От редакции: Сегодня, 4 августа, члену Бюро Всемирного Русского Народного Собора, заместителю председателя Союза писателей России Сергею Ивановичу Котькало исполняется 60 лет. Редакция от души поздравляет с юбилеем нашего постоянного автора и друга. Желаем Сергею Ивановичу здоровья и сил для его трудов во благо нашего Отечества, творческого вдохновения для создания новых произведений и всесильной помощи Божией во всех делах его. В честь юбилея публикуем очерк о творчестве С.И. Котькало его старшего друга, известного русского писателя Юрия Михайловича Лощица.
Он рассказывал, а я слушала его полную фантастическую правду… Сергей Котькало. «Закат»
Кто он, этот Ваня – имя, куда чаще иных встречающееся в рассказах и новеллах Сергея Котькало? Фамилия никакая не придана, поэтому можно засомневаться: один это Иван, или они – разные? Впрочем, и большинство других героев и героинь писателя фамилиями не избалованы. Но благодаря этому опущению имя как таковое становится гораздо более значимым, почти как в святцах. Читательский навык подсказывает, что Ваня у Сергея Котькало всё же один-единственный, но как бы способный умножаться и умножаться в своём русском всеприсутствии. Автор наделяет его свойством былинной какой-то живучести и выносливости, бесшабашной «охотой к перемене мест».
Хотя Ваня – очевидный любимец рассказчика, в кампанию к нему появляются в книге и другие «добры молодцы», – Вася, Лёня, Сергей… Они тоже не лыком шиты, но стоят как бы на подхвате. Не станет Вани, каждый из них займёт пустоту. Однако, Ваня, похоже, и сам не собирается исчезать насовсем, и, можно догадываться, что он уже присутствует в иных, ещё не опубликованных сюжетах автора «Пассажир ночного поезда».
Сергей Котькало не торопился с книгой своих избранных рассказов. И тут своего рода рекорд, особенно при нынешней истерии борзопечатания, что скромный по размерам томик появляется вблизи шестидесятилетия автора, даже с запозданием... Но что подлинно достойно удивления: и спустя десять, двадцать или двадцать пять лет после обозначенных в книге событий, их разновременное описание оказывается удивительно злободневным. Такова особенность не только трудолюбивого любопытства, о котором, ссылаясь на крылатое слово Пушкина, упоминает первый литературный наставник Котькало Михаил Лобанов. Таков облик самой нашей новейшей истории: в ней всё совершенно рядом, – великое и ничтожное, доблестное и подлое, постыдное и святое. И всё на виду, как в распоротом для операции теле. Всё трепещет, жжётся, царапает, жалит, саднит, уплотняет, но не хочет, – нет, никуда не хочет вытеснить своё соседство.
И всё-всё в этой не желающей никуда уйти истории-ране узнаваемо сразу, даже если не упомянуты годы и места: пятилетки коммунистического труда – лагерный лесоповал – война с фашизмом – Сумгаит – Афган – Багдад – Палестина – Красная Пресня – Украина «незалежная» – Чечня – Пятигорск – снова Москва, уже в чадном кольце пожаров – что дальше?.. что ещё?
Что тянуло, что тянет Ваню, его сверстников к гранитной вершине Синая, к пещере Авраама, к Иордану, к пустыням Египта, к Дамаску? Этот вопрос беспокоит и сельского батюшку в его напутствии:
«Ты, Ваня, осознано отправляешься в пекло, – говорил батюшка. – Никому давно не секрет, что «имя им легион» и они уже не остановятся ни перед чем. Такова природа Сатаны. Прежде, на Пасху, они бомбили братьев сербов. После, в Страстную неделю, они резали палестинцев едва не у самого Гроба Господня. Нынче они же бомбят без объявления южные районы Ирака только за то, чтобы завтра зажечь всю территорию. Я не могу сказать, что радуюсь твоей прямолинейности, но и не могу не признаться в радости за твою простоту любви к ближнему, с какою возвращаешься на древние Вавилонские земли, где некогда давно строился Ноев ковчег и откуда поплыл Божественным курсом в наши дни… Кто-то, верно, посмеется над тобою, кто-то посочувствует твоей простоте, однако никто из нас не будет рядом в самые безрадостные дни века нынешнего с тем крохотным малышом-арабом, нуждающимся в братском локте христианина…» (Рассказ «Война и голуби»).
Будь Ваня волонтёром удачи, рыцарем героической авантюры, то включил бы в свою коллекцию, воткнул в свой патронташ и «горячие точки» других континентов. Будь он сугубо мирный и восторженный паломник, то не оказывался бы то и дело бит, калечен, снова сшит-склеен по частям.
Нет, тут какая-то третья, более древняя тяга, как у перелётной птицы, – ей ведь и здесь родина, и там вовсе не чужбина. Поневоле вспомнишь многих, начиная со старейшего из богатырей наших былин Святогора, который с Ильёй Муромцем гулял за горы Араратские, а при крае опочил аж на горе Елеонской, что напротив самого Иерусалима. Не зря упомянут в одном из рассказов Котькало и признанный витязь-тяжеловес из русских паломников ближневосточных, Василий Григорович-Барский, что в Палестине прожил чуть не полжизни, но умирать всё ж воротился в родной Киев.
Особенность древней тяги такова, что она действует бессознательно, а не декларативно, проявляется на уровне сильного свободного чувства, а не волевой установки. Для Вани, как и для перелётных птиц, ни там, ни тут не чужбина. И в этом ему соратники – почтовые голуби, которые безошибочно находят у далеко отстоящих друг от друга параллелей то Ваню, то хату его мамы и сестры Марыси, то снова Ивана.
С первого раза иной читатель и промахивается в оценке прозы Сергея Котькало. Кому-то кажется, что он в рассказах и новеллах своих слишком уж авангардист (или андерграундист) и увлёкся, слыхать, этим занятием ещё в стенах Литинститута, где кто лишь из молодых людей не старался овладеть приёмами скорейшего творческого самовыявления. Но есть другой вывод: никакой это не авангардизм, а сильное воздействие Андрея Платонова, чья жизнь послевоенная в ближайшем соседстве с аудиториями института и чуткое студенческое предание о писателе-полуизгое не могли не оказать воздействия на молодых искателей истинного слова. И такое мнение куда ближе к истине, чем первое. Сергей Котькало, действительно, как никто, пожалуй, из прозаиков-сверстников, испытал на себе сильное и глубокое воздействие великого русского прозаика ХХ века.
И в ранних, и в совсем недавних рассказах Сергея Котькало это влияние присутствует в неприкровенном облике, в качестве добровольно избранного служения. Дело не только в особом внимании к герою-скитальцу, страдающему болью-заботой не об одной лишь родне, но и о целой родине. И не в том только дело, что Котькало воспринял у автора «Фро» поэзию железной дороги, железнодорожного труда. Но в том, во-первых, что он, как и его духовный наставник, любому типу повествования, не колеблясь, предпочёл сказовое письмо.
Нет уже надобности доказывать, что Андрей Платонов в ушедшем веке был у нас таким же великим мастером сказа, какими были его незабвенные современники Иван Шмелёв и Борис Шергин, каким для века девятнадцатого остался Николай Лесков. Русский сказ – не сказка, не быль, не лубок. По природе своей сказ – не стилизация, а стремление укрупнить событие, происшествие, придать ему свойство громкого обобщения, не погрязнув ни в натужном символизме, но в мелочном бытописательстве.
Сказовая речь Сергея Котькало – от этой здоровой и проверенной традиции. Умение распорядиться сказовым письмом помогает ему на небольшом пространстве рассказа, а то и миниатюры означить событие чрезвычайное, характер мощный, чувство неподдельное. У него и природа представлена чаще не в акварельных размывах, а в густых цветовых сгустках, вспыхах, дерзких преломлениях. Но в любом случае присутствие её не самоцельно. Она тоже включена в безжалостные сказы наших дней, как бы ни сопротивлялась своей сутью тому, что творится у людей.
«Тихо меж тем, почти безмятежно плескала пресная, густая лазоревая волна моря о коралловый берег, о борт завернувшего теплым ходом к причалу «Ленина»... Во всем море не было ничего такого, что могло бы своею непривычностью смутить жителя живо описанной, благоухающей по весне миндальными, розовыми цветами и кипарисовыми хвойными деревами прибрежной местности. И не надо оборачиваться от зеленовато-свинцовой ряби моря лицом на зияющую ярыми огнями вокзальную площадь, где, словно всполохи, взрываются аншлаги «Руки прочь от земли, неверные!» или «Вон русских!» и меркнут, а на их месте кричит многоголосый хор «Смерть оккупантам!», провожая одиночными, вкрадчивыми выстрелами, либо автоматными очередями беженцев, несущихся, сломя головы, по узкому коридору меж танков и бронемашин...» (Рассказ «Закат»).
В этом до озноба пронзительном клочке нашей новейшей истории – что-то от сверхреальности. Но как иначе, если сама подлинность слишком фантастична. И не зря героиня именно этого рассказа произносит, как нечаянное определение, слова про «полную фантастическую правду». Слова вроде бы нелепые в своей корявости. Но по сути они замечательно точны, потому что полная правда происходящего на нашем веку фантастичнее, невероятней любого вымысла.
С такой вот полной фантастической правдой обращается к нам сегодня и Сергей Котькало, русский писатель, наш современник, небезучастный свидетель происходящего. Пожелаем же ему, несмотря ни на какие препятствия обыденности, новых вдохновений.
Юрий Михайлович Лощиц, секретарь правления Союза писателей России, Лауреат Патриаршей литературной премии (2013)
1. ...