На исходе советского периода был создан так называемый Моральный кодекс строителя коммунизма. Пожалуй, это и была попытка создания нерелигиозной этики. Его сочиняли профессора, специалисты по марксистской философии, копируя Десять заповедей Моисея, но выбрасывая из них все, что касается Бога. Получилось красиво, но одна беда - никто по этому моральному кодексу жить не собирался.
Так что же, в советское время мы жили без всякой этики и нравственности? Нет, конечно. Однако наша нравственность никакого отношения к "Моральному кодексу строителя коммунизма" и коммунистической этике как таковой не имела. Мы знали, что нельзя предавать друзей, что надо хранить семью, нельзя лгать и воровать, что постыдно завидовать и делать гадости исподтишка. Мы знали, что надо заботиться о старых родителях и о маленьких детях. Мы жалели "врагов народа" и их детей, презирали тех, кто писал анонимные письма, чтобы свести счеты с более удачливыми коллегами. Всего этого не было в официальной советской морали, но мы старались поступать так, зная или интуитивно ощущая, что так поступать хорошо.
Этот советский опыт - явное свидетельство того, что нравственный закон записан не в кодексах, а в самом человеческом сердце. Нравственное, как и прекрасное, относится к сфере предопытного знания. Казалось бы, именно поэтому этика может существовать вне зависимости от религии.
Но вот беда: по опыту мы знаем, что совершенно не склонны исполнять записанный в нашем сердце закон. "Бедный я человек, - воскликнул когда-то апостол Павел, - доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю" (Послание к Римлянам, 7:19). Как же побудить волю совершать доброе и воздерживаться от злого?
Способ один - иметь перед глазами образ абсолютной Правды, абсолютного Блага и знать, что я сам буду наслаждаться благом и правдой ровно в той степени, в какой приближусь к этому Абсолюту. Религиозный человек смотрит только на себя и озабочен только одним - своим соответствием абсолютному нравственному императиву, как сказал бы Иммануил Кант. Для этого человеку и нужен Бог, ведь когда Бога нет, то по какому лекалу исправлять душу, склоняющуюся ко злу?
Тоталитарные идеологии на место Бога пытались поставить обожествленного правителя - ничего не вышло. Другой путь - отказаться и от Бога и от Абсолюта. Твердо заявить, что совершенства нет, как безумец из тринадцатого псалма, сказавший в сердце своем, что "Бога нет". А если Бога нет, то "все дозволено", как говорил герой Достоевского.
Развращение и вседозволенность возникают не вдруг. Даже отказавшись от стремления к абсолютному божественному благу, общество очень медленно теряет то, что мы привыкли именовать общественной нравственностью. Обычно, и это хорошо известно историкам общественного сознания, должны смениться три-четыре поколения, чтобы стихийная, уже не осознаваемая и тем более не возводимая к Богу нравственность разрушилась в большой степени, делая проблематичным дальнейшее существование такого "обезбоженного" общества. За какую-то сотню лет общество, которое не определяет свою жизнь критерием абсолютного блага и безусловного воздаяния за добро добром, а за зло - злом, просто исчезает! Только новое сильное и живое обращение к Добру, Истине и Красоте совершенного Бога дает падшему народу надежду на возрождение и исцеление.
Андрей Борисович Зубов - доктор исторических наук, профессор кафедры философии Московского государственного института международных отношений (университета)
http://religion.ng.ru/problems/2005-12-07/5_obshestvo.html
Так что же, в советское время мы жили без всякой этики и нравственности? Нет, конечно. Однако наша нравственность никакого отношения к "Моральному кодексу строителя коммунизма" и коммунистической этике как таковой не имела. Мы знали, что нельзя предавать друзей, что надо хранить семью, нельзя лгать и воровать, что постыдно завидовать и делать гадости исподтишка. Мы знали, что надо заботиться о старых родителях и о маленьких детях. Мы жалели "врагов народа" и их детей, презирали тех, кто писал анонимные письма, чтобы свести счеты с более удачливыми коллегами. Всего этого не было в официальной советской морали, но мы старались поступать так, зная или интуитивно ощущая, что так поступать хорошо.
Этот советский опыт - явное свидетельство того, что нравственный закон записан не в кодексах, а в самом человеческом сердце. Нравственное, как и прекрасное, относится к сфере предопытного знания. Казалось бы, именно поэтому этика может существовать вне зависимости от религии.
Но вот беда: по опыту мы знаем, что совершенно не склонны исполнять записанный в нашем сердце закон. "Бедный я человек, - воскликнул когда-то апостол Павел, - доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю" (Послание к Римлянам, 7:19). Как же побудить волю совершать доброе и воздерживаться от злого?
Способ один - иметь перед глазами образ абсолютной Правды, абсолютного Блага и знать, что я сам буду наслаждаться благом и правдой ровно в той степени, в какой приближусь к этому Абсолюту. Религиозный человек смотрит только на себя и озабочен только одним - своим соответствием абсолютному нравственному императиву, как сказал бы Иммануил Кант. Для этого человеку и нужен Бог, ведь когда Бога нет, то по какому лекалу исправлять душу, склоняющуюся ко злу?
Тоталитарные идеологии на место Бога пытались поставить обожествленного правителя - ничего не вышло. Другой путь - отказаться и от Бога и от Абсолюта. Твердо заявить, что совершенства нет, как безумец из тринадцатого псалма, сказавший в сердце своем, что "Бога нет". А если Бога нет, то "все дозволено", как говорил герой Достоевского.
Развращение и вседозволенность возникают не вдруг. Даже отказавшись от стремления к абсолютному божественному благу, общество очень медленно теряет то, что мы привыкли именовать общественной нравственностью. Обычно, и это хорошо известно историкам общественного сознания, должны смениться три-четыре поколения, чтобы стихийная, уже не осознаваемая и тем более не возводимая к Богу нравственность разрушилась в большой степени, делая проблематичным дальнейшее существование такого "обезбоженного" общества. За какую-то сотню лет общество, которое не определяет свою жизнь критерием абсолютного блага и безусловного воздаяния за добро добром, а за зло - злом, просто исчезает! Только новое сильное и живое обращение к Добру, Истине и Красоте совершенного Бога дает падшему народу надежду на возрождение и исцеление.
Андрей Борисович Зубов - доктор исторических наук, профессор кафедры философии Московского государственного института международных отношений (университета)
http://religion.ng.ru/problems/2005-12-07/5_obshestvo.html
