Тётя Варя на всех семейных фотографиях - словно солнышко: улыбается так широко и радостно. От глаз расходятся светлые лучики. Глядишь на неё и самому становится тепло жить на свете. И с чего бы? Жизнь у неё была не легкая. Дед, отец с матерью, она сама (совсем кроха) и одиннадцать её дядьёв от безземелья выехали в 1913 году из Белоруссии в Южную Сибирь (теперь Северный Казахстан). В незнакомых местах пришлось нелегко приживаться в течение многих лет. В Сибири после революции семью раскулачили. Ничего, выросла, похоронила родителей, сама родила детей и поставила их на ноги. Всё перенесла благодаря своей крепкой вере в Бога. В советские времена она стала старостой в небольшом сельском храме, который то закрывали, то снова разрешали открыть. Когда она приезжала в гости, всегда рассказывала свои главные новости: сейчас пишем очередное письмо в Облсовет, чтобы открыли храм, собираем подписи, или: вот батюшка обновил крест на куполе. А как закончились главные семейные обязанности, дети выросли и, казалось бы, можно было отдохнуть, тётя Варя начала паломничать, заодно заезжая, словно семейный связной, в разные концы Советского Союза к разбросанной повсюду родне. Всегда рассказывала о том, что видела и переживала в Почаевской Лавре, в Псково-Печерском монастыре, в Троице-Сергиевой Лавре. Незаметно и деликатно отказывалась в посты от скоромных блюд, никогда не делая окружающим никаких замечаний. Никого не стремилась «обращать». Но именно от неё младшее поколение в семье узнало, что есть такое понятие: пост. Сейчас, когда тёти Вари уже нет, разглядываю старые школьные тетрадки, которые она однажды передала нам. В церкви у неё было послушание: поскольку ни Библии, ни церковной литературы не было, она десятки раз переписывала своим ровным и очень ясным почерком для верующих людей самые необходимые церковные тексты. И теперь даже интересно: что тогда читали и переписывали в первую очередь. И вот листаю молитвословы, акафисты, описания чудес и пр. Вот «Акафист заупокойный ко Иисусу Христу (читается по единому)», ещё «Акафист покаянный», которого я не встречал в печатном виде, вот канон Ангелу-Хранителю, конечно же - «Акафист святителю Николаю Чудотворцу» с примечанием - «четверг». Тут же «Видения девушки-подвижницы», «Сказание о явлении Ангела Божия святому Макарию Великому», «Беседа протоиерея Иоанна Кронштадтского о Божественной Литургии».
- Тётя Варя, и не надоело Вам переписывать одно и то же?
- Когда подумаю, что Слово Божие важнее, чем пища, для человека, переписываю снова и снова - с радостью. Может быть, это Слово кому-нибудь душу спасёт.
Как подумаешь, что в это же время столько было вырублено леса, написано и распечатано миллионными тиражами всякой чепухи, за которую государство платило огромные деньги и которая сегодня всеми забыта, то понимаешь, что иногда переписывать - важнее, чем писать. А тетрадки тёти Вари стоят рядом с прекрасно изданными сегодня церковными книгами, но до сих пор греют душу. С такими вот тетрадками в тихих сельских храмах выживала и выжила наша православная вера, пройдя и через сталинские, и через хрущёвские, и через сусловские времена. Сколько их было, этих безвестных переписчиц, которые принесли на встречу с Христом десятки и сотни своих тетрадочек, - один Бог знает.
РУССКИЙ КРИК
Один человек, который в перестроечные годы купил японскую машину во Владивостоке и гнал её в Москву через всю Сибирь, вспоминал, что где-то в Читинской области его поразила картина. Он остановился отдохнуть за городом, поставил на таганок кастрюльку с супом. Откуда ни возьмись, появилась стайка мальчишек. Они не подходили к машине, а встали вдалеке и начали гонять ногами пустую банку из-под консервов. Но гоняли невесело, и вообще видно было, что не в банке дело. Не сразу его осенило, что мальчишки хотят у него попросить денег или еды, но стесняются. Он так и сказал: «Цыгынские дети или кавказские мальчишки попросили бы, а русские мальчики стесняются. Нет у них этого в крови». И я вспомнил, как соседский дедуня вспоминал голод 1946 года в Белгородской области: «Голод был большой, много людей умирало. А у нас дедушка водил пчёл, и мёд мы меняли то на мыло, то на хлеб, то на соль. Соседские мальчишки знали, что хлебушко у нас есть. А просить стеснялись. Придут, сядут на пороге, и молчат. Не просят, не играют, - сидят и молчат». Так я понял, что русский крик - немой. Он не настаивает на своём, а только напоминает о Боге и взывает к совести. Отвергнуть такой крик о помощи - большой грех.
ЦЕРКОВЬ БОГАТАЯ - ЦЕРКОВЬ НЕЗАПЕРТАЯ
Когда святитель Лука Войно-Ясенецкий получил Сталинскую премию, он отдал её детям. Местные же священники ожидали, что владыка Лука отдаст деньги Церкви. Ведь Церковь всегда была его первой заботой, он всегда настаивал на открытии церквей. Председателю Тамбовского облисполкома, который предложил владыке «всё, что тот захочет», в награду за его выдающуюся хирургическую деятельность на Тамбовщине, владыка Лука ответил: «Откройте городской собор». Чиновник ответил: «Этого нельзя». Тогда владыка сказал: «Ничего другого мне от вас не нужно». Ожидания священников не оправдались, и они доносами выжили владыку из епархии. А владыка Лука понимал, что богатая церковь - открытая церковь. Открой храм, а дальше его жизнь как-то устроится. Сейчас ситуация изменилась: церкви открыли, но на скольких из них после службы висит замок, в скольких, по сути, нет приходской жизни... Кто же закрывает наши церкви? Не власти, а мы сами.
КРЕСТ
Бог наш есть Бог не мертвых, но живых. Особенно ясным становится смысл этих слов на кладбище, где под крестами в покое лежат наши «мертвые живые». Нынче на кладбищах большие изменения. Помнится, когда похоронили в Симбирске блаженую схимонахиню Сергию (Луховицкую), ей поставили самый большой крест на городском кладбище. Ведь она схимонахиня! А схимонахинь в советские времена было, может быть меньше, чем сейчас миллиардеров. Я видел этот крест. Могу сказать, что теперь этот крест сильно померк перед новыми захоронениями обычных, но небедных православных людей. Порою над могилами возвышаются не кресты, а целые храмы из стеклопластика. Сквозь «евроокна» и «евродвери» видны красивые мраморные плиты, урны с вечнозелёными неживыми цветами, посыпанные цветным песком дорожки. Здесь зимой и летом, ночью и днём один и тот же «евроклимат», нет ни дождя, ни снега, но, правда, нет и птиц, воробёв, голубей, которые стайками перелетают с одной простенькой могилки на другую, садятся на скромных крестах и оградках, поют славу Богу. Нет в этих «храмах» и проросшей по весне зелёной сорняковой травы. В общем, нет общения с окружающим миром,- таким нынче неуютным, неблагополучным... но естественным, живым,- уж каким бы он ни был. А без птиц и травы нельзя. Это прекрасно понимал Тарас Григорьевич Шевченко, который написал:
Посреди широкой степи
Выройте могилу...
А монахи... их хоронят так же, как и сотни лет назад, в простых могилах. И лежат они совсем не под выдающимися крестами. Зато, как правило, рядом с храмами, в которых ежедневно идёт служба Тому, Кто принимает всех: стариков и детей, умных и глупых, богатых и бедных. И кто какой крест принёс на своём плече, знает только Он один.
