В эпохе войн, революций и смут в народе выявляются личности, ставящие своей задачей спасти свою страну и людей от гибели!
Мой отец, Николай Дмитриевич Зелинский, принадлежал к этому
редкому типу людей. И сейчас, когда мы переживаем планетарную
антропоэкологическую катастрофу, в эпицентре которой находится Россия,
катастрофу, связанную с прогрессом техники и регрессом нравственного
начала, личности такого масштаба, как Н. Д. Зелинский, выступают из
забвения прошлого.
Мой отец был современником трех последних русских императоров -
Александра II, Александра III и Николая II и двух советских диктаторов -
Ленина и Сталина. Он пережил на своем веку шесть войн: от
Русско-турецкой до Великой Отечественной, но никогда не был пассивным
зрителем происходящего. Когда весной 1915 года немцы впервые в истории
войн начали против русских и их союзников «газовую войну», он находит
«асимметричный ответ» на сатанический вызов времени: создает свой
знаменитый «Угольный Противогаз», спасший миллионы человеческих жизней.
Благодаря личному вмешательству Императора Николая II противогаз этот
был в марте 1916 года взят на вооружение русской армией и армиями
союзников России.
Если бы мой отец, кроме этого спасительного изобретения не сделал
бы ничего другого - а он создал самую большую в России школу
химиков-органиков - имя его навсегда осталось бы вписанным золотыми
буквами в истории русской и мировой науки.
Празднование иконы «Утоли моя печали» падает на 25 января по старому стилю и на 7 февраля по новому.
Именно эта дата (а не 6 февраля) и есть истинный день рождения моего отца, который всегда помнил свою Небесную Покровительницу.
Светлый образ моего отца, академика Николая Дмитриевича
Зелинского, ставший для многих хрестоматийным образом ученого, навсегда
запечатлелся в моем сердце. Немного выше среднего роста, в небольшой
черной шелковой профессорской шапочке, из-под которой выбивались мягкие
пряди серебристо-белых волос, со сдержанным тихим голосом и
доброжелательным проницательным взглядом, он производил впечатление
человека, пришедшего из другого исторического времени и каким-то
непонятным образом попавшего в трагическую круговерть новой эпохи,
отягощенной технологическим преобразованием мира и необходимостью
противостоять любому геополитическому противнику всей мощностью
военно-научных достижений. Родившийся за несколько дней до отмены
крепостного права, отец прожил без малого полвека в 19 столетии и чуть
более полувека в ХХ. Начавший учиться еще при свечах, он стал невольным
свидетелем катастрофического применения атомного оружия. Спасший русскую
армию от газов в 1915 году, он дожил до победы в 1945-м, в
осуществление которой он внес и свою немалую химическую лепту.
Когда я родился, отцу было уже 72 года...
"Не чая в свои поздние годы иметь первенца сына, он был безмерно
счастлив и очень меня любил. Помню даже, что он напевал мне колыбельные
песни. Его голос был непередаваемо нежен, музыкален и шел из самой
глубины любящего сердца... Впоследствии мама вспоминала, что таких
колыбельных песен она не слышала ни у кого.
Дом наш всегда был открыт для всех, кто хотел видеть моего отца и
говорить с ним. Это были три категории людей: первая, самая
многочисленная, были, конечно, химики! Его ученики, сотрудники, коллеги.
Ко второй категории относились люди, которые ждали и часто получали от
отца помощь в самых тяжелых обстоятельствах их жизни. Нередко эта помощь
была связана с тем, что его просили <похлопотать за невинно
осужденных>. К третьей категории относились люди, которые не были
связаны с химией, это были люди искусства: артисты, художники,
музыканты, поэты. Как сейчас помню А.А. Яблочкину, знаменитую актрису
Малого театра, которая в свое время пригласила отца войти в
Художественный совет Малого театра. Хорошо помню Ивана Семеновича
Козловского, и его знаменитого аккомпаниатора, неподражаемого гитариста
Иванова-Крамского. Таких камерных концертов старинной русской музыки,
которые бывали у нас дома, вряд ли можно было бы услышать где-то еще.
В последние годы своей жизни отец раза два, а может быть, и три посещал театр им. Ермоловой, где молодой Всеволод Якут блистательно сыграл роль Пушкина. Но, пожалуй, самое сильное впечатление у меня сохранилось от встреч отца с художником Михаилом Васильевичем Нестеровым. Моей отец преклонялся перед ним, как гениальным выразителем православной души русского народа. Нестеров платил ему тем же. Его восхищала глубина научного постижения и та мудрость истинного ученого, которая дается немногим смертным.
В сущности, все наиболее удачные портреты моего отца и были написаны моей матерью. Между 1923 годом их знакомства и 1953 годом смерти отца. К слову сказать, когда они поженились - это было в 1933 году, маме пришлось почти полностью забросить живопись. Она была его бессменной помощницей, секретарем, референтом.
В нашей бывшей квартире, а теперь Музее Зелинского, в старом МГУ до сих пор стоит ветхий «Ундервуд», на котором она под диктовку отца напечатала не одну сотню страниц из его необозримых трудов. Вспоминаются ученые «отцовского масштаба», но принадлежащие к иным сферам человеческой мысли.
Это, например, был знаменитый петербургский китаист, академик
Василий Михайлович Алексеев. И академик буддолог, не менее известный в
научном мире востоковедов и среди буддистов Азии, академик Федор
Ипполитович Щербатской. С ним вместе, да и со многими другими
выдающимися русскими учеными, нам было суждено провести во время войны
два тяжелых два года в суровых условиях эвакуации в Казахстане. Ф. И.
Щербатской из этой «поездки» уже не вернулся. И мне много лет спустя
пришлось быть первым переводчиком его классического труда (с английского
на русский) «Концепция Буддийской нирваны». Этот труд изучают до сих
пор даже буддисты Японии.
Вспоминается мне приезд из Парижа вице-директора Пастеровского института А. И. Безредка. Ученика Пастера, с одной стороны, и моего отца, с другой. Создателя знаменитой вакцины против дифтерии и знаменитого метода вакцинации. Помню замешательство матери во время подготовки торжественного обеда, когда выяснилось, что знаменитый микробиолог требует все овощи обдавать «перед употреблением» крутым кипятком. Приезжал к нам он еще до войны в 1937 году, с красавицей женой, француженкой.
Очень дружил с моим отцом знаменитый ленинградский гомеопат,
профессор Николай Евгеньевич Габрилович. Человек глубочайших медицинских
знаний и добрейшей души, на прием к которому буквально собирались толпы
народа. Отец, как химик, глубоко интересовался медициной, прекрасно
понимая значение микроэлементов и микродоз в лечении разнообразных
болезней.
Уже после смерти Н. Е. Габриловича методику его лечения с успехом
применяла моя покойная тетя, вдова Габриловича, Лариса Евгеньевна
Маслова, родная сестра моей мамы.
Особо хотелось бы сказать о друге и соратнике отца Владимире Ивановиче Вернадском, создателе геохимии и биогеохимии. Его высокая, сутулая сосредоточенная фигура постоянно всплывает в памяти. Вернадский часто приезжал к нам в университетскую квартиру отца. Организовывал вместе с ним Биологическую станцию Академии Наук в «Залучье» по исследованию «Живого вещества» и был заместителем отца на этой станции. Вместе они проводили и тяжелые годы эвакуации. Отец был одним из тех, кто слушал его доклад «О Ноосфере» в 1942 году. Мы часто ездили к Вернадским в его квартиру в Дурновском переулке в Москве, где была сосредоточена его колоссальная библиотека и систематический каталог по всем вопросам науки, который он составлял всю свою жизнь. Теперь он, находится в созданном им «Институте Геохимии».
Конечно, не могу не вспомнить Николая Ивановича Кобозева,
профессора физикохимии МГУ, который был одним из талантливейших учеников
и сотрудников моего отца. Автора оригинальной «Теории катализа»,
создателя замечательной монографии «Исследование в области термодинамики
процессов информации и мышления». По сути, его книга совершила
переворот в научном сознании, доказав, что мышление человека (энергия
его сознания), не может обеспечиваться только физико-химическими
процессами. Кобозев был глубоко верующим, православным человеком и
большим патриотом нашей многострадальной Родины. Он был одним из первых
ученых, который вслед за моим отцом ставил перед правительством, задолго
до II мировой войны, оборонные вопросы о необходимости создания в
стране Института катализа! Выдающимся каталитиком был другой ученик отца
А. А. Баландин, автор «Мультиплетной теории катализа». Тишайший человек
в жизни он был бескомпромиссен в науке. Помню, в разгар лета 1953 года,
вернувшись из тюрьмы и ссылки, он приехал к умирающему отцу.
Проститься!
Не могу забыть начала войны и то, как была организована эвакуация
ученых. Мозг страны был сохранен, несмотря на тяжкие условия в
стране... Мы попали в Северный Казахстан (Боровое, Акмолинской области).
Больше всего отец страдал от невозможности работать в лаборатории. От
учеников и сотрудников шли письма. Некоторые даже иногда добирались в
нашу глухомань, чтобы разрешить те или иные насущные научно-оборонные
вопросы. Самым важным из них в тот момент был вопрос горючего для
авиации. Нужны были высокооктановые бензины, и этот вопрос был решен
Химической школой Н. Д. Зелинского. Одним из непосредственных
исполнителей этого правительственного задания был талантливый ученик
отца, профессор Николай Иванович Шуйкин. За эти работы Зелинский и его
сотрудники были награждены в 1942 году сталинскими премиями. Помню, как в
критические дни наступления немцев под Москвой все ученые нашего 11-го
корпуса собирались на втором этаже в столовой, откуда открывался
незабываемый вид на горную гряду «Спящего рыцаря», и, прильнув к
радиоприемнику, слушали последние вести из Москвы. И только, когда
наступил момент перелома и разгрома немцев под Москвой в начале декабря
1941 года, все мы первый раз вздохнули с облегчением.
Отец регулярно совершал большую прогулку до почтового отделения, он все время ждал писем от учеников. Часть их была на фронте, а другая работала в химических лабораториях и на заводах над проблемой горючего и взрывчатых веществ. Заботило отца и состояние противохимической защиты армии, первым создателем которой он был в 1915 году. Но возраст и суровые условия жизни брали свое. Отец зимою 1941-42 гг. тяжко заболел двусторонним воспалением легких. И в течение трех долгих зимних месяцев с 40-градусной температурой за окном моя покойная мама возвращала его к жизни. Благо, она была моложе его на тридцать семь лет. В эту памятную зиму голодные волки подходили к дому, где мы тогда жили, и я до сих пор помню их вой.
Основная часть химической школы отца находилась тогда в Казани. Ее самыми видными представителями, позже ставшие академиками, были Б. А. Казанский и А. Н. Несмеянов. Отец мечтал переехать в Казань, ближе к практической химии. Но так и не дождался приглашения. Поэтому возвращение в Москву осенью 1943 года было для него, как и для всех нас, несказанной радостью.
Одним из очень близких людей к отцу был профессор Н. А. Фигуровский, историк химии. В 1943 году, зимой, он прибыл на побывку с фронта. Привез нам часть своего фронтового пайка, между прочим сказал: «А знаете, Николай Дмитриевич, немцы не начинают химическую войну только потому, что у нас есть противогаз! Ваш противогаз!» Кстати, Фигуровский был единственным, кто в 1952 году выпустил книгу о «Противогазе Зелинского». Его уникальная библиотека, содержавшая редчайшие манускрипты по алхимии средних веков, по-видимому, потеряна безвозвратно.
«Химический внук» Зелинского Юсуф Гейдарович Мамедалиев (ученик А. Баландина) стал президентом АН Азербайджана. Как продолжение Химической школы Зелинского в Москве, Мамедалиев создал Бакинскую школу химиков-органиков в Азербайджане, установил памятник Н. Д. Зелинскому перед зданием Химического института в Баку. И всегда оказывал отцу знаки глубочайшей любви и внимания.
Наверное, отец мечтал, чтобы я тоже стал химиком. Но он никогда не говорил об этом, старался ничего мне не навязывать. Я же с детства пристрастился к гуманитарным дисциплинам. Меня интересовала история, археология, философия, искусство. Особенно музыка. Я благодарен отцу, что мне наняли преподавателя, который стал учить меня с восьмилетнего возраста фортепиано. И долгими вечерами, засиживаясь в гостиной после ухода гостей, отец подолгу слушал, как я разучиваю Лунную сонату Бетховена или играю мазурки Шопена. Из современных ему музыкантов он любил В. В. Сафроницкого, который иногда специально играл для него. Яркой личностью тех лет был скульптор С. Т. Конёнков. С. Конёнковым, к сожалению, связана печальная история в судьбе моего отца. Как-то, позируя в его студии на улице Горького, отец простудился и заболел тяжелым воспалением легких. Он позировал в легком костюме, а Коненков работал в теплом ватнике. Отец чуть не умер после этих занятий, ему было уже за 80! Это подорвало его силы. Да и скульптура вышла на редкость неудачной. Гораздо удачнее лепил отца народный художник Н. Б. Никогосян, тогда еще молодой начинающих скульптор.
Другая трагическая история касалась судьбы старого МГУ. Вопреки известным предсмертным пожеланиям отца, высказанным им тогдашнему президенту АН СССР, его ученику, А. Н. Несмеянову и ректору МГУ академику И.Г. Петровскому, был разгромлен, под предлогом переезда в новое здание, весь Химический корпус Московского университета. Старинные дубовые химические столы середины XIX века прямо из окон выбрасывались во двор, а с ними и старинная фарфоровая химическая посуда. Это произошло сразу после смерти отца 31 июля 1953 года. Для меня в этом был тяжелый мистический смысл. До сих пор не могу понять, почему созданию «нового» должно сопутствовать полное уничтожение «старого»? Этот же вопрос задаем мы себе и сегодня. В те годы сохранилась только личная лаборатория Н. Д. Зелинского в правом крыле Химического корпуса, построенная им еще в 1905 году (720 кв. м.), а также две комнаты бывшей квартиры (по распоряжению Совмина СССР). Окончательный разгром лаборатории произошел в 1995 году, - к 90-летию со дня ее основания. В Европе ее бы конечно сохранили, как уникальный химический музей. У нас же превратили в ресторан...
Особенно в моей отроческой памяти навсегда запечатлелся Парад Победы на Красной Площади, на который родители взяли и меня. Это было 24 июня 1945 года. Мы вместе стояли на трибунах, и под сильнейшим ливнем смотрели на падающие к подножию трибун немецкие знамена. После чего состоялся прием в Кремле. Отец познакомился там с легендарным маршалом Г. К. Жуковым, сидя с ним за отдельным столиком № 10. Мать моя, сидевшая напротив Жукова, не могла поднять глаз на него, ордена маршала ослепляли ее блеском бриллиантов...
Химия - мать наук. Отец мой, после Д. И. Менделеева, был признанным корифеем русской химии. Он защищал Россию и в Первую, и во Вторую мировые войны. Имена таких людей должны бережно сохраняться в национальной памяти народа.
