Господь направляет стези мои

Фрагменты памятного и пережитого

Я покидал пределы моей родной Буковины зрелым, сфор­мировавшимся духовно в монашеском подвиге человеком, ко­торому праведный и благой во всех делах Своих Бог даровал призвание на Свою святую службу, выше которой не может быть ничего. Меня ждали расположенные в Сергиевом Посаде (Загорске) Московские духовные школы — Семинария и Акаде­мия. На протяжении более полутора столетий они были свя­заны со святой обителью преподобного Сергия Радонежско­го. Под его молитвенным покровом в Троице-Сергиевой Лавре богословское образование тесно соединялось с пастырским душепопечением. В этих всемирно известных духовных шко­лах мне предстояло дополнить свой опыт духовной жизни глубиной богословского ведения.

Я ясно представлял себе все трудности, которые меня ожи­дают. Ведь садиться вновь за ученическую парту мне пред­стояло после 17-летнего пребывания в монастыре. Но я был уверен в том, что благодаря многолетней духовной закалке, полученной мною в монастыре, я смогу преодолеть любые затруднения. Я чувствовал в себе силы для того, чтобы сле­довать призыву Апостола Петра: «Взрастайте в благода­ти и познании Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа». Я был преисполнен стремления усваивать знание, перени­мать полезное у других, неутомимо постигать глубины богословия. Мне казалось, что ближайшие несколько лет не сулят мне каких-то особых, неожиданных поворотов в моей судьбе, что они будут заполнены лишь слушанием лек­ций, чтением, осмыслением услышанного, прочитанного, усвоенного.

Но Промысел Божий выше всякого человеческого разума и того, о чем мы мечтаем. «Как небо выше земли, так... мысли Мои выше мыслей ваших», — говорит Господь. И дальнейший мой рассказ еще раз подтверждает истинность слов Свя­щенного Писания: «Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его».

Учеба в Сергиевом Посаде (Загорске) и священнослужение в Москве

Я сравнительно быстро освоился в новой, непривычной для меня обстановке: познакомился с учащимися и препо­давателями, с громадным интересом слушал и конспекти­ровал лекции, выступал в семинарах, часами просиживал в библиотеке, осваивая богатейшее духовное наследие кори­феев православной богословской мысли. Во время моей учебы в Московских духовных школах там преподавали такие вы­дающиеся ученые, как доктора богословия Николай Петро­вич Доктусов, Старокадомский, Иван Иванович Шабатин, профессор Георгиевский. Они и многие другие преподавате­ли, не жалея сил, раскрывали нам неисчерпаемое богатство богословия, щедро делились с нами своим многолетним ду­ховным опытом. Благодарная память о многих наставниках Московских духовных школ навсегда сохранится в душе моей.

Разумеется, во второй половине 50-х годов XX века препо­даватели не могли рассказывать нам об истинной, трагиче­ской истории нашей Святой Православной Церкви в советское время. Но эти пробелы в нашей академической подготовке восполнялись беседами с жертвами и очевидцами жестоких гонений на Церковь. Так, в 1956 году я поехал на Рождествен­ские каникулы в г. Архангельск, куда был переведен Черно­вицкий епископ Феодосии (Коверницкий). Он рукополагал меня в сан иеродиакона, а затем и иеромонаха в Черновицком Свято-Духовском Соборе. Владыка Феодосии принял меня с отеческой любовью. Он попросил меня поехать на Рожде­ственские дни в село Матигоры, Холмогорского района, Архан­гельской области, отдаленное от Архангельска на более чем 200 км. Вокруг этого прихода в радиусе более 100 км не было действующего православного храма. Настоятель прихода, 80-летний старец, заболел и служить уже не мог. Я охот­но поехал туда. Храм села Матигоры находится на вершине кручи, над рекой. Прихожане шепотом рассказывали мне о том, что во времена сталинизма на эту кручу приводили узников — группу за группой — и расстреливали их. Мертвых и полуживых сбрасывали с этой кручи в бурлящую реку, воды которой неслись в холодное Белое море.

Тяжкие телесные и душевные муки претерпевали в это время исповедники наших православных народов в Соловец­ком, Валаамском, сибирских и других монастырях — Святы­нях нашей земли, превращенных гонителями веры в лагеря смерти. Но слугам сатаны не приходило в голову, что эти узилища станут для истинных христиан Алтарями священ­нодействия наших православных народов. Как невозможно счесть песчинки на берегу морском, так невозможно счесть и святых подвижников на наших славянских православных землях. И эти Святые подвижники у Престола Божьего не­престанно молят за нас Христа, Бога нашего.

Вскоре после запечатлевшейся в моей памяти поездки в Архангельскую область мне довелось совмещать учебу в Духовной Семинарии с пастырской деятельностью. Дело в том, что мою мать вскоре после ее вступления в мона­стырь постиг тяжелый недуг — паралич, и в таком мучи­тельном состоянии она пребывала 12 лет. Все эти годы за ней ухаживала одна благочестивая, сострадательная инокиня Иустина Веренько. Но за уход надо было платить. Я обратился к ректору Духовной Семинарии и Академии, протоиерею Константину Ружицкому и к инспектору Мо­сковских Духовных школ, выдающемуся богослову, философу и историку Николаю Петровичу Доктусову и попросил их походатайствовать перед Московской Патриархией о том, чтобы мне разрешили по воскресеньям и праздничным дням служить в одном из московских храмов и таким образом за­рабатывать средства на уход за больной матерью. Такое разрешение было получено. Я был определен для служения в московский Свято-Скорбященский храм, расположенный на улице Большая Ордынка. Настоятелем этого храма в то время был протоиерей Михаил Зернов (впоследствии — Ар­хиепископ Киприан, Управляющий делами Московской Па­триархии). В Свято-Скорбященском храме находилась ико­на Богоматери всех скорбящих, перед которой свершались молитвословия и акафисты, что изобильно питало меня духовно. И хотя мне было трудно совмещать напряженную учебу со священнослужением, это совмещение оказалось чрезвычайно полезным для моей дальнейшей деятельности.

Через много лет, выступая перед преподавателями и учащимися Харьковской Духовной Семинарии как ее ректор, я сказал: «Многие спрашивают меня, где я учился, какие нау­ки изучал, откуда почерпнул знания в области литературы и искусства, кто учил меня разбираться в экономике и ди­пломатии и т. д. В таких случаях я отвечаю, что получил образование не только в духовной Семинарии и Академии, а учился и учусь до сего дня у книги жизни, познанию которой нет предела».

Служение в московском Свято-Скорбященском хра­ме вселяло в мою душу чувство своей полезности, нуж­ности людям. В этой связи расскажу такую историю. В одно из воскресений Рождественского поста настоятель Свято-Скорбященского храма, протоиерей Михаил Зернов благословил меня пойти по указанному им адресу и прича­стить тяжело больного человека. В то время это было не­легкой задачей для священника — посещать дома, да еще в Москве. Подойдя к дверям указанной мне квартиры, я нажал на кнопку звонка. Дверь открыла видная женщина. С первого же взгляда можно было удостовериться в глубокой интел­лигентности, присущей этому человеку. Я спросил ее, при­глашала ли ее семья священника. «Да, батюшка, заходите», — приветливо откликнулась она и проводила меня в комна­ту, где на кровати лежал изможденный мужчина лет сорока пяти. Я попросил женщину и ее дочку выйти в другую ком­нату, а сам приступил к совершению Святого Таинства Ис­поведи. Болящий, по имени Василий, сказал мне: «Батюшка, я пригласил тебя не для того, чтобы ты меня успокаивал как больного. Я взрослый, все понимающий человек, бо­лее того — работник ЦК КПСС. На протяжении всей сво­ей жизни я сознательно боролся против Церкви и против Бога. Я болен раком и мне остается два или три дня жизни. Ты мне ответь: «Бог может мне простить то, что на про­тяжении всей своей сознательной жизни я воевал против Него или нет?». Я стал мучительно размышлять: что от­ветить этому больному, чтобы помочь ему? Господь Ми­лосердный отозвался на мою внутреннюю мольбу, обра­щенную к Нему. Я вспомнил про разбойника, каявшегося на Голгофском кресте, и сказал больному: «Если вы способны к такой глубокой вере в Господа, которой проникся разбой­ник, висевший на кресте и просивший помянуть его в Цар­ствии Небесном, то Господь и вам скажет так же, как ему: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю». Я верю, что Господь простит вам. Лежавший передо мною больной судорожно схватился обеими руками за мою руку и почти в истерике, рыдая, воскликнул: «Я верю, верю: наш Го­сподь меня простит!»

Эта святая исповедь на всю жизнь осталась для меня, как духовника Православной Церкви, назидательным уроком. После исповеди я причастил больного. Он успокоился, а по­том вновь начал плакать и сказал: «Батюшка, у меня есть еще один грех, который я не могу исправить. Моей дочери Марии уже 18 лет. Когда она была маленькой, ее хотели окрестить, но я категорически запретил это делать». И на этот раз я утешил его, заметив: «Это дело поправимое, по­зовите дочь к себе, скажите ей об этом и вы освободитесь от этого греха». Он пригласил дочь к своей постели. Девоч­ка припала к его коленям, и он повинился перед ней: «Дочень­ка! Прости меня, я запретил тебя крестить, когда ты была маленькой!» Заливаясь слезами, она утешила его: «Папочка, родной! Будь спокоен, я крещусь!»

С трепетным волнением я оставил их дом. Через два дня, во вторник, в храм пришли люди и сообщили, что исповедан­ный мною больной умер. Перед смертью он просил, чтобы отпевал его я. С благоговением выполнил я последнюю волю покойного. А еще через два дня, в четверг, я был приглашен в дом усопшего и совершил Таинство Крещения над его доче­рью. Так, Богу содействующу, при сострадании к кающемуся грешнику я приобрел духовное утешение на всю свою жизнь.

Мое прилежание в учебе и ревностное служение в москов­ском Свято-Скорбященском хроме были замечены церков­ным руководством. В декабре 1957 года, в одно из воскресе­ний, я, как всегда, пришел в храм для чреды своего служения. Настоятель храма, протоиерей Михаил Зернов беседовал в алтаре с незнакомым мне иеромонахом. Я приблизился к ним, чтобы поздороваться. Настоятель храма представил меня иеромонаху, а затем, представляя своего собеседника, сказал: «Это — игумен Никодим Ротов, помощник Началь­ника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. А в настоящее время Синод Русской Православной Церкви определил ему быть Начальником этой Миссии». В непродолжительной бе­седе я попросил игумена Никодима о его молитвах за меня у Гроба Господнего. В ответ на эту просьбу игумен Никодим, улыбаясь, произнес: «А ты поезжай в Иерусалим и сам по­молись у Гроба Господнего». Но о поездке в Святой град Ие­русалим в то время мало кто мог даже мечтать. Поэтому я не придал особого значения словам игумена Никодима и этой мимолетной встрече и продолжал заниматься свои­ми обычными делами. Но через несколько дней меня при­гласили в Отдел внешних церковных сношений Московской Патриархии. Там со мной стал беседовать секретарь От­дела Алексей Буевский. Вначале он поинтересовался, какие из богословских предметов мне больше всего нравятся, а затем, как бы между прочим, спросил: «А не желали бы Вы поехать за границу?» Недоумевая, я простодушно ответил: «Конечно, хотел бы, но не больше чем на неделю-две, что­бы не прерывать надолго учебу в Духовной Семинарии». На этом наш разговор закончился. Но неожиданные собеседова­ния, смысл которых мне тогда был совершенно непонятен, продолжались.

В 1958 году, за три недели до Пасхи, меня пригласил к себе в кабинет новый инспектор Духовной Семинарии и Академии, архимандрит Леонид Поляков, впоследствии — Митрополит Рижский и Латвийский. Все свои беседы с учащимися он на­чинал с обращения: «Миленький мой». Не стал изменять он этой привычке и на сей раз. «Миленький мой, — спросил он меня, — ты почему не сообщил мне о том, что тебя направ­ляют в Русскую Духовную Миссию в Иерусалиме?» Этот во­прос прозвучал для меня как гром средь ясного неба. Лишь по­сле явно затянувшейся паузы я смог пробормотать, что мне об этом ничего не известно. «Ладно,— продолжил беседу архимандрит Леонид, — ступай в библиотеку и возьми у ее заве­дующего тетрадь со своим последним сочинением по гомиле­тике. Я его об этом уже предупредил. Возьми свое сочинение, за которое я тебе поставил «двойку», исправь текст в соот­ветствии со сделанными мною замечаниями и перепиши сочи­нение в новую тетрадку». Надо заметить, что архимандрит Леонид явно предвзято относился ко мне. Объяснялось это тем, что я был старше остальных учащихся своего класса, за моими плечами был пятилетний стаж настоятельства в Свято-Иоанно-Богословском Крещатинском монастыре, и поэтому мои соклассники частенько больше прислушивались к моему голосу, чем к предписаниям педагога-руководителя нашего класса и инспектора духовных школ, архимандрита Леонида. Из-за этого последний постоянно ставил мне по го­милетике, которую он преподавал, «двойки».

Памятуя все это, я с чрезмерной, по моему теперешнему разумению, резкостью ответил нашему инспектору, архи­мандриту Леониду: «Сочинение по Вашему предмету — гоми­летике — я переписывать не буду, ибо считаю, что оценку Вы мне поставили заслуженно. Не буду! Пусть поставленная Вами оценка остается!» Архимандрит Леонид попытался уговаривать меня, но я оставался непреклонным и даже при­вел широко распространенный в среде учащихся, но далеко не бесспорный афоризм: «Что это за ученик, если он не получал «двоек»?» В конце концов, несмотря на продолжавшийся со стороны архимандрита Леонида нажим, сочинение по гоми­летике я так и не переписал.

Вспоминая сейчас об этом эпизоде, я думаю о том, на­сколько важен индивидуальный подход педагога к каждому из своих учеников. Одного надо направить на путь истинный строгим назиданием, другого — поддержать в трудную для него минуту, третьего — поощрять в его неустанном ис­кании истины. И главное, ко всем без исключения учащимся наставнику надлежит относиться с искренней, отеческой любовью, для каждого из них у наставника всегда должно на­ходиться доброе слово. Недаром в народе говорится: «Доброе слово и кошке приятно». Ну, а относительно гомилетики я могу заметить, что экзамен по этому предмету я продол­жаю сдавать вплоть до настоящего времени. За свое более чем полувековое пастырское и архипастырское служение я произнес не один десяток тысяч проповедей и «Слов» и не раз убеждался в том, что они благосклонно воспринимались и воспринимаются моими слушателями. А это для меня гораз­до важнее, нежели «пятерка» в экзаменационной ведомости учебного заведения.

Вскоре после беседы с архимандритом Леонидом я, нако­нец-то, понял значение моего мимолетного знакомства с игуменом Никодимом Ротовым. Оказалось, что он приходил в наш Свято-Скорбященский храм для того, чтобы посовето­ваться с протоиереем Михаилом Зерновым, который до него был Начальником Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, от­носительно того, кого из священнослужителей избрать себе в помощники. И протоиерей Михаил Зернов порекомендовал ему меня.

Наконец, решением Святейшего Патриарха Алексия I (Симанского) и Священного Синода Русской Православной Церк­ви от 23 апреля 1958 года я был направлен в Святой град Иерусалим в качестве заместителя Начальника Русской Ду­ховной Миссии.

На Святой Земле

Мое послушание в Русской Духовной Миссии в Иерусалиме продолжалось три года — до 9 февраля 1961 г. На протяже­нии первого года я был заместителем Начальника Русской Духовной Миссии, а следующих двух лет — исполняющим обя­занности Начальника Русской Духовной Миссии.

В Святом граде Иерусалиме, где сотворилось великое Та­инство Крестной Жертвы Сына Божьего, я с невыразимым трепетом, со стесненным дыханием совершил свою первую Святую Бескровную Жертву на Святом Гробе Господнем. Пре­клонив свои колени пред Святая Святых мира, я не находил слов для того, чтобы выразить благодарение Богу и молить Его о нуждах всех людей и о себе, грешном. В эти священные минуты я вспомнил слова, написанные монахиней Горненской обители Викториной: «У Гроба Господня замолкают уста, только биение сердца вопиет к Богу: «Боже, буди милостив ко мне, грешному»».

Такие же чувства испытывал я и во время принесения Бес­кровной Жертвы на Святой Голгофе, где пролилась Кровь Го­сподня за грехи всего мира. Там хотелось беспрестанно повто­рять лишь одно: «Господи, Ты пощадил разбойника, пощади и всех нас, немощных чад Твоих, и омой грехи всего мира Твоей Пречистою Кровью!» Там немели уста, там память отказывалась вспоминать чьи бы то ни было обиды и прегрешения, ибо Любовь Распятого взывала к людям: «Любите друг друга, как Я возлюбил вас». Эти трепетные мгновения на Святой Голгофе сохранятся в душе моей до моего последнего вздоха. На Святой Земле мне была дарована и великая благодать служения в Вифлеемской пещере, где 2000 лет тому на­зад возлежал на сене Царь мира и Господь всех веков. В моем сердце теплилось только одно желание: присоединить свои убогие слова к хору Ангелов Небесных, воспевавших над этой Вифлеемской пещерой дивное Рождение Христово. Не раз по­сещал я город Назарет, где Божия Матерь через архангела Гавриила получила благовествование о том, что Она родит Божественного Младенца, где Божия Матерь и праведный Иосиф воспитывали Богомладенца Христа, Который затем, по достижении Им тридцатилетнего возраста, отправил­ся в Свой мессианский путь. Я также трепетно молился в окрестностях Иерусалима — в Свято-Крестном монасты­ре, где, по преданию, было спилено дерево для Креста, на котором распяли Иисуса Христа. Не передаваемые словами чувства я испытал при посещении Элеонской горы — места, откуда вознесся на Небо Господь. Затем, во время моего пре­бывания на Святой Земле, было благоговейное Жертвоприно­шение на Гробе Божией Матери в Гефсиманском саду, а также дивное хождение по берегам Тивериадского озера, где Господь умножил пять хлебов и две рыбы для насыщения пяти тысяч народа и где после Своего Воскресения Он вкушал со Святыми Апостолами печеную на углях рыбу и преломленный Им хлеб. В селении Вифсаиде я поклонялся Святым местам, где роди­лись Святые Апостолы Андрей Первозванный и Петр. В этих и в других достопамятных местах на Святой Земле мне не раз хотелось взять в руки священную арфу и, следуя примеру свя­того пророка Давида, воспевать величие промыслительной любви Божией к людям. В 1960 году, когда я исполнял обязан­ности Начальника Русской Духовной Миссии в Святом граде Иерусалиме, Бог судил мне заложить в саду святой равноапо­стольной Марии Магдалины основу храма в ее честь. Завер­шил строительство этого храма архимандрит Варфоломей (Гендаровский), который в 1963 году был хиротонисан во Епи­скопа Угличского. В его Епископской хиротонии участвовал и я. А в 1987 году Епископ Варфоломей почил в Бозе. Сотрудники Русской Духовной Миссии в Иерусалиме часто приходят помо­литься в этот храм святой равноапостольной Марии Магдалины. Особенно многолюдными бывают эти моления в День ее памяти.

Святую Землю я считаю своей второй духовной Акаде­мией. И это не просто слова. В Святом граде Иерусалиме на протяжении года рядом со мной каждодневно был мудрый на­ставник — Начальник Русской Духовной Миссии, архимандрит Никодим (Ротов), который щедро делился со мной тем, чему нельзя научиться ни в каком учебном заведении — богатей­шим практическим опытом священнослужения не только на Родине, но и за ее пределами. Правда, полное взаимопонима­ние у нас установилось не сразу. Архимандрит Никодим был чрезвычайно требовательным человеком. И поэтому мне поначалу казалось, что он слишком строг по отношению ко мне. И я, по своей молодости и неопытности, не нашел ни­чего лучшего, как поделиться своими впечатлениями о стро­гости своего начальника с настоятельницей и некоторыми монахинями женского Горненского монастыря, в котором я совершал богослужения по средам и воскресеньям. Монахини в свою очередь жаловались мне на чрезмерную, по их мнению, требовательность архимандрита Никодима.

И вот, спустя два или три месяца после моего прибытия в Иерусалим, после обычного утреннего совещания сотрудни­ков Русской Духовной Миссии, архимандрит Никодим попросил меня остаться. После того как все разошлись, он облокотил­ся о стол, склонил голову на руки, прищурил глаза и спросил меня: «Слушай, отец Никодим, ты говорил, что я жесток и тому подобное?» — Поняв, что все, о чем я говорил с монахи­нями, ему известно, я признался: «Да, отец архимандрит, го­ворил». «А вот то-то и то-то говорил?» — продолжал до­пытываться мой неумолимый начальник. «Да, все, о чем вы спрашивали, я говорил», — покаянно ответил я. «А почему го­ворил?» — не отставал он от меня. «Да вот взяло за душу и говорил», — с ноткой отчаяния в голосе промолвил я.

Архимандрит Никодим, видимо, остался доволен моими честными ответами. Он поднял голову и с улыбкой предло­жил мне: «Отец Никодим, давай договоримся о следующем. Все мы люди немощные, у всех нас разные характеры, и поэто­му, если когда-нибудь, что-нибудь «возьмет тебя за душу», ты лучше никому не жалуйся, ибо этим непременно восполь­зуются для того, чтобы поссорить нас. А в итоге все это от­разится на нашей духовной работе — и не просто на работе, а на ответственнейшем духовном служении в Святом граде Иерусалиме». А затем он добавил: «Знаешь, что бы я тебе посоветовал? Когда, как ты сказал, тебя что-то «возьмет за душу» (а это вполне может случиться, ибо все мы дале­кие от совершенства смертные люди), то возьми ключ, за­кройся в своей келий и крой меня вдоль и поперек, пока не отведешь душу, а потом, успокоившись, приходи ко мне, и мы с тобой будем мирно и плодотворно работать на пользу Святой Церкви». На такое, позволю себе сказать, святооте­ческое, преисполненное духовной мудрости, всепрощающее наставление, по немощи человеческой, способен далеко не каждый. Так может поступать лишь тот, кто, по словам Святого Апостола Павла, «имеет веру и добрую совесть». Таким богатством, таким даром Божиим приснопамятный пастырь (а затем архипастырь) Никодим преизобиловал преизрядно.

Этот откровенный разговор не только наполнил меня глу­бочайшим уважением к архимандриту Никодиму; он раскрыл мне путь христианского отношения к людям, заключающе­гося в умении прощать своим ближним их ошибки, находить в каждом человеке зерна добра. Когда я выходил из кабине­та архимандрита Никодима, мы с ним искренне, по-братски обнялись и пообещали друг другу тесно сотрудничать в воз­ложенном на нас Матерью-Церковью послушании. С этого Богом благословенного дня мы с архимандритом Никодимом оставались искренними духовными друзьями — вплоть до его трагической смерти. С архимандритом, а затем Митропо­литом Никодимом, я всегда мог поделиться своими тревога­ми и опасениями и всегда мог рассчитывать на его мудрый совет и поддержку.

Во время моего пребывания на Святой Земле мой духовный опыт значительно обогатился и за счет тесного духовного общения с монахинями Горненского женского монастыря, где, как уже отмечалось, я еженедельно проводил богослужения. Мне хочется назвать здесь имена некоторых, ныне уже по­чивших в Бозе, насельниц этой святой обители. Это — игумения Михаила и ее преемница игумения Тавифа, ризничная монастыря, монахиня Рахиль, монахини Викторина, Висса­риона, Вероника, Евгения, Магдалина, Тавифа (впоследствии — схимонахиня Диодора), благостная Ермиония, Акилина. Они и другие насельницы Горненского женского монастыря расска­зывали мне о своем нелегком монашеском подвиге на Святой Земле в условиях сложного переплетения там религиозных и политических противоречий. Эти неспешные, задушевные разговоры с благоговейными матушками не раз помогали мне принимать верные решения в трудных ситуациях.

Одним из главных уроков, усвоенных мною в моей второй Академии на Святой Земле, было терпимое отношение ко всем людям, независимо от их вероисповедания, националь­ности, образа жизни. Как известно, Святой град Иерусалим — средоточие многих религий и, прежде всего, мировых рели­гий: христианства, иудаизма, мусульманства. Живя в Святом граде Иерусалиме, я постоянно помнил о том, что для Христа не существовало никакого избранного народа, что Он не проводил никакого различия между «иудеем и эллином» и что возгласители Его учения всегда обращались с проповедью ко всем людям к «народу Божьему». В Святом граде Иерусалиме я пришел к глубокому убеждению, что ни одна религия не долж­на считать себя доминирующей и что в общении с разными народами надо руководствоваться словами нашего великого Кобзаря: «И чужому научайтесь, и свого не цурайтесь».

На Святой земле я познакомился со многими известными людьми. Среди них были и православные, и католики, и му­сульмане, и приверженцы иудаизма, и представители других Церквей, а также государственные и общественные дея­тели. Постоянное общение с ними расширило мой кругозор, позволило приобщиться к культуре и традициям разных на­родов мира, духовно обогатило меня, еще больше укрепило меня в моей верности Святой Православной Церкви. Среди этих незаурядных личностей мне, прежде всего, хотелось бы назвать Великого Патриарха Иерусалимской Церкви, Блажен­нейшего Венедикта — мудрейшего и добрейшего человека, выдающегося богослова, искусного дипломата. Благоговение перед ним я сохраню до конца своих дней. Неизменную духов­ную радость мне доставляло общение с видными Иерархами Гроба Господнего: архимандритом Хрисанфом (впоследствии — Архиепископом), архимандритом Диодором (впоследствии — Блаженнейшим и Благостнейшим Патриархом Святого града Иерусалима и всея Палестины, который недавно почил в Бозе), Архиепископом Василием, Архиепископом Дании­лом. Воплощением истинной, не показной доброты, идеалом настоящего архипастыря я считал и считаю Митрополита Святого града Назарета Исидора. Уважение к нему со сто­роны православного населения Галилеи, особенно со сторо­ны православных арабов, было столь велико, что они после окончания богослужения часто несли этого архипастыря на руках более километра от Собора Благовещения Пресвятой Богородицы до его резиденции.

Сейчас я часто вспоминаю то время моего служения в Иерусалиме, когда и я, и многие из названных мною здесь ие­рархов были молодыми. Думаю я и о том, что Бог уже призы­вает друг за другом к Себе нас, дабы мы дали Ему отчет обо всем, соделанном нами. И я постоянно молился и молюсь за упокой тех, с кем Промысел Божий свел меня в Святом граде Иерусалиме и кто уже отошел ко Господу.

Пребывая в Святом граде Иерусалиме, я поддерживал постоянные связи с представителями Армяно-Апостоль­ской Церкви. Особенно теплыми были мои отношения с архимандритом Папкеном Абадьяном, который происходил из бейрутских армян. В 1960 г. он был рукоположен Католи­косом-Патриархом всей Армении Вазгеном I , который также происходил из зарубежной диаспоры, во Епископа с определе­нием на Аргентинскую и Южноамериканскую Кафедру. Про­щаясь с ним, я невольно изумился тому, сколь непостижим жребий Божий, неожиданно перемещающий людей за триде­вять земель. Но мне и в голову не могло тогда прийти, что через какие-то четыре года Промысел Божий судит и мне оказаться в тех краях, куда отправлялся новопосвященный Епископ Армяно-Апостольской Церкви.

Находясь на Святой Земле, я не раз присутствовал на раз­ных официальных приемах. Не раз доводилось мне встречать­ся с государственными деятелями Израиля и в неофициальной обстановке. Особенно запечатлелись в моей памяти встречи с вице-министром Министерства религии Израиля, доктор­ом Варди. Это был необычайно одаренный человек. Он окон­чил в одном из западноевропейских университетов юридиче­ский факультет, а затем изучал теологию в Григорианском университете в Риме. Находясь на посту вице-министра Министерства религии Израиля, он одновременно преподавал в Иерусалимском университете историю христианских религий (разумеется, с позиций последовательного адепта иудаизма). Впоследствии судьба не раз сводила меня с этим всесторонне образованным, умным человеком на разных все­мирных религиозных форумах. Добрые деловые отношения установились у меня также с сотрудниками Министерства религии Израиля, доктором Мендесом, доктором Кольби и с рядом видных государственных деятелей Израиля.

Разностороннее общение с людьми разных вероисповеда­ний и взглядов дало мне возможность постичь искание Бо­жественной Истины разными путями. Но, несмотря на это разнопутье, в конечном итоге торжествует стремление всех народов к Солнцу Правды — нашему Творцу. И куда бы в дальнейшем ни приводил меня Промысел Божий, я всегда помнил, что мой священный долг пред Богом и людьми — это уважение к тем, среди кого Бог предназначил мне на­ходиться с одной-единственной целью: вносить в их жизнь дух христианской любви, которая утверждает в народе Божием Божественные добродетели и помогает познавать Божественную Истину — Свет Евангелия Христова.

Таким многоцветным было мое служение на Святой Зем­ле. Каждый день, начинавшийся с Божественной Литургии, был заполнен множеством важных, неотложных дел, каж­дый день приносил что-то новое, неизведанное. Но внезапно в эту жизнь ворвалось большое горе. 12 февраля 1961 года я получил из монастыря, в котором пребывала моя мать, скорбную телеграмму о ее блаженной кончине. В измерении судеб Божиих, начертанных Десницей Божией в нашей жиз­ни, моя родная мать завершила свое земное хождение пред Богом в Великой схиме с именем святой равноапостольной Марии Магдалины.

Быстро оформить визу тогда было невозможно. Из-за этого я не смог прибыть на погребение своей матери. Ее погребли в Свято-Иоанно-Богословской Крещатинской обители без меня. Я сообщил о кончине моей матери Бла­женнейшему Патриарху Иерусалимскому Венедикту, и он, в силу своего отеческого отношения ко мне, во утоление моей скорби, благословил Архиепископу Фаворскому Вис­сариону совершить на Гробе Господнем Литургию за упо­кой моей новопреставленной матери, схимонахини Марии Магдалины. Свершение Святой Божественной Литургии на Гробе Господнем за упокой моей новопреставленной мате­ри принесло облегчение моей глубоко истомленной печалью душе. Но и сегодня, размышляя над судьбой моей матери, я проникнут чувством вечного долга молитвы пред Богом за ее упокой.

В конце февраля 1961 года меня отозвали на Родину. По­сле возвращения из Иерусалима я временно совершал богос­лужения в Московском Елоховском Богоявленском Патриар­шем Соборе. Затем мне предоставили отпуск, и я поехал в Свято-Иоанно-Богословский Крещатинский монастырь, где была похоронена моя мать, чтобы низко поклониться и по­молиться у ее, святой для меня, могилы. Монахини расска­зали мне о ее последних минутах, и их рассказ я до сих пор вспоминаю со слезами на глазах. Умирая, моя мать попро­сила снять со стены мою фотографию, прижала ее к своей груди, как когда-то прижимала меня к себе во времена моего младенчества, и в то же мгновение отдала свою измученную душу в руки Божий. Впоследствии я написал на надмогильном Кресте своей матери стихи.

Я написал, что моя мать в могилу унесла все то, что не досказала, ибо, когда Господь призвал ее к приюту вечности, я находился во Святом граде Иерусалиме.

Мои односельчане постоянно ухаживают за могилой моей матери. Она всегда утопает в цветах. В присланном мне из родного села Давидовцы видеофильме, о котором я упоминал на первых страницах этой книги, запечатлена трогательная сцена исполнения учениками и учителями Давидовской школы на могиле моей матери песни, которую они посвятили ей .

Во время приезда на могилу матери я также побывал в род­ном селе Давидовцы. Там я встретился со многими своими односельчанами и, прежде всего, с женой Дионисия Бевцика Доминикой, которая ко времени нашей встречи уже вдов­ствовала. Бедная вдова Доминика, ныне уже в Бозе почившая, поведала мне о горьких последних годах и днях своего покой­ного мужа. Во время правления Н.С. Хрущева была объявлена амнистия для многих политзаключенных. Были освобождены из лагерей и Дионисий, и его невестка Туся. Но вскоре после возвращения Дионисия домой каторга напомнила ему о себе. Он слег и уже больше не поднялся. По словам Доминики, в свой смертный час Дионисий не вспоминал ни о своем прежнем бо­гатстве, ни о своих детях, ни о перенесенных им каторжных страданиях. Последними его словами были: «Боже мой! Как бы мне хотелось поговорить сейчас с отцом Никодимом!» Произнеся эти слова, он три раза глубоко вздохнул и отдал свою измученную душу в руки Предвечного Праведного Судии Бога. А покатившиеся по холодеющему, изможденному лицу Дионисия слезинки свидетельствовали о его горьком раская­нии в попрании им предначертанного ему свыше жребия.

Я много думал о последних минутах жизни Дионисия и о его последних словах. И мне кажется, что он в конце своей жизни осознал не только всю тщету своих юношеских устремлений к преходящим, подверженным тлению благам мира сего, но и то, что отринутый им на Святой Горе Афон жребий Божий Бог передоверил соседскому пареньку, который когда-то пас у него овец. А между тем Десница Божия и после моего воз­вращения из Святого града Иерусалима продолжала вести меня по ведомой лишь Творцу всего сущего стезе...

http://www.voskres.ru/bogoslovie/nikodim2.htm