10 июня 1930 года, 80 лет назад родился Илья Сергеевич Глазунов, российский живописец и график, действительных член РАХ, народный художник СССР, основатель и ректор Российской Академии живописи, ваяния и зодчества.
Москва восьмидесятых. Шумная, гостеприимная, залитая огнями, раздраенная спорами между «русистами» и «западниками», немножко пьяная. Возле ресторанов и молодёжных кафе огромные очереди. Вечерняя телевизионная информационная программа «Время» начиналась сюжетами о встречах в Кремле дряхлеющего главы государства с зарубежными гостями, затем следовали репортажи с полей и великих строек страны. Уже ходили по Москве слухи о том, что родственники Брежнева замешаны в делах о коррупции, говорили о загадочной смерти генерала С. Цвигуна, заместителя председателя КГБ и родственника Л.И. Брежнева. Люди догадывались: шла скрытая борьба за власть. Необходимость перемен висела в воздухе. О них говорили, их ждали. Страна требовала реформ. Очевидна была их необходимость в экономической, политической жизни, в идеологии, наконец.
Система единомыслия отживала свой срок.
Русские патриоты пытались поддерживать и отстаивать русскую национальную культуру, «западники» говорили о либеральных европейских ценностях. Власти сожалели, что в творческих союзах идёт подковёрная борьба, ведутся вредные дискуссии. В Кремле к тому же опасались, что «шовинистические» позиции части русской интеллигенции могут подогревать эмиграционные настроения, провоцировать националистические проявления, вносить раскол в общество. Именно тогда, в брежневские годы, остро заговорили о русской школе, русских институтах.
В художественном институте имени В.И. Сурикова, к примеру, доходило до абсурда: 40 % мест при поступлении отводилось иностранцам, примерно столько же – посланцам из советских республик и автономных областей, и только 20–25 % оставалось для русских. Где же было учиться молодёжи из российских сёл и деревень?
Литература и живопись тогда ещё играли большую роль в общественной жизни страны. С жадностью набрасывались люди на свежие номера журналов, выстраивались в очереди на выставки современных художников. Звучали имена Распутина, Белова, Глазунова…
Илья Глазунов – неоднозначная, спорная, но яркая личность. Люди, хорошо знавшие художника, говорили, что квартира и мастерская его были, по сути, «клочком русской резервации». «Просматриваемая и прослушиваемая, для андроповских борцов с “русизмом”, – вспоминал писатель Л. Бородин, – она служила полигончиком проверки “русизма” на вредность, на опасность – как её, эту опасность, привыкли понимать органы за десятилетия непрерывной войны с собственным народом, то и дело прорывающимся выпихнуться за социалистические стойла то в наглую напролом, то втихую – бочком».
Тут говорилось и о защите памятников старины, и о возрождении традиций педагогики живописи, и о русско-православном воспитании учеников, и, наконец, о выставках Глазунова, собиравших десятки тысяч посетителей.
Конечно же, ни о Глазунове, ни о происходивших тогда идеологических схватках не знали, да и не могли знать талантливые ребята, приехавшие поступать в Суриковский институт из глубин России. Они мечтали только об одном – о поступлении.
Тогда-то, обрадованные, совершенно случайно и узнавали они, что на факультете живописи открывается экспериментальная мастерская портрета под руководством профессора И.С. Глазунова. И подавали туда документы. Собеседование проводил сам И.С. Глазунов. Ни о нём, ни о его творчестве абитуриенты глубоко не знали, но после собеседования многие из них были взяты в мастерскую.
– И вот тут мы поняли, – говорит один из них, – что поступили не в Суриковский институт, а в мастерскую Глазунова. Это были разные вещи. Он ломал все схемы. И мы сразу ощутили обособленность мастерской от института… Было ощущение какого-то монашеского, тайного общества что ли. Отныне мы знали какую-то тайну, которую никто не знал в институте. И эту тайну мы хранили. А тайна эта формулировалась легко Ильёй Сергеевичем: возрождение картины. «Картина – это как роман в литературе, – говорил он нам. – Есть в живописи и рассказы – этюды, но знают русскую литературу по её шедеврам – романам».
Руководителя мастерской во многом не устраивала современная живопись: заказная лениниана, производственная тема в картинах. Художник-прислуга угадывался за ними. Такой служит силе, стоящей над народом и, как правило, чужеродной силе.
И, слушая преподавателя, невольно задумывались: действительно, русская литература XIX века пробуждала чувство сострадания, любви к ближнему, духовно заблудшему и падшему, – саму идею Христа, явленного в мiр. Она была религиозной литературой. И можно ли сравнивать картины на ленинские темы с полотном А. Иванова «Явление Мессии», с картинами Джотто, Веронезе. Скорее, первые были лозунгами, плакатами существующей эпохи. Да, этюды советских художников, а среди них такие великие имена, как Грабарь, Иогансон, Александр Герасимов, – чудные, но вот картины, выставляемые в Манеже…
Глазунов исповедовал мысль, что живопись должна отражать духовное наследие русского человека, русского общества, идеи Православной Церкви.
Он приучал к иконе. Делал упор и на художников Возрождения: Тициана, Рафаэля, Веронезе, Тинторетто. Каждый день сидели ученики у него в библиотеке, изучали, копировали классику, читали биографии великих художников. А все они: Леонардо, Рафаэль, Микеланджело – говорили о своих учителях, Мазаччо, Гирландайо, Джотто, которые глубоко чувствовали религиозную природу искусства и были людьми верующими, в отличие от своих именитых, по-нынешнему говоря, «раскрученных» учеников.
В мастерской, проецируя на стену слайды с картин Тинторетто, студенты учились поэзии живописи, искали её законы, открывали тайны композиции.
И.С. Глазунов часто повторял любимые им слова В.И. Сурикова: «Я живопись старых мастеров любил, а потом начал их видеть в жизни».
Слова учителя становились девизом для учеников.
Часто ходили в Третьяковскую галерею поучиться технике, ответить на жгучие творческие вопросы: как руки написаны, композиция решена у тех же передвижников, как фигуры связаны в картине. Принято было начинать осмотр галереи с картин XVIII или XIX века. Но студенты как-то начали с зала иконописи и только потом перешли в другие. Эффект был ошеломляющим.
Так открыли молодые студенты для себя древнерусскую икону…
Для познания техники старых мастеров Глазунов каждый год на свои деньги возил учеников в Эрмитаж, где они копировали работы Рубенса, Ван-Дейка, Мурильо… Знакомство с Петербургом, Царским Селом, пушкинскими местами не проходило безследно. Появлялся интерес к прошлому, желание знать о нём больше. Глазунов приносил в мастерскую интересные дореволюционные издания по истории России, в частности, труднодоступного А. Нечволодова. Приглашал историков, которые неофициально рассказывали о Российской империи, открывая минувшее заново. Возил студентов в Псково-Печерский монастырь. Он как бы пробуждал в них генетическую память о прошлом России.
И в сознании учеников его утверждалась мысль: живопись не может быть безрелигиозной. Да, всё основано на христианстве. И художник, если он настоящий художник, должен быть связан с Церковью.
«Русский человек – православный человек». Слова Ф.М. Достоевского глубоко западали в их душу. Может, потому и выбирали они для своего диплома сюжеты на исторические темы. И находили в том поддержку у своего учителя.
Глазунов вернул ушедшую Россию в русскую живопись и в этом его заслуга.
