовами. Одно время руины даже были полностью засыпаны землей; и вот настал час архитектурного воскрешения...
- Немало есть людей, считающих, что руины Золотых ворот красноречивей свидетельствовали о средневековом Киеве,- услышал я накануне мнение одного из своих киевских собеседников. - Но сейчас во всем мире растет тяга именно к реконструкциям. Похоже, люди устали смотреть на руины, пусть и освященные временем. Им хочется видеть здания в их первоначальном, праздничном облике, и они согласны делать мысленную поправку на несовершенство любой реконструкции, согласны учитывать, что воссоздать первоначальный образ с абсолютной точностью невозможно. Ну, потому хотя бы, что древнее здание все равно выглядит островком среди новой и новейшей архитектуры... Возьмем нашу Софию. Конечно, своими барочными формами XVIII столетия она сильно отличается от собора, построенного в XI веке при Ярославе Мудром. Но вы глядите на нее сегодня - и на душе у вас праздник. София жива, и, несмотря на все позднейшие пристройки и надстройки, вам доступно узреть то первоначальное, подлинное, к которому вы стремились...
В правоте этих слов мне предстояло сегодня убедиться, потому что от строительной площадки на валу Ярослава шел я по Владимирской улице, в сторону Старокиевской горы, так что Софию никак было не миновать.
Да, вступать под эти своды - всегда праздник. Тем более что при каждом очередном посещении Софии полнишься предчувствием: что-то новое она тебе непременно покажет, извлечет из своих сумрачно-молчаливых недр. Например, никогда раньше не обращал внимания вот на что: до чего же много народу способна она единовременно вобрать в себя! Да, да, именно вобрать, втянуть и уместить в своих вроде бы маленьких сообщающихся каморах первого и второго этажей, на хорах и на ступенях башенной лестницы, в этой полумгле, надежно впитывающей негромкие голоса, шепот удивления, отдаленную скороговорку экскурсоводов, шелест удаляющихся шагов... А каково было ощущение киевлян былых веков, когда тут собирались многие сотни, даже, наверное, тысячи, и стояли тесно, чувствуя плечи и дыхание соседей, слыша громко звучащее мужское пение... Она и сегодня готова всех принять, приютить, насытить жажду созерцающих, внимающих.
Первый взгляд, сразу как войдешь, конечно, на фигуру Оранты, на ее жаркое мерцание посреди громадной алтарной полусферы. Говорят, в старину эту Богородицу прозывали Большеголовой; у софийской Оранты действительно очень длинное, очень большое, сравнительно с крупным телом, лицо. Но, думается, гораздо важнее нам помнить другое: что еще ее звали Стеной Нерушимой. И что каждый житель древнего Киева знал: пока Стена Нерушимая стоит, простерши в молитве за всех людей свои руки, сильные и напряженные, до тех пор и город будет стоять. Мы теперь видим: она устояла, содрогаясь когда-то от грохота Батыевых стенобитных машин, а в наш век - от подземных толчков, канонад и бомбардировок...
Остается пройти еще несколько сот метров, обогнуть площадь с памятником Богдану Хмельницкому, и снова по Владимирской улице, к самому ее началу, где будто в воздухе парит яркое барочное пятивершие растреллиевского Андрея Первозванного. Мне почему-то кажется, что сюда, на кромку Старокиевской горы, приходили, непременно должны были приходить все, кто когда-либо не наспех навещал город, и если кто сюда не добрался, то можно вообще усомниться в том, что он этот город навещал.
Да, современный Киев - это и запруженный людским половодьем Крещатик, и отъединенные Печеры, и светлеющие за Днепром Русановка и Дарница, и Владимирская горка, и растущие не по дням, а по часам новостройки Голосеева, и шевеление портовых кранов над летописной Почайной, и картинные Липки, и живописные Выдубичи. Но прежде всего Киев - это Старокиевская гора. Она и Подол, что шумит у ее подножия.
Что за особая сила притяжения у Старокиевской горы? Может, на это нам лучше всего ответил бы автор «Слова о полку Игореве»? Вспомним: после удачного бегства из плена Игорь прибывает в Киев и едет «по Боричеву к святей Богородици Пирогощей». Похоже, эти слова писал очевидец события; он стоял где-нибудь здесь, у самой кромки горы, и хорошо видел, как князь новгород-северский спускается по крутому Боричеву взвозу на Подол, к днепровской пристани, чтобы дальше добираться к себе домой водным путем. И внизу, под горой, там, где начинается взвоз, проезжает он мимо каменной, нарядной, лишь недавно выстроенной Пирогощей. И, глядя на эту праздничную картину, невольно умилялся сказитель: «Страны рады, грады веселы».
К рассказу автора «Слова», наверно, многое мог бы добавить другой писатель, живший уже в двадцатом веке,- причем юные свои годы он провел именно здесь, в одном из домов по Боричеву, ныне Андреевскому взвозу. Михаил Афанасьевич Булгаков и своих героев из «Белой гвардии» и «Дней Турбиных» поселил здесь же, на взвозе, только назвал его не Андреевским - Алексеевским. В уютный и милый дом Турбиных морозной ночью, полной гулов близкой канонады, пробираются их друзья; здесь за глухими шторами звенят хрустальные рюмки и звучат отчаянные здравицы, бодрится-бренчит гитара, здесь перед образом зыбится огонек лампады, и женщина жарко молится за своего брата, умирающего от раны.
А не по этой ли старой брусчатке чиркала подкованными сапогами ватага гоголевских бурсаков во главе с Остапом Бульбой? Академия и Бурса на Подоле, внизу, а наверх приманивают молодых людей тенистые сады состоятельных горожан, жажда приключений.
Кажется, литературными воспоминаниями напитан сам здешний воздух, и трудно поверить, что не приходил сюда Пушкин - в пору своего гостевания в Киеве, у Раевских. Или что не стаивал тут подолгу, над самой кручей, творец «Кобзаря».
Тут даже предутренний туман, ползущий над усадьбами Подола, способен пробудить в душе образы родной истории. И тогда читаем такие строки, как у Миколы Вороного:
Зi сну потягаючись, вийшов i став
Над мiстом козак величезний,
Немов Остряниця або Святослав,-
Старезний, старезний.
Чуб довгий схилився йому на жупан
И хвилями вус розпустився...
Стоiть, поглядае мов сич дiдуган,
Чолом похилився.
Наверное, не один час можно простоять на смотровой площадке Андреевской церкви или возле фундаментов Десятинной, если бы не притягательная сила Андреевского взвоза, так и влекущего побрести по нему вниз. Жилые дома идут как бы лестничными уступами, приспосабливаясь к извивам дороги, и сразу за домами почти отвесные скалы, где даже тропу не протоптать, где только цепкий кустарник устоит на ветру. Вот за очередным поворотом и булгаковский кирпичный дом, отмеченный совсем новенькой мемориальной доской.
Вот отделяется от Андреевского взвоза малая улочка с приманивающим своей древностью именем - Боричев ток. А внизу, на Подоле,- целая россыпь названий, будто пришедших сюда со страниц летописей, хотя, наверное, было наоборот: Игоревская улица и улица Борисоглебская, Волошская и Житный рынок, Верхний вал и Нижний вал. И уже совсем загадочно звучат в современном городе вот эти два названия: улица Щекавица, улица Хоревая...
Есть в нашем древнейшем летописании - «Повести временных лет» - слова и строки тяжелые, как свинцовые грузила, и вот тянут они всю эту необмерную словесную сеть за собою, увлекают ее в потайные глубины, в темно-зеленые глухие толщи - туда, где, мерещится, сама древность затаилась ненасытным, всепоглощающим левиафаном.
Вот такие, например, слова:
«И быша 3 братья: единому имя Кий, а другому Щекъ, а третьему Хоривъ, и сестра ихъ Лыбедь. Седяше Кий на горе, где же ныне увоз Боричев, а Щекъ сидяше на горе, где же ныне зовется Щековица, а Хоривъ на третьей горе, от него же прозвася Хоревица. И створиша град во имя брата своего старейшаго, и нарекоша имя ему Киевъ».
В реальности существования Кия, видимо, сомневались уже современники Нестора-летописца. В их среде и возникла версия, которую Нестор вынужден был оспаривать и обличать как легендарную, баснословную. «Некоторые же, не зная,- упрекает он этих людей,- говорят, что Кий был перевозчиком; был-де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: «На перевоз в Киев». Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду; а между тем Кий этот княжил в роде своем, и ходил он к царю, и великие почести воздал ему, говорят, тот царь, при котором он приходил».
Конечно, на взгляд современных скептиков, куда более изощренных, Несторово объяснение не отличается... достаточностью. Эта ссылка на то, что «говорят», или это упоминание византийского императора, почему-то безымянного, к которому когда-то (а когда именно?) приходил славянский вождь,- все это вроде бы свидетельствует, что летописец и в данном случае пользовался лишь устным преданием, причем гораздо менее конкретным, чем рассказ о поселении трех братьев на приднепровских горах.
Однако будем помнить и иное: критика древних текстов, в двадцатом веке то и дело превращающаяся в гиперкритику,- дисциплина тоже достаточно ненадежная, чему примеров не перечесть. По крайней мере, в нашем случае с Кием правы оказались те простосердечные люди, которые в своих научных трудах исходили из полного доверия к сообщениям Нестора. Но на какой все же исторической глубине, в каком именно хронологическом слое залегли события, соответствующие короткому летописному сообщению? Мне заранее было известно, что наиболее полный, точный современный ответ на такой вопрос можно получить в работах киевских археологов и историков, произведенных за последние двадцать лет. Так, на той же самой Старокиевской горе постучался я в дверь особняка по Владимирской, 3 - в отделение Института археологии Академии наук Украинской ССР.
Беседовать мне довелось с доктором исторических наук Петром Петровичем Толочко.
Первая экспедиция, в которой он участвовал, работала в знаменитом ныне Любече, и руководил теми раскопками Борис Александрович Рыбаков. От боготворимого студентами ученого юноша Петр Толочко старался перенять искусство интуиции, умение видеть сквозь дерн, сквозь пустой культурный слой: «копать станем здесь, ни на метр в сторону»... Но тогда же, в то самое лето, примечалось - одной лишь интуиции мало, не все можно взять «нутром», нужен еще и громадный объем подручных знаний, именно подручных, подсобных, потому что заступ уже вошел в землю по самый черенок и, значит, некогда теперь ездить за справками в академическую библиотеку.
Когда молодой археолог начал самостоятельную работу в Киеве, ни интуиция, ни освоенный опыт предшественников, изучавших древние слои здешних почв до него,- ничто вроде бы не сулило не только немедленных сенсационных открытий, но даже надежды на сравнительно скромный успех. Считалось, что «Верхний город» Киева, в том числе «город Владимира», а особенно же его древнейшая часть, прозываемая Старокиевской горой, в археологическом отношении обследованы если не исчерпывающе, то достаточно полно. Считалось, что Киев как город сложился к концу IX - началу X века и искать его первопоселенцев до этой границы не имеет смысла. Считалось также, что в социальном разрезе это был город кричащих противоречий, «город дворцов и землянок».
Но все же какие-то беспокойные предчувствия заставляли Петра Толочко навещать именно Старокиевскую гору. Как известно, в «Повести временных лет» хронологический отсчет собственно русской истории начат летописцем с 852 года. Но если Нестор, утвердивший эту веху, говорит о Кие и его братьях как о людях, живших весьма и весьма задолго до середины IX века, то, видимо, речь идет не о десятилетиях, и, по крайней мере, не одно и не два, а несколько поколений горожан обитали на Старокиевской горе до 852 года.
Хотел бы я знать, каковы они собой, эти археологические первообразы-предчувствия, беспокоящие человека, когда еще ничего не доказано, но в темноте будто фосфоресцирует некий след, верно угаданный?
К счастью, молодому археологу не пришлось ждать слишком долго. Почти первые же раскопки, произведенные им на Старокиевской горе, на северном ее склоне, выявили несколько жилых зданий, которые по признакам найденных здесь гончарных и другий изделий твердо можно было датировать VII веком. Конечно, одной такой находки слишком мало, чтобы во всеуслышание объявить: город возник намного раньше, чем мы считали. Предчувствие обязано быть терпеливым. Тем более что археолог знал: на горах, тянущихся здесь цепочкой вдоль днепровского берега с севера на юг, люди селились еще в головокружительно отдаленные времена. В окрестностях Киева известна стоянка, которой насчитывается... 25 тысяч лет! Изучены и более «молодые» сельбища, существовавшие тут в четвертом тысячелетии до нашей эры. Заселены были киевские горы, и, видимо, достаточно густо, и племенами ранних славян, представителей так называемой зарубинецкой культуры. Они обитали тут в конце первого тысячелетия до н. э. и в начальные века новой эры, причем вели оживленную торговлю с населением Черноморского и Средиземноморского бассейнов. Тому свидетельство - большое число римских монет, найденных археологами в кладах и жилищах зарубинецких славян.
Однако поселений много, но Киев один. Толочко знал: существует в науке мнение, согласно которому начало города допустимо изводить прямо из зарубинецких поселений. Но, кажется, он имел уже достаточный опыт, чтобы к такого рода допущениям относиться сдержанно.
- Теперь, когда известно,- говорю своему собеседнику,- что Киев возник не в конце десятого, не в седьмом и даже не в шестом, а еще в конце пятого столетия, какие все-таки есть твердые основания для того, чтобы не выводить его родословную из еще более отдаленных эпох? Те же, к примеру, славяне зарубинецких племен - разве нельзя и их считать киевлянами? Они ведь, как вы сами пишете, деятельно торговали с городами и колониями Римской империи, а торговля - признак самостоятельности и экономической надежности сторон. А что, если рискнуть и представить себе на минутку, что рассказ летописи о Кие относится к людям и событиям не пятого, а первого века нашей эры?..
- Твердые и объективные основания для того, чтобы отсчитывать историю Киева именно со второй половины пятого века, безусловно, есть. Назову главное из них. Жизнь зарубинецких племен и их преемников на наших приднепровских горах к концу четвертого столетия совершенно замерла. Наступает длительная пауза, мертвая зона для археологов; земля молчит, в ней никаких следов жизни - ни керамики, ни монет, ни захоронений. Что случилось? Куда исчезли поселенцы, так хорошо обжившие район киевских холмов на рубеже и в первые века нашей эры? Все станет на свои места, если вспомним, что середина первого тысячелетия новой эры - рубеж Средневековья, конец Древнего мира. Как раз на эту пору приходится гуннская экспансия. Совершается великое переселение народов... Но миновала гуннская опасность, и на киевских горах вспыхивают очаги новой культуры. Вспыхивают, чтобы уже никогда до наших дней не угаснуть. Раскопки 1971, 1972, 1976 годов дали нам конкретный материал, относящийся к концу пятого века. Это было время, когда восточнославянские племена объединялись в крупные союзы, нуждающиеся в городах, в центрах ремесленного производства, торговли. В археологических материалах конца V-VI века - жилищах, ювелирных изделиях, монетах, следах укреплений, языческом капище, обнаруженных на киевских горах,- явные следы ранне-городского поселения. Оно уже тогда было названо городом Кия, Киевом. Византийские монеты императоров Анастасия I и Юстиниана I подтверждают вывод академика Б. А. Рыбакова о том, что визит князя Кия в Константинополь произошел в конце V - начале VI века.
- Значит, явление новой культуры имело еще и свой четкий нумизматический признак: римские монеты уступают место византийским?
- Да, именно с этой поры восточнославянская народность вступает в прочные многовековые отношения с Византией.
Я прошу собеседника показать в натуре хотя бы некоторые места раскопок, которые существенно обогатили археологическую летопись города.
- Мы можем даже не выходить из помещения,- улыбается он.- Достаточно взглянуть в окно. Вот здесь, под окнами, проходит стена каменной ротонды - сейчас она присыпана,- которая, видимо, была помещением для княжеско-боярских совещаний, служила прототипом думных палат. Правда, характер каменной кладки, другие археологические признаки показали, что здание сооружено сравнительно поздно - в XII-XIII веках...
- А если подойти к противоположному окну, то напротив окажется фундамент Десятинной церкви X века?
- Да, которую, кстати, еще сравнительно недавно считали самым старым каменным сооружением в Киеве. А сейчас мы выйдем на Владимирскую улицу, пересечем ее и в тридцати метрах западнее Десятинной увидим раскопанный фундамент каменного княжеского дворца, который на сто с лишним лет старше соборной церкви. В этом дворце, возможно, жил еще князь Аскольд. Кстати, здание также сооружено в форме ротонды, так что традиция круглых в плане строений соблюдалась киевскими зодчими в течение столетий...
Мы идем по Десятинному переулку, он выводит на западную кромку Старокиевской горы, и тут я про себя сокрушаюсь, что сколько раз ни был в Киеве, все меня что-то отводило от этого коротенького маршрута, вдруг открывающего перед зрителем, может быть, самую сокровенную, самую живописную и уж, безусловно, самую насыщенную историческими реалиями панораму города.
Мы видим громадный, поросший старыми деревьями яр, по дну его струится улица невысоких кирпичных и деревянных домишек, дальше - еще гора, узкая, мысообразная, необитаемая, за нею угадывается другой яр, и за ним опять гористый склон.
- Этот вот узкий мыс - гора Детинка,- поясняет Петр Петрович.- Ею разделены две долины, два древнейших киевских урочища. Улица, которая нам видна внизу, называется Гончарной, тут с древнейших времен селились гончары, представители ремесла, без которого, наверное, не была бы возможна и наука археология в полном ее объеме. По крайней мере, многими своими выводами о первоначальной истории Киева мы обязаны именно здешним гончарам, их ремеслу и искусству, по которому можно, к примеру, отличить изделия пятого века от кувшина или светильника десятого-одиннадцатого столетий. В соседнем яру, за Детинкой, расположена Кожемяцкая улица, тоже одна из самых старинных в Киеве. Там селились кожемяки, и один из них упомянут в «Повести временных лет»; это тот самый Переяслав Кожемяка, который при князе Владимире успешно единоборствовал с печенежским богатырем.
Две древнейшие улицы лежали сейчас внизу как-то устало и отрешенно, будто во власти смутных воспоминаний. Лишь изредка оттуда совсем по-деревенски взлаивали собаки и доносило горьковатым печным дымом. Синие предзакатные тени уже бродят там, зато яркой охрой горят склоны двух гор, отделяющих это урочище от шумного Подола.
- Ближайшая к нам гора - Замковая, или Фроловская, - продолжает археолог.- Ее еще неправильно называют Хоревицей, но гора, на которой поселился младший брат князя Кия, не эта. Она отсюда не видна, потому что ее заслоняет следующая за Замковой гора - Щекавица. На всех этих горах, так же как и на той, где стоим, производили мы раскопки, и везде отмечены следы поселений эпохи Кия и его семьи.
Если хоть раз побываешь на месте недавнего раскопа, то это место всегда отличишь - по неровностям земляной засыпки. Так и сейчас, стоило оглядеться, я стал эти следы раскопов обнаруживать - то в трех, то в десяти, то в пятнадцати метрах от нас. Да, тут, на краю Старокиевской горы, почти каждая пядь земли проверена, изучена, бережно перебрана в руках, ищущих то черепок давнишней керамики, то пряслице с процарапанной на нем надписью, то монету, то вислую печать, то наконечник стрелы, то плоскую плинфу, то кусок штукатурки со следами настенной росписи, исполненной здесь во времена, когда не приходил еще с севера Олег и не народился еще Святослав.
- Два дня назад я спускался вниз по Андреевскому взвозу, хотел найти место, где вы раскопали кладку Богородицы Пирогощей. Но так и не нашел.
- А она в самом низу, где начинается взвоз, по правую руку, огорожена забором.
- Мне один ваш товарищ, историк, сказал, что раскопки вашего коллектива на Подоле по-настоящему сенсационны, не уступают тому, что открыто здесь, на горе. Но, не скрою, он и пожурил вас: вы-де не смогли как следует обставить эту сенсацию, и вот открытие мирового значения остается как-то в тени иных блестящих достижений современной украинской археологии, некоторых скифских находок, например.
- Сенсация?.. Это, пожалуй, больше из словаря журналистов и писателей. Но, впрочем, отчего бы и не это слово? И для нас самих то, что мы обнаружили на Подоле, было величайшей неожиданностью. Напомню: со студенческой скамьи мы, будущие историки и археологи, знали как дважды два: средневековый Киев - город дворцов и землянок... Но вот на Подоле начинают строить линию метро, причем строительство ведется открытым способом. Снимаются мостовые, жилая застройка, и вдруг под пластами асфальта, под брусчаткой, просто под утоптанной или засаженной деревьями землей обнаруживаются звенья срубов, причем под одним слоем застройки залегает следующий, более древний, и так мы постепенно опускаемся от XII-XIII веков к XI, X, IX... И не одно, не два, не три здания - нам открылись целые кварталы срубных построек в самых разных местах Подола... Сила инерции такова, что вначале нам - теперь об этом можно говорить, не стесняясь,- не поверили ни в Москве, ни в Ленинграде. Ведь аксиомой считалось, что киевские ремесленники испокон веков ютились в землянках, и лишь потому мог возникнуть город пышных дворцов и великолепных соборов... Но, оказывается, они жили и в прочных и достаточно крупных, часто двухэтажных бревенчатых домах, под стать домам новгородцев, псковичей, жителей Владимира на Клязьме. Между прочим, раскопки на Подоле объяснили нам, почему срубов до сих пор почти не удавалось обнаружить в Верхнем городе. На Подоле подпочвенные воды подходят близко к поверхности и предохраняют звенья древних срубов от гниения. Наверху же дерево, оказавшееся под культурным слоем, быстро истлевало. Правда, мы теперь и наверху находим срубные постройки, но не сами деревянные части, а их обугленные при пожарах следы или же отпечатки торцов, так сказать, земляные матрицы. Открытие большого срубного города на Подоле, безусловно, целая глава в киевской археологии. Вообще археология постоянно приучает нас с большим уважением относиться к нашим отдаленным предкам, к их возможностям и способностям - в ремесле, в искусстве, в быту, буквально во всех областях жизни.
- Она не позволяет нам стать высокомерными, не так ли?
- Да. Такова уж особенность труда археолога, что он должен постоянно наклоняться, кланяться, становиться на колени. И тем самым поклоняться труду, упорству, сметке, здравомыслию и вдохновению человека, жившего за многие столетия до нас...
Как и каждый день, солнце на наших глазах старело, приближаясь к западу. В урочищах гончаров и кожемяк сгущались ранние сумерки. А за Подолом, на самом горизонте, слева от русла Днепра, будто некая неприступная крепость, розовели современные стены и башни Оболони. Тысячи окон нового микрорайона полыхали закатным жаром, и на громадном отдалении эта архитектура была вызывающе красива, бьющие с запада лучи уподобляли ее почти бесплотному видению.
Нам вспомнилось, что и киевская Оболонь не раз мелькала в летописях, в том же «Слове о полку Игореве», а теперь там новый пригород, бетонная и кирпичная околица огромного города.
Но мне еще и еще хотелось смотреть на сумеречный, затихающий к вечеру яр и на присыпанные раскопы рядом с нами, на эту малую земную колыбель, которой обязаны и Киев, и вся наша Отчизна своею исторической славой.
1982
Юрий Лощиц
