Где золото моют в горах
Случай убедиться в этом представился мне нынешним летом, когда я волею обстоятельств попал в миссионерскую группу, отправлявшуюся в Читинскую область. Все, что я увидел там - природа, люди, церкви, - произвело на меня впечатление сна: необычно, очень красиво и в то же время удивительно вдруг понятно, близко, несмотря на расстояния. А расстояния такие, что до места, куда лежал мой путь, я летел шесть часов на самолете, а потом столько же ехал на автомобиле. В отличие от самолета, летящего на высоте десяти километров, из окна машины прекрасно видно, что это за земля такая - Забайкалье. Времени было много, и я отдался созерцанию.
Забайкальские дороги такие: километров десять подъем, довольно причем крутой, километров семь спуск, километров семь подъем, километров пятнадцать спуск. Потому что сопки. Сопки - это такие горы, не сильно высокие, но настоящие горы. Они везде, куда ни посмотришь, как будто вся земля здесь пошла огромными волнами. А основных цветов в Забайкалье два: зеленый и синий. Синий - все его оттенки, от почти фиолетового до серебристого, - это сопки и небо. Зеленый - от почти черного до желтоватого - это лес, покрывающий сопки, и степи, чередующиеся с сопками. В лесах, говорят, водятся дикие звери, а в степях любой путешественник увидит множество то ли сусликов, то ли тушканчиков. Кстати, насчет диких зверей: всем в России известна песня "Славное море, священный Байкал" - так вот там есть слова:
Шилка и Нерчинск не страшны теперь,
Горная стража меня не поймала,
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
Пуля стрелка миновала.
Песню эту написал в конце XIX века Дмитрий Давыдов - из политических ссыльных; и все, о чем там говорится (кто не помнит, советую найти и прочитать), передает суть истории Забайкалья. Край этот с XVII века использовался как место ссылок и каторг, а когда здесь нашли золото, к ссыльным добавились старатели, стекавшиеся со всех концов земли - от Украины до Китая. Еще одна всем известная песня "По диким степям Забайкалья" - тоже про эти места.
Машину вел Александр Тылькевич, настоятель Петропавловской церкви города Шилка, а за окном проносились бесчисленные речки, в быстрых водах которых "золото моют в горах". Шоссе пестрит необычными для уроженца средней полосы указателями: "лог", "урочище", "падь".
Всю эту красоту нарушают следы жизнедеятельности советского человека: вдруг откуда ни возьмись бетонная трансформаторная будка, серый параллелепипед которой меньше всего подходит к плавным изгибам местности. Или барак из силикатного кирпича. К счастью, их не так много, и чем дальше от Читы, тем меньше. Зато время от времени, примерно каждые километров пятьдесят, вдруг являются постройки совсем другого вида - частные сельские хозяйства. Выглядит это так: вдруг замечаешь, что степь аккуратно кошена, потом видишь стожок, другой, третий. За ними загоны для скота - в Забайкалье они делаются из аккуратных продольных, параллельных друг другу слег, похоже на какие-то американские ранчо. Только ковбоев нет, зато бывают очень колоритные крестьяне. Один из них, когда мы с отцом Александром проносились мимо его угодий, мирно работал на конной косилке - это промежуточное звено между косой и комбайном, бывшее в большом ходу на рубеже прошлого и позапрошлого веков, а ныне представленное только в этнографических музеях, да и то не во всех. А уж увидеть агрегат в работе - для одного этого стоило ехать за семь тысяч верст.
- Без сельского хозяйства у нас никак нельзя, - рассказывает отец Александр, - в последние десятилетия жизнь стала настолько скудной, что людям приходится кормить себя самим. Процентов у восьмидесяти есть подсобное хозяйство, причем не только в деревнях, но и в городах. К сельскому образу жизни людей подталкивает еще и то, что здесь, в Забайкалье, очень много свободной земли. Приходи, бери практически любой кусок и паши, сажай, собирай, никто тебе и слова не скажет. Раздолье.
Просторы этого чудесного края имеют, впрочем, и оборотную сторону. В первую очередь это огромная трудность для местных священников, которых на всю Читинскую область, по площади втрое - втрое! - превышающую такое государство, как, например, Франция, всего 29 человек. На одного священника может приходиться территория в сотни километров. В путешествии по Забайкалью мне довелось разговаривать с батюшкой, подведомственная территория которого - 350 на 200 километров. Это здесь норма.
- Как же вы успеваете? - спрашиваю я у отца Александра.
- Ну как? Практически живем в машинах, иначе невозможно. Да и машины все перевели на газ - на бензине с нашими разъездами разоришься. Поехать на требу (на крестины, отпевание, воду освятить) километров за двести-триста - это самое обычное дело.
- А миссионерством приходится заниматься? Я имею в виду борьбу за Православие, предположим, со старообрядцами, буддистами или там с сектантами какими-нибудь...
- Вы знаете, тут ведь народ особенный живет. С XVII века здесь помимо коренного населения, тунгусов и бурят, стали селиться казаки - помните Хабарова? Так происходило становление знаменитого забайкальского казачества, в течение 300 лет бывшего оплотом здешнего Православия.
Потом сюда начали ссылать преступников. Одним из первых в эти места, тогда совершенно еще дикие, был выслан знаменитый борец против реформ патриарха Никона протопоп Аввакум. Итак, до революции забайкальское население состояло в основном из ссыльных, каторжан, казаков, тунгусов, бурят и соседних китайцев. Все изменила даже не революция, а гражданская война. Золота хотелось многим: и китайцам, и японцам, орудовавшим в 20-е годы в Забайкалье, и белым, и красным, и казакам. Не хотелось только тунгусам и бурятам - они постепенно стали перебираться на север, подальше от бурных событий. А остальные все 20-е воевали друг с другом. Победили, как известно, большевики. Китайцы и японцы ушли домой, белые, кто уцелел, через Китай - в эмиграцию. Но главной жертвой стало начисто вырезанное красными забайкальское казачество. А с ним и Православие. Сегодня о забайкальских казаках нет и воспоминания. Спросишь про них на улице, а в ответ: "Что? Казаки? Да, кажется, были когда-то..."
Остались, правда, ссыльные и каторжане, но они и до революции не были оплотом веры, а уж после... Большевики быстро поняли, что Забайкалье - это в самом прямом смысле золотое дно, и принялись прибирать здесь все к рукам. Начали, как водится, с церквей. До 1994 года на "территории трех Франций" была одна действующая церковь.
- Вы знаете, - рассказывает отец Александр, - здесь у нас кого только нет: и кришнаиты, и иеговисты, и баптисты. Но только народ за восемьдесят послереволюционных лет настолько отвык от всего, что хотя бы напоминает религию, что стал апатичен вообще ко всем ее проявлениям. К сожалению, это касается и Православия. Впрочем, сами все увидите, мы уже подъезжаем. Пейзаж за окном действительно начинали портить бетонные постройки. Мы приближались к поселку Первомайский, главным и единственным смыслом существования которого в течение десятилетий был горно-обогатительный комбинат. Бериллий добывали для оборонки. Первомайский - довольно симпатичное место: очень тихо, довольно чисто, половина домов из силикатного кирпича, некрасивые, но другая половина - замечательные деревянные двухэтажки с балкончиками, одинаковые, но очень милые. В начале 60-х их строили военные, в них удобно и зимой тепло, говорят жильцы.
Гураны
"Кто мы? Русские, буряты, китайцы, тунгусы? Да гураны мы, гураны!" Сначала я не понимал, кто такие гураны, думал, может, это народность такая? И оказался прав и неправ одновременно. Гуранами здесь, в Забайкалье, называют горных козлов. Но все местные жители полусерьезно-полушутливо называют гуранами и самих себя. Есть в этом что-то горькое и самоироничное одновременно. Житель поселка Первомайский Иван Макарович объяснил мне:
- Гураны, паря, это значит помесь всех кровей, которые у нас тут встречались. Такая вот народность и вывелася.
Мы встретились с Иваном Макаровичем около его дома на одной из улиц Первомайского, рядом с православным храмом. Но в церковь Иван Макарович не торопится:
- Че там делать-то, паря? Молиться что ли? Другое дело, музей в иных местах в церквах бывает, вот это я понимаю. Помню, в Ленинграде я был, церква там есть Исаковска. Ну и бравая же, паря, церква! (слово "бравый" означает на местном диалекте "красивый, хороший". - Ф.К.). Там маятник качается и картины такие большие! Спрашиваю: сколь метров картина? Двадцать метров картина, паря, двадцать метров! Вот это я понимаю!
Ивану Макаровичу 80 лет, он некрещеный и креститься пока не собирается. И сколько же я таких перевидал в этих местах! Приходят к храму
70 -80-летние бабули, которые не знают, как перекреститься, как подойти к иконе!
А храм поселка Первомайский достоин особого описания, поскольку представляет собой совершенно замеча тельное явление. В 1989 году под него отдали здание дворца пионеров. Построенный в 1960 году (хрущевские строительные нормы еще не успели завоевать всю страну) деревянный полутораэтажный дворец пионеров имеет правильный крест в плане и украшен довольно изысканной резьбой снаружи. То есть пристраивай апсиду - и церковь готова!
Я зашел в свечную лавку, где за ящиком сидела казначей храма Александра Яковлевна.
- У батюшки нашего постоянный приход не здесь. К нам он приезжает где-то раз в месяц. Но храм постоянно открыт, свечи продаем, иконки. Люди могут прийти и помолиться.
- А много людей-то заходит, Александра Яковлевна?
- Ну, прихожан у нас человек восемьдесят - сто, да только приходят регулярно не все. Мало, конечно, народу.
- А как вы пришли на работу в храм?
- Непростой был путь. Мне 65 лет, а большую часть жизни была некрещеной. Крестилась я в 1982 году в Чите. Дочка у меня инвалид: умственная отсталость, зрение очень плохое, - так что я при ней всю жизнь. После крещения в церковь-то ходила регулярно, потому что дочь училась в Иркутске, а там церковь была. А потом, как она отучилась, я ее забрала, и мне трудно стало ездить куда-то в церковь. Здесь-то у нас в 30-м году разрушили все. В какой-то момент у нас в поселке объявились баптисты. Ну и я смотрю: ничего нет, ни храма, ни батюшки, ни Библии - ничего! - и пошла к ним, покрестилась.
- Как, еще раз?
- Да, я пришла к ним, а они сказали: то крещение было ненастоящее, давай снова. Походила я к ним несколько лет и поняла: не нравится мне у них, ну не нравится - и все! И ушла. А они названивают, на улице встречают: как, что, почему перестала ходить? Я молчу, а сама думаю: ну не тянется к ним душа! И дочку им не отдала. А теперь дочка со мной сюда ходит, исповедуется, причащается...
- Вы выросли в верующей семье?
- Родилась я в селе Култума, совсем на границе с китайцем. Дома-то у меня все крещеные были. Отец умер в 47-м году от раскрытия ран, мама
в 56-м. Дома Библия была... Сестры мои, бывало, как начнут читать, так подруги со всего околотка приходят. Там у нас церковь хорошая была, но в 30-е годы ее разрушили. Так вот с тех пор и живем без всего: без веры, без надежды... Народ-то у нас хороший, только очень уж сонный, его разбудить бы надо, да некому пока, вон батюшка раз в месяц приезжает...
В Первомайском живут около 14 тыс. человек, все когда-то работали на ГОКе, который сейчас практически стоит. Военным почему-то перестал быть нужен бериллий, золотодобычу налаживать дорого.
Люди в поселке живут воспоминаниями о прежних днях, когда снабжение было на общесоюзном уровне - оборонка все-таки, когда работал ГОК, когда были молодость и здоровье.
Со здоровьем в Забайкалье не очень: любая работа с недрами связана с довольно сильным облучением. Например, в городе Балей, куда я отправился после Первомайского, радиационный фон превышает предельно допустимую норму в шесть раз. Поэтому довольно много инвалидов: на улицах, в магазинах - везде. Болеют почему-то чаще всего глазами - наверное, какая-то специальная здесь радиация... А город Балей - вот это действительно золотые места. Здесь с 30-х годов были чуть ли не самые большие в стране золотые прииски. Народ на них сгоняли отовсюду: гуляя по кладбищу, обнаруживаешь целые группы западных украинцев, татар, молдаван. Кстати, именно с молдаванами в Балей еще в 60-е годы пришли свидетели Иеговы, которые до совсем недавних пор составляли единственную религиозную группу города. Но прав был в своем наблюдении отец Александр: местные жители оказались не очень восприимчивы к проповеди иеговистов. По сей день живут те в какой-то изоляции, а жители Балея только машут на них рукой: а, эти-то, не, мы к ним не ходим.
Не пошла к ним и Лариса Петровна, с которой я разговорился на балейском рынке, а потом неоднократно виделся в палаточном храме, поставленном московскими миссионерами. Вся жизнь Ларисы Петровны - это сплошная череда несчастий, и совершенно непонятно, откуда берутся силы на жизнь, на детей или вот на храм, который хоть на несколько дней, но приехал в ее город. Раньше она работала бухгалтером на золотых приисках, в артели, но уже несколько лет, как на инвалидности из-за тяжелого диабета. Живет на пенсию. Старший сын Ларисы Петровны умер в этом году.
- Врачи думали - пневмония, а оказалось, гематома в легком. Это врачи его погубили, во всем они виноваты. Не знаю, как я осталась жива - так переживала!
Средний сын отсидел за какую-то темную историю, связанную с наркотиками. Ему дали три года, но за десять дней до освобождения в колонию, где он сидел, пришло письмо: уголовное дело закрыто за отсутствием состава преступления.
- Вы понимаете, Федя, конечно, справедливость победила, но жизнь-то у парня оказалась сломанной! После тюрьмы он сошелся с пьяницей, работает лесничим и когда не пьет - хороший мальчик, а когда пьет... В общем, отчаявшийся он какой-то. Про церковь и не думает даже, да и нет у нас тут церкви.
А еще у Ларисы Петровны есть младший сын, Сережа. У него синдром Дауна, и он светлый, замечательный человек. Ему 26 лет, он ходит в магазин с запиской от мамы, знает три буквы: "К", "А" и "О" - и очень хорошо помогает по хозяйству. Однажды Сережа шел по улице, а мальчишки стали кидать в него камнями, крича: "Дурак, дурак!"
- Я ему говорю: "Сережа, подойди, ударь обидчиков, ты же сильный, ты большой", - рассказывает Лариса Петровна. А он мне: "Нет, мама, они маленькие, маленьких обижать нельзя!" А еще один раз Сережа сел на автобус и сам уехал в Шилку, в церковь. Его искали, звонили, наконец, нашли там - сидит и плачет...
Настоящие забайкальцы - прямые и крепкие люди
- Лариса Петровна, что за люди забайкальцы?
- Коренные забайкальцы - это очень душевные, простые и симпатичные люди, последнюю рубашку отдадут, очень доброжелательные. Мне кажется, это потому, что чисто русских тут нет, а намешаны и буряты, и китайцы, и тунгусы. Вот все лучшие качества и слились. Но в основном здесь люди - это такая накипь. Ведь у нас здесь ссыльный край! А кто не из ссыльных - так те потомки приисковиков, тоже еще тот народ.
- Я вот у всех спрашиваю: Забайкалье - Россия, вы как чувствуете?
- Почему-то все считают, что Забайкалье - это задворки. Вот, помню, в Москве меня спрашивают: Забайкалье - это где такое, за Новосибирском, что ли? А я говорю: да нет, чуть-чуть подальше, всего-то около трех тысяч километров на восток от Новосибирска. Все почему-то считают, что мы тут пеньку молимся да с медведями под руку ходим, а это не так! У нас нет чувства изолированности, и понятия "большая земля", "малая земля" для нас не существуют. Это вон на Севере, там люди говорят: "большая земля", "материк". У них там изолированность. А у нас захочу - завтра в поезд сяду - и в Москве!
Храм на железной дороге
Да, чувство расстояния - очень изменчиво. Для москвича километр до метро - катастрофа, а настоятель церкви Петра и Павла в Шилке отец Александр ездит сдавать сессию в Иркутск, в Богословский институт, за тысячу километров - и ничего! Ведут машину попеременно с матушкой - с забайкальскими расстояниями и матушкам приходится водить.
В конце моего путешествия я попросился к Тылькевичам в Шилку: хотелось посмотреть, как живет полноценный приход - со старинным храмом, с постоянным настоятелем. Шилкинский храм Петра и Павла построен в начале ХХ века на железнодорожной станции - тогда очень много по России появилось таких станционных церквей - и силами ее же сотрудников. В советские годы здесь были и казематы для арестованных священнослужителей, и клуб, и овощехранилище. Отдали храм в начале 90-х; отец Александр здесь четвертый год, это его первый приход после рукоположения.
Ехали ночью на двух машинах: впереди мы с отцом Александром на "УАЗе", за ним матушка на "Жигулях". Перевалим сопку - остановимся подождать матушку. Вот на дороге показались фары, можно ехать дальше, на следующую сопку забираться.
- Батюшка, как вы оказались в этих краях?
- В 1985 году мои родители приехали сюда, чтобы строить БАМ. То же самое и родители матушки. Мы с ней вместе учились в школе, там и познакомились, и подружились, так что мы почти всю жизнь вместе.
Когда приехали в Шилку, был уже поздний час. Тем не менее в одном из сараев во дворе храма виднелся свет. На звонок ворота сарая, оказавшегося гаражом, распахнулись, и я увидел человек шесть мужиков, возившихся вокруг старого "Запорожца".
- Вот, расширяем приходской автопарк, - объяснил отец Александр. - А это представители нашей небольшой общины. Все живут при храме, работают, молятся.
Я удивился: обычно ведь при церквях в основном женщины помогают, а тут такой сугубо мужской коллектив.
- Ну, во-первых, у нас есть и женщины, они огородом занимаются, за живностью ходят. А во-вторых, мужская компания совершенно случайно образовалась. Мало того, мы вначале просили у владыки благословения на создание при храме сестричества, но не получили его. А потом стали приходить мужики. Храм-то рядом с вокзалом, народу проезжего много, часто приходят люди, "потерявшиеся" на своем пути: кого обокрали, кто поссорился с родственниками и ушел, кто погорел.
- И что, неужели всех берете?
- Берем всех, не все остаются - у нас строгие порядки. Например, совершенно запрещено курить, а выпивать можно только в праздники с моего благословения. Нельзя ругаться матом и драться. А еще наши общинники установили себе довольно большое молитвенное правило.
- Говорят, мужчинами руководить труднее, чем женщинами. У вас как?
- Труднее, да, это есть. Мужчины менее самостоятельны, менее способны обслуживать себя, даже менее защищены как-то. Зато тяжелая работа им нипочем, а у нас в храме, который долго простоял под овощами, работы очень много. А знаете, какие среди наших мужиков есть специалисты! Вон сварщик Борис - у него руки просто золотые!
Утром матушка Светлана показывала мне подсобное хозяйство прихода. Капуста, морковь, свекла, зелень - огород занимает большую часть территории при храме. По периметру двора - сараи, в которых держат птицу и поросят.
- А где же картошка? И почему не заведете корову? - интересуюсь я.
- Картошка у нас на отдельном поле, город нам выделил участок, а корову держать - это нужно подворье организовывать, тоже за городом, мы думаем об этом.
У Тылькевичей четверо детей, младшему, Ване, всего пять лет. При этом на попечении отца Александра кроме Петропавловской церкви, большого хозяйства, прихожан - еще четыре прихода и километры, километры дорог. Уезжая из Шилки, я спрашиваю отца Александра:
- Как же вы справляетесь со всем этим?
- А мы не справляемся. Причем хронически не справляемся. Обязательно часть дел остается недоделанной. Время ограничено 24 часами в сутках, пространство - возможностями техники. Но мы утешаемся мыслью, что хоть что-то сделано.
* * *
Прилетев в Москву, я поехал домой, на Красные ворота. Идя по Садовому кольцу, поймал себя на мысли: "А было ли все это со мной, были ли эти сопки, золотоносные речки, эти люди? Все это так далеко, да есть ли оно вообще?" Почему они так уверены, что живут в России, а мы так не уверены, что Россия такая большая? А все просто: чем дальше от центра, тем шире обзор, тем яснее горизонт, тем четче ощущение гигантской страны, в которой мы живем. И нету его, этого края света, нету.
http://www.nsad.ru/index.php?issue=8§ion=9999&article=249
Случай убедиться в этом представился мне нынешним летом, когда я волею обстоятельств попал в миссионерскую группу, отправлявшуюся в Читинскую область. Все, что я увидел там - природа, люди, церкви, - произвело на меня впечатление сна: необычно, очень красиво и в то же время удивительно вдруг понятно, близко, несмотря на расстояния. А расстояния такие, что до места, куда лежал мой путь, я летел шесть часов на самолете, а потом столько же ехал на автомобиле. В отличие от самолета, летящего на высоте десяти километров, из окна машины прекрасно видно, что это за земля такая - Забайкалье. Времени было много, и я отдался созерцанию.
Забайкальские дороги такие: километров десять подъем, довольно причем крутой, километров семь спуск, километров семь подъем, километров пятнадцать спуск. Потому что сопки. Сопки - это такие горы, не сильно высокие, но настоящие горы. Они везде, куда ни посмотришь, как будто вся земля здесь пошла огромными волнами. А основных цветов в Забайкалье два: зеленый и синий. Синий - все его оттенки, от почти фиолетового до серебристого, - это сопки и небо. Зеленый - от почти черного до желтоватого - это лес, покрывающий сопки, и степи, чередующиеся с сопками. В лесах, говорят, водятся дикие звери, а в степях любой путешественник увидит множество то ли сусликов, то ли тушканчиков. Кстати, насчет диких зверей: всем в России известна песня "Славное море, священный Байкал" - так вот там есть слова:
Шилка и Нерчинск не страшны теперь,
Горная стража меня не поймала,
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
Пуля стрелка миновала.
Песню эту написал в конце XIX века Дмитрий Давыдов - из политических ссыльных; и все, о чем там говорится (кто не помнит, советую найти и прочитать), передает суть истории Забайкалья. Край этот с XVII века использовался как место ссылок и каторг, а когда здесь нашли золото, к ссыльным добавились старатели, стекавшиеся со всех концов земли - от Украины до Китая. Еще одна всем известная песня "По диким степям Забайкалья" - тоже про эти места.
Машину вел Александр Тылькевич, настоятель Петропавловской церкви города Шилка, а за окном проносились бесчисленные речки, в быстрых водах которых "золото моют в горах". Шоссе пестрит необычными для уроженца средней полосы указателями: "лог", "урочище", "падь".
Всю эту красоту нарушают следы жизнедеятельности советского человека: вдруг откуда ни возьмись бетонная трансформаторная будка, серый параллелепипед которой меньше всего подходит к плавным изгибам местности. Или барак из силикатного кирпича. К счастью, их не так много, и чем дальше от Читы, тем меньше. Зато время от времени, примерно каждые километров пятьдесят, вдруг являются постройки совсем другого вида - частные сельские хозяйства. Выглядит это так: вдруг замечаешь, что степь аккуратно кошена, потом видишь стожок, другой, третий. За ними загоны для скота - в Забайкалье они делаются из аккуратных продольных, параллельных друг другу слег, похоже на какие-то американские ранчо. Только ковбоев нет, зато бывают очень колоритные крестьяне. Один из них, когда мы с отцом Александром проносились мимо его угодий, мирно работал на конной косилке - это промежуточное звено между косой и комбайном, бывшее в большом ходу на рубеже прошлого и позапрошлого веков, а ныне представленное только в этнографических музеях, да и то не во всех. А уж увидеть агрегат в работе - для одного этого стоило ехать за семь тысяч верст.
- Без сельского хозяйства у нас никак нельзя, - рассказывает отец Александр, - в последние десятилетия жизнь стала настолько скудной, что людям приходится кормить себя самим. Процентов у восьмидесяти есть подсобное хозяйство, причем не только в деревнях, но и в городах. К сельскому образу жизни людей подталкивает еще и то, что здесь, в Забайкалье, очень много свободной земли. Приходи, бери практически любой кусок и паши, сажай, собирай, никто тебе и слова не скажет. Раздолье.
Просторы этого чудесного края имеют, впрочем, и оборотную сторону. В первую очередь это огромная трудность для местных священников, которых на всю Читинскую область, по площади втрое - втрое! - превышающую такое государство, как, например, Франция, всего 29 человек. На одного священника может приходиться территория в сотни километров. В путешествии по Забайкалью мне довелось разговаривать с батюшкой, подведомственная территория которого - 350 на 200 километров. Это здесь норма.
- Как же вы успеваете? - спрашиваю я у отца Александра.
- Ну как? Практически живем в машинах, иначе невозможно. Да и машины все перевели на газ - на бензине с нашими разъездами разоришься. Поехать на требу (на крестины, отпевание, воду освятить) километров за двести-триста - это самое обычное дело.
- А миссионерством приходится заниматься? Я имею в виду борьбу за Православие, предположим, со старообрядцами, буддистами или там с сектантами какими-нибудь...
- Вы знаете, тут ведь народ особенный живет. С XVII века здесь помимо коренного населения, тунгусов и бурят, стали селиться казаки - помните Хабарова? Так происходило становление знаменитого забайкальского казачества, в течение 300 лет бывшего оплотом здешнего Православия.
Потом сюда начали ссылать преступников. Одним из первых в эти места, тогда совершенно еще дикие, был выслан знаменитый борец против реформ патриарха Никона протопоп Аввакум. Итак, до революции забайкальское население состояло в основном из ссыльных, каторжан, казаков, тунгусов, бурят и соседних китайцев. Все изменила даже не революция, а гражданская война. Золота хотелось многим: и китайцам, и японцам, орудовавшим в 20-е годы в Забайкалье, и белым, и красным, и казакам. Не хотелось только тунгусам и бурятам - они постепенно стали перебираться на север, подальше от бурных событий. А остальные все 20-е воевали друг с другом. Победили, как известно, большевики. Китайцы и японцы ушли домой, белые, кто уцелел, через Китай - в эмиграцию. Но главной жертвой стало начисто вырезанное красными забайкальское казачество. А с ним и Православие. Сегодня о забайкальских казаках нет и воспоминания. Спросишь про них на улице, а в ответ: "Что? Казаки? Да, кажется, были когда-то..."
Остались, правда, ссыльные и каторжане, но они и до революции не были оплотом веры, а уж после... Большевики быстро поняли, что Забайкалье - это в самом прямом смысле золотое дно, и принялись прибирать здесь все к рукам. Начали, как водится, с церквей. До 1994 года на "территории трех Франций" была одна действующая церковь.
- Вы знаете, - рассказывает отец Александр, - здесь у нас кого только нет: и кришнаиты, и иеговисты, и баптисты. Но только народ за восемьдесят послереволюционных лет настолько отвык от всего, что хотя бы напоминает религию, что стал апатичен вообще ко всем ее проявлениям. К сожалению, это касается и Православия. Впрочем, сами все увидите, мы уже подъезжаем. Пейзаж за окном действительно начинали портить бетонные постройки. Мы приближались к поселку Первомайский, главным и единственным смыслом существования которого в течение десятилетий был горно-обогатительный комбинат. Бериллий добывали для оборонки. Первомайский - довольно симпатичное место: очень тихо, довольно чисто, половина домов из силикатного кирпича, некрасивые, но другая половина - замечательные деревянные двухэтажки с балкончиками, одинаковые, но очень милые. В начале 60-х их строили военные, в них удобно и зимой тепло, говорят жильцы.
Гураны
"Кто мы? Русские, буряты, китайцы, тунгусы? Да гураны мы, гураны!" Сначала я не понимал, кто такие гураны, думал, может, это народность такая? И оказался прав и неправ одновременно. Гуранами здесь, в Забайкалье, называют горных козлов. Но все местные жители полусерьезно-полушутливо называют гуранами и самих себя. Есть в этом что-то горькое и самоироничное одновременно. Житель поселка Первомайский Иван Макарович объяснил мне:
- Гураны, паря, это значит помесь всех кровей, которые у нас тут встречались. Такая вот народность и вывелася.
Мы встретились с Иваном Макаровичем около его дома на одной из улиц Первомайского, рядом с православным храмом. Но в церковь Иван Макарович не торопится:
- Че там делать-то, паря? Молиться что ли? Другое дело, музей в иных местах в церквах бывает, вот это я понимаю. Помню, в Ленинграде я был, церква там есть Исаковска. Ну и бравая же, паря, церква! (слово "бравый" означает на местном диалекте "красивый, хороший". - Ф.К.). Там маятник качается и картины такие большие! Спрашиваю: сколь метров картина? Двадцать метров картина, паря, двадцать метров! Вот это я понимаю!
Ивану Макаровичу 80 лет, он некрещеный и креститься пока не собирается. И сколько же я таких перевидал в этих местах! Приходят к храму
70 -80-летние бабули, которые не знают, как перекреститься, как подойти к иконе!
А храм поселка Первомайский достоин особого описания, поскольку представляет собой совершенно замеча тельное явление. В 1989 году под него отдали здание дворца пионеров. Построенный в 1960 году (хрущевские строительные нормы еще не успели завоевать всю страну) деревянный полутораэтажный дворец пионеров имеет правильный крест в плане и украшен довольно изысканной резьбой снаружи. То есть пристраивай апсиду - и церковь готова!
Я зашел в свечную лавку, где за ящиком сидела казначей храма Александра Яковлевна.
- У батюшки нашего постоянный приход не здесь. К нам он приезжает где-то раз в месяц. Но храм постоянно открыт, свечи продаем, иконки. Люди могут прийти и помолиться.
- А много людей-то заходит, Александра Яковлевна?
- Ну, прихожан у нас человек восемьдесят - сто, да только приходят регулярно не все. Мало, конечно, народу.
- А как вы пришли на работу в храм?
- Непростой был путь. Мне 65 лет, а большую часть жизни была некрещеной. Крестилась я в 1982 году в Чите. Дочка у меня инвалид: умственная отсталость, зрение очень плохое, - так что я при ней всю жизнь. После крещения в церковь-то ходила регулярно, потому что дочь училась в Иркутске, а там церковь была. А потом, как она отучилась, я ее забрала, и мне трудно стало ездить куда-то в церковь. Здесь-то у нас в 30-м году разрушили все. В какой-то момент у нас в поселке объявились баптисты. Ну и я смотрю: ничего нет, ни храма, ни батюшки, ни Библии - ничего! - и пошла к ним, покрестилась.
- Как, еще раз?
- Да, я пришла к ним, а они сказали: то крещение было ненастоящее, давай снова. Походила я к ним несколько лет и поняла: не нравится мне у них, ну не нравится - и все! И ушла. А они названивают, на улице встречают: как, что, почему перестала ходить? Я молчу, а сама думаю: ну не тянется к ним душа! И дочку им не отдала. А теперь дочка со мной сюда ходит, исповедуется, причащается...
- Вы выросли в верующей семье?
- Родилась я в селе Култума, совсем на границе с китайцем. Дома-то у меня все крещеные были. Отец умер в 47-м году от раскрытия ран, мама
в 56-м. Дома Библия была... Сестры мои, бывало, как начнут читать, так подруги со всего околотка приходят. Там у нас церковь хорошая была, но в 30-е годы ее разрушили. Так вот с тех пор и живем без всего: без веры, без надежды... Народ-то у нас хороший, только очень уж сонный, его разбудить бы надо, да некому пока, вон батюшка раз в месяц приезжает...
В Первомайском живут около 14 тыс. человек, все когда-то работали на ГОКе, который сейчас практически стоит. Военным почему-то перестал быть нужен бериллий, золотодобычу налаживать дорого.
Люди в поселке живут воспоминаниями о прежних днях, когда снабжение было на общесоюзном уровне - оборонка все-таки, когда работал ГОК, когда были молодость и здоровье.
Со здоровьем в Забайкалье не очень: любая работа с недрами связана с довольно сильным облучением. Например, в городе Балей, куда я отправился после Первомайского, радиационный фон превышает предельно допустимую норму в шесть раз. Поэтому довольно много инвалидов: на улицах, в магазинах - везде. Болеют почему-то чаще всего глазами - наверное, какая-то специальная здесь радиация... А город Балей - вот это действительно золотые места. Здесь с 30-х годов были чуть ли не самые большие в стране золотые прииски. Народ на них сгоняли отовсюду: гуляя по кладбищу, обнаруживаешь целые группы западных украинцев, татар, молдаван. Кстати, именно с молдаванами в Балей еще в 60-е годы пришли свидетели Иеговы, которые до совсем недавних пор составляли единственную религиозную группу города. Но прав был в своем наблюдении отец Александр: местные жители оказались не очень восприимчивы к проповеди иеговистов. По сей день живут те в какой-то изоляции, а жители Балея только машут на них рукой: а, эти-то, не, мы к ним не ходим.
Не пошла к ним и Лариса Петровна, с которой я разговорился на балейском рынке, а потом неоднократно виделся в палаточном храме, поставленном московскими миссионерами. Вся жизнь Ларисы Петровны - это сплошная череда несчастий, и совершенно непонятно, откуда берутся силы на жизнь, на детей или вот на храм, который хоть на несколько дней, но приехал в ее город. Раньше она работала бухгалтером на золотых приисках, в артели, но уже несколько лет, как на инвалидности из-за тяжелого диабета. Живет на пенсию. Старший сын Ларисы Петровны умер в этом году.
- Врачи думали - пневмония, а оказалось, гематома в легком. Это врачи его погубили, во всем они виноваты. Не знаю, как я осталась жива - так переживала!
Средний сын отсидел за какую-то темную историю, связанную с наркотиками. Ему дали три года, но за десять дней до освобождения в колонию, где он сидел, пришло письмо: уголовное дело закрыто за отсутствием состава преступления.
- Вы понимаете, Федя, конечно, справедливость победила, но жизнь-то у парня оказалась сломанной! После тюрьмы он сошелся с пьяницей, работает лесничим и когда не пьет - хороший мальчик, а когда пьет... В общем, отчаявшийся он какой-то. Про церковь и не думает даже, да и нет у нас тут церкви.
А еще у Ларисы Петровны есть младший сын, Сережа. У него синдром Дауна, и он светлый, замечательный человек. Ему 26 лет, он ходит в магазин с запиской от мамы, знает три буквы: "К", "А" и "О" - и очень хорошо помогает по хозяйству. Однажды Сережа шел по улице, а мальчишки стали кидать в него камнями, крича: "Дурак, дурак!"
- Я ему говорю: "Сережа, подойди, ударь обидчиков, ты же сильный, ты большой", - рассказывает Лариса Петровна. А он мне: "Нет, мама, они маленькие, маленьких обижать нельзя!" А еще один раз Сережа сел на автобус и сам уехал в Шилку, в церковь. Его искали, звонили, наконец, нашли там - сидит и плачет...
Настоящие забайкальцы - прямые и крепкие люди
- Лариса Петровна, что за люди забайкальцы?
- Коренные забайкальцы - это очень душевные, простые и симпатичные люди, последнюю рубашку отдадут, очень доброжелательные. Мне кажется, это потому, что чисто русских тут нет, а намешаны и буряты, и китайцы, и тунгусы. Вот все лучшие качества и слились. Но в основном здесь люди - это такая накипь. Ведь у нас здесь ссыльный край! А кто не из ссыльных - так те потомки приисковиков, тоже еще тот народ.
- Я вот у всех спрашиваю: Забайкалье - Россия, вы как чувствуете?
- Почему-то все считают, что Забайкалье - это задворки. Вот, помню, в Москве меня спрашивают: Забайкалье - это где такое, за Новосибирском, что ли? А я говорю: да нет, чуть-чуть подальше, всего-то около трех тысяч километров на восток от Новосибирска. Все почему-то считают, что мы тут пеньку молимся да с медведями под руку ходим, а это не так! У нас нет чувства изолированности, и понятия "большая земля", "малая земля" для нас не существуют. Это вон на Севере, там люди говорят: "большая земля", "материк". У них там изолированность. А у нас захочу - завтра в поезд сяду - и в Москве!
Храм на железной дороге
Да, чувство расстояния - очень изменчиво. Для москвича километр до метро - катастрофа, а настоятель церкви Петра и Павла в Шилке отец Александр ездит сдавать сессию в Иркутск, в Богословский институт, за тысячу километров - и ничего! Ведут машину попеременно с матушкой - с забайкальскими расстояниями и матушкам приходится водить.
В конце моего путешествия я попросился к Тылькевичам в Шилку: хотелось посмотреть, как живет полноценный приход - со старинным храмом, с постоянным настоятелем. Шилкинский храм Петра и Павла построен в начале ХХ века на железнодорожной станции - тогда очень много по России появилось таких станционных церквей - и силами ее же сотрудников. В советские годы здесь были и казематы для арестованных священнослужителей, и клуб, и овощехранилище. Отдали храм в начале 90-х; отец Александр здесь четвертый год, это его первый приход после рукоположения.
Ехали ночью на двух машинах: впереди мы с отцом Александром на "УАЗе", за ним матушка на "Жигулях". Перевалим сопку - остановимся подождать матушку. Вот на дороге показались фары, можно ехать дальше, на следующую сопку забираться.
- Батюшка, как вы оказались в этих краях?
- В 1985 году мои родители приехали сюда, чтобы строить БАМ. То же самое и родители матушки. Мы с ней вместе учились в школе, там и познакомились, и подружились, так что мы почти всю жизнь вместе.
Когда приехали в Шилку, был уже поздний час. Тем не менее в одном из сараев во дворе храма виднелся свет. На звонок ворота сарая, оказавшегося гаражом, распахнулись, и я увидел человек шесть мужиков, возившихся вокруг старого "Запорожца".
- Вот, расширяем приходской автопарк, - объяснил отец Александр. - А это представители нашей небольшой общины. Все живут при храме, работают, молятся.
Я удивился: обычно ведь при церквях в основном женщины помогают, а тут такой сугубо мужской коллектив.
- Ну, во-первых, у нас есть и женщины, они огородом занимаются, за живностью ходят. А во-вторых, мужская компания совершенно случайно образовалась. Мало того, мы вначале просили у владыки благословения на создание при храме сестричества, но не получили его. А потом стали приходить мужики. Храм-то рядом с вокзалом, народу проезжего много, часто приходят люди, "потерявшиеся" на своем пути: кого обокрали, кто поссорился с родственниками и ушел, кто погорел.
- И что, неужели всех берете?
- Берем всех, не все остаются - у нас строгие порядки. Например, совершенно запрещено курить, а выпивать можно только в праздники с моего благословения. Нельзя ругаться матом и драться. А еще наши общинники установили себе довольно большое молитвенное правило.
- Говорят, мужчинами руководить труднее, чем женщинами. У вас как?
- Труднее, да, это есть. Мужчины менее самостоятельны, менее способны обслуживать себя, даже менее защищены как-то. Зато тяжелая работа им нипочем, а у нас в храме, который долго простоял под овощами, работы очень много. А знаете, какие среди наших мужиков есть специалисты! Вон сварщик Борис - у него руки просто золотые!
Утром матушка Светлана показывала мне подсобное хозяйство прихода. Капуста, морковь, свекла, зелень - огород занимает большую часть территории при храме. По периметру двора - сараи, в которых держат птицу и поросят.
- А где же картошка? И почему не заведете корову? - интересуюсь я.
- Картошка у нас на отдельном поле, город нам выделил участок, а корову держать - это нужно подворье организовывать, тоже за городом, мы думаем об этом.
У Тылькевичей четверо детей, младшему, Ване, всего пять лет. При этом на попечении отца Александра кроме Петропавловской церкви, большого хозяйства, прихожан - еще четыре прихода и километры, километры дорог. Уезжая из Шилки, я спрашиваю отца Александра:
- Как же вы справляетесь со всем этим?
- А мы не справляемся. Причем хронически не справляемся. Обязательно часть дел остается недоделанной. Время ограничено 24 часами в сутках, пространство - возможностями техники. Но мы утешаемся мыслью, что хоть что-то сделано.
* * *
Прилетев в Москву, я поехал домой, на Красные ворота. Идя по Садовому кольцу, поймал себя на мысли: "А было ли все это со мной, были ли эти сопки, золотоносные речки, эти люди? Все это так далеко, да есть ли оно вообще?" Почему они так уверены, что живут в России, а мы так не уверены, что Россия такая большая? А все просто: чем дальше от центра, тем шире обзор, тем яснее горизонт, тем четче ощущение гигантской страны, в которой мы живем. И нету его, этого края света, нету.
http://www.nsad.ru/index.php?issue=8§ion=9999&article=249
