Генерал М.В.Алексеев в борьбе за ответственное министерство 26 февраля – 2 марта 1917 г.

Введение.

1. Проблемы источников по «отречению» Николая II.

2. М.В.Алексеев и политическая оппозиция Николаю II.

3. Ставка в первые дни Февральской революции.

4. М.В.Алексеев исполняет обязанности Верховного главнокомандующего.

5. Миф о «дарование» Николаем II ответственного министерства.

6. Остановка штабом Северного фронта и Ставкой военной операции на Петроград.

7. Подготовка «отречения» Николая II.

Заключение.

Введение

2017 г. ознаменовался столетним юбилеем Российской революции. Это небольшой срок для исторической науки. Беспристрастной оценке мешают неутихающие политические споры. При этом документальный материал продолжает накапливаться и вводиться в научный оборот. Издаются сборники документов, монографии, статьи, материалы конференций.

Новейшая концепция предлагает рассматривать Февральскую, Октябрьскую революции и Гражданскую войну, как единый революционный процесс. Даже при таком подходе «Российская революция» делиться на этапы. Первым этапом является свержение императора Николая II. Любопытно, что даже советская историография предпочитала в этом случае термин отречение, введенный в оборот «февралистами». Личность и государственная деятельность последнего императора продолжает оставаться предметом острых дискуссий.

Положительная оценка Николая II как отца, мужа, семьянина окончательно возобладала в XXI в. Наконец появились исследования, посвященные деловым качествам последнего императора.[1] На примере конкретных мероприятий рассматривается позиция Николая II по различным вопросам, исследуется его манера принятия решений, прослеживается круг влияний и причины политических ориентаций. Новые исследования уже не позволяют игнорировать волю императора в принятии такого важнейшего политического решения как отречение.

В условиях Первой мировой войны генералитет играл заметную роль в жизни страны. Фронт и тыл были связаны множеством нитей. Успех в войне зависел от поставок боеприпасов, продовольствия, железнодорожного сообщения. Важна была и внутриполитическая ситуация. Общественные выступления могли перечеркнуть все военные успехи (как и случилось в 1917 г.). Николай II был верховным главнокомандующим лишь формально. Все знали, что армией управляет его начальник штаба генерал-адъютант М.В.Алексеев. Генерал пользовался авторитетом в военной среде, на него делали ставку и деятели оппозиции. 26 февраля – 2 марта именно Алексеев определил позицию армии по отношению к перевороту. Без его одобрения события отречения были бы невозможны.

В литературе широко известны манифесты, составленные в Ставке верховного главнокомандующего 1-2 марта 1917 г. Это манифест об ответственном министерстве, отречение Николая II в пользу сына и отречение Николая II за себя и за сына в пользу брата (якобы, изменения внесены в текст царем). Два последних манифеста являются предметом ожесточенных споров. На их фоне манифест об ответственном министерстве выглядит промежуточным этапом, неудавшимся компромиссом и не привлекает внимания. Между тем этот манифест венчал многолетнюю борьбу общественности с правительством и императором, достигшую необычайного накала 27 февраля – 1 марта 1917 г. М.В.Алексеев занял в этой борьбе определенную позицию и смог навязать армии свой вариант разрешения кризиса. Важнейшим итогом появления проекта манифеста об ответственном министерстве стала остановка военной операции на Петроград. Войска, направляемые в распоряжение генерала Н.И.Иванова для подавления восстания, были остановлены, а затем и возвращены на фронт.

Обращение к «дарованию» ответственного министерства поможет разобраться и в обстоятельствах отречения Николая II. С этой целью необходимо попытаться реконструировать политические взгляды М.В.Алексеева: изучить его оценку политической ситуации, предшествующей Февральской революции, проследить его контакты с оппозицией. Детально разобрать поведение Алексеева 26 февраля – 2 марта 1917 г., постараться определить его позицию и факторы на нее влиявшие. Все это позволяет сделать обращение к уже опубликованному кругу источников.

1. Проблемы источников по «отречению» Николая II

Перед рассмотрением сюжетов, связанных с отречением Николая II необходимо провести комплексный анализ источников по этому вопросу: оценить достоверность воспоминаний, проследить как они вводились в научный оборот, какие факторы оказывали влияние на мемуаристов. Основным источником описания событий являются телеграммы Ставки и штаба Северного фронта. Интересна история их публикации и оценка достоверности материала.

Первое, краткое, описание отречения Николая II появилось в печати уже 3 марта. Это было интервью, которое дал В.В.Шульгин корреспонденту газеты «Речь» (№ 57 от 3 марта). Шульгин рассказывал, как принимал отречение у императора. Оно было совершенно добровольно, написано на телеграфных бланках и подписано карандашом. Второй экземпляр был написан на одном листе и так же подписан карандашом.[2]

С 6 марта информация об отречении появилась во всех газетах. Отставной генерал Ф.Я.Ростковский делал для себя выписки. «Вестник Временного правительства» № 1 издал акт об отречении и ряд указов о формировании нового правительства. В «Русском инвалиде» – акт отречения и депеша председателя Думы М.В.Родзянко царю и командующим фронтами. В «Новом времени» среди других документов большая статья «Как произошла революция». В «Русской воле», кроме указов большая статья «Великая русская революция». В «Утро России» статьи «Последние часы царствования Николая II перед отречением». Читая эту статью, где вся ответственность перекладывалась на свиту, генерал делал вывод: «До какой же степени Николай II был далек от действительности и слабоволен».[3] В своем дневнике великий князь Андрей Владимирович приводил вырезку из газеты «Баку» № 53 от 7 марта 1917 г. Это была перепечатка статьи из «Русского слова» «События, предшествовавшие отречению Николая II от престола». Сообщалось, что корреспондент газеты 3 марта встретил царский поезд в Старой Руссе. «Из беседы с окружающими царя лицами выяснилось следующее»: царь был вызван царицей в Царское Село, ему не докладывались телеграммы Родзянко и главнокомандующих, была передана только одна телеграмма Алексеева. Дальше приводился пересказ разговоров, происходящих в царском поезде: где лица свиты выставлялись реакционерами, трусами и дураками. По этой версии царь принял решение об отречении, еще не доезжая до Пскова. Описывалось, как царский поезд метался по железным дорогам, а свита предлагала открыть фронт немцам.[4] Вероятно, это тот же текст, что комментировал генерал Ф.Я.Ростковский. Таким образом в стране формировалось общественное мнение по поводу отречения.

7 марта интервью газете «Русская воля» (№ 2 от 7 марта) дал Н.В.Рузский. Тут впервые была сформулирована схема отречения, которая до сих пор продолжает оставаться господствующей. По этой версии Николай II 27 февраля дал распоряжение о силовом подавлении восстания, а 28 февраля отбыл в Царское Село. Поезд не был пропущен и ему пришлось ехать через Псков. Там, вечером 1 марта, царя убедили подписать указ о министерстве ответственном перед Думой. 2 марта, узнав, что такого манифеста недостаточно, царь принял решение об отречении в пользу сына. Затем наследование было изменено в пользу брата, отречение было подписано в присутствие приехавших в Псков депутатов А.И.Гучкова и В.В.Шульгина.[5] Эта версия была подкреплена документами и стала основанием практически для всех воспоминаний.

Рассказ Н.В.Рузкого содержал ряд несообразностей. Царь вел себя как ребенок, действовал без консультаций с кем-либо, делал то что явно не отвечало его желаниям, не оповестил брата об отречении, допустил включение в текст отречения конституционных деклараций. Но в горячке 1917 г. на это не обращали внимания, тем более, что такое поведение хорошо вписывалось в образ слабого императора, находившегося под властью «темных сил», внедренный в общественное сознание.

В 1917 г. отречение привлекало внимание общества. Краткие описания этого события содержались в книгах: Н.В.Касаткина «Как произошло отречение Николая II» (М., 1917. - 31 с.), В.Г.Короленко «Падение царской власти» (М., 1917. - 31, [4] с.), В.Соколова «Конец самодержавия» (М., 1917. - 31, [1] с.), С.Я.Штрайха «Последние дни Николая II: официальные документы: рассказы очевидцев» (Петроград, 1917. - 32 с.). Фабриковались и фальшивки. В 1918 г. вторым изданием в Нью-Йорке, анонимно, была опубликована «Исповедь бывшего царя / Николай Романов». Книга содержала рассказ Николая II о том, как он жил в Тобольске.

В 1917-1918 гг. свои показания поменял Н.В.Рузский. Теперь он обвинял М.В.Алексеева в свержении царя. Опубликован этот рассказ был в 1922 г. в журнале «Русская летопись» в Париже. Запись сделал С.Н.Вильчковский (1871-1934) - генерал-майор, помощник начальника Царскосельского Дворцового Управления, в Первую мировую войну управлявший лазаретами Царского Села и ближайших окрестностей. В 1917-1918 г. он проживал в Кисловодске рядом с Рузским. В предисловии Вильчковский писал, что их беседы с Рузским проходили с октября 1917 г. почти по день его ареста в сентябре 1918 г. Вильчковский был монархистом и Рузский подстраивался под его взгляды, пытаясь снять с себя вину за участие в отречении.

Рузский рассказывал, что с началом революции был согласен с оценкой ситуации данной в телеграммах М.В.Родзянко, по мнению которого было необходимо ответственное министерство. Рузский был против экспедиции Н.И.Иванова и силового подавления восстания. Он утверждал, что телеграмму Алексеева об ответственном министерстве он получил еще до приезда царя в Псков, но передана она была царю во время аудиенции вечером 1 марта. Ему удалось убедить царя даровать ответственное министерство. Когда Рузский передал в Ставку свой разговор с Родзянко, то там решили, что отречение - это единственный выход. По его мнению, главной причиной отречения была телеграмма, разосланная Алексеевым главнокомандующим. С ответами главнокомандующих Рузский ознакомил царя во второй половине 2 марта в присутствии генералов Ю.Н.Данилова и С.С.Саввича. Николай II собственноручно написал отречение, было сделано несколько черновиков. Окончательный вариант был дан по приезду А.И.Гучкова и В.В.Шульгина. Рузский уверял, что они с Алексеевым были обмануты общественными деятелями. «Из всех участников событий один Государь осознавал, что его отречение не только не спасет Россию, но будет началом ее гибели»,[6] – по словам С.Н.Вильчковского заявлял Рузский.

14 июня 1918 г. Н.В.Рузский пересказал события отречения великому князю Андрею Владимировичу (надо полагать, что под запись). Великий князь утверждал, что Рузский показывал ему целую кипу документов и описывал их содержание четыре часа. В этот раз истории отречения Рузский дал большую преамбулу. Он рассказывал о положении в Петрограде в предшествующие месяцы. По его словам, он вынужден был согласиться на выделение Петрограда в отдельный военный округ, так как Северный фронт расходовал на него очень много продовольствия, и министр внутренних дел вмешивался в дела военной цензуры. Рузский объяснил зачем он в феврале 1917 г. предпринял поездку по заводам Петрограда. Он сообщил, что не рекомендовал командующему войсками Петроградского округа С.С.Хабалову стрелять в народ. [7] Все это нужно было Рузскому для того, чтобы отвести от себя ответственность за мероприятия, напоминающие подготовку к перевороту.

В интервью с великим князем Рузский более подробно описывал свой разговор с царем вечером 1 марта в Пскове. Там приводились аргументы того, что царский конвой перешел на сторону Думы и самодержавие является фикцией при существовании Думы. В это время пришла телеграмма от Алексеева с проектом манифеста. Она повлияла на царя. Дальше, по словам Рузского пока царь писал (переписывал?) манифест он сидел в свитском вагоне и телеграмму царя получил от дворцового коменданта В.Н.Воейкова. Он увидел, что речь идет о министерстве, где основные министры будут подчинены царю. По его просьбе Войков вновь отнес телеграмму царю и туда были вставлены строки о министерстве ответственном перед Думой. Рузский утверждал, что телеграмма об ответственном министерстве была отправлена в Ставку и оттуда на все фронты. В этом варианте подробно пересказывался разговор с Родзянко, который первым высказал мысль об отречении. Кто являлся инициатором рассылки телеграмм командующим не говорилось. На докладе в 9 часов утра Рузский передал царю телеграммы главнокомандующих А.Е.Эверта и В.В.Сахарова с просьбой отречения, в 14 часов передал еще три телеграммы Алексеева, Брусилова и великого князя Николая Николаевича. В 2 часа 45 минут царь ушел писать телеграмму об отречении. В 3 часа Рузскому была передана телеграмма об отречении в пользу наследника. Генерал оставил ее у себя. После приезда А.И.Гучкова и В.В.Шульгина царь написал новое отречение за себя и за сына.[8]

Три варианта воспоминаний Н.В.Рузского противоречивы. Все они записаны с его слов, возможны ошибки и собственные интерпретации записывавших. Об одном и том же важнейшем событии – «даровании» ответственного министерства: 1. 7 марта, по горячим событиям, Рузский утверждал, что царь принял генерала в 2 часа ночи 2 марта, у царя на столе лежал манифест об ответственном министерстве.[9] 2. В интервью с Вильчковским Рузский сообщал, что идя к государю уже знал о проекте манифеста Алексеева. Аудиенция была в 22 часа, после долгих убеждений царь согласился подписать манифест Алексеева. В этом варианте ответственному министерству посвящены более трех страниц текста с массой подробностей. Но, промежуточный вариант министерства ответственного перед царем не упоминается.[10] 3. В рассказе великому князю приведена наиболее реалистичная и подтвержденная документами версия, где упоминалось два варианта манифеста. В записи разговора с М.В.Родзянко в 3.30 ночи 2 мая Рузской так же упоминал два варианта данного царем манифеста.[11] Расходятся у Рузского рассказы об отречении 2 марта.

«Рассказы» Н.В.Рузского являются огромной проблемой. Их характер делает источник совершенно недостоверным. При этом традиционная концепция отречения строится именно на показаниях Рузского и не подкреплена другими документами. При разговоре Николая II с Рузским вечером 1 марта, когда было принято важнейшее решение об ответственном министерстве, других свидетелей не было. Чины Ставки узнали о манифесте только со слов генералов штаба Северного фронта. Сам манифест существует в виде проекта М.В.Алексеева, написанного Н.А.Базили. О том, что манифест подписывался, никаких свидетельств, кроме слов, Рузского нет. Только со слов Рузского известно, что царь дал приказ Н.И.Иванову действий не предпринимать и приказал остановить подвоз войск к Петрограду. Подписи Николая II на этих телеграммах нет. Разговор Рузского и Родзянки записан под руководством Рузского и он редактировал текст. Свидетелей разговоров Рузского с императором в 10 часов утра 2 марта нет. Только на встречу в 14 часов он привел в качестве свидетелей двух генералов. Все манифесты до 19 часов 2 марта известны только от Рузского, в Ставке в это время документов не получали. Рузский, безусловно, являлся заинтересованным лицом и его показания не могут быть приняты без веских доказательств. Между тем это постоянно делалось в исторических исследованиях. Например, А.О.Багдасарян без всяких оговорок, описывая дарование ответственного министерства 1 марта, ссылался на интервью Рузского великому князю. Разговор Рузского с царем в 10 часов 2 марта историк цитировал по интервью с Вильчковским.[12] Так поступают практически все исследователи, привлекая тот вариант рассказа Рузского который их больше устраивает.

В 1921 г. в Берлине была начата публикация документов, связанных с отречением. В 1922 г. «Архиве русской революции» вышли воспоминания М.В.Родзянко о событиях Февральской революции. Родзянко писал, что революция была стихийной и если бы Дума ее не возглавила, то была бы перебита и к власти пришли большевики. Родзянко признавался, что первым потребовал от царя отречения в пользу сына. «Император Николай II не поверил указаниям Председателя Государственной Думы и запросил своего Начальника Штаба и всех Главнокомандующих фронтами о том, каково их мнение по поводу указаний, сделанных ему Председателем Государственной Думы»,[13] – писал Родзянко. Подобным заявлением он выгораживал себя и генералитет и возлагал всю вину на Николая II. Родзянко категорически отрицал, что генералы давили на царя и угрожали ему.[14] По уверениям Родзянко в случае воцарения Михаила Александровича в стране немедленно началась бы Гражданская война. Великий князь и все его сторонники были бы немедленно убиты.[15] Ложь Родзянко не вызывала вопросов у исследователей. Он был последовательным сторонником ограничения власти императора и давно критиковал деятельность правительства. Любопытно, что Родзянко был единственный деятель революции, непосредственно принимавший участие в переговорах об отречении. Его коллегам А.И.Гучкову и В.В.Шульгину пришлось описывать только небольшой эпизод аудиенции у императора.

Версия М.В.Родзянко о событиях Февральской революции очень хорошо накладывалась на интервью Н.В.Рузского 7 марта 1917 г. Казалось, что эти описания подтверждают друг друга. Нарисованная Рузским и Родзянко картина стала основной для историографии по отречению в СССР и в XXI веке продолжает эксплуатироваться неокоммунистами. Между тем современные исследования убедительно доказывают, что основные моменты рассказа Родзянко не соответствуют действительности. Он сильно преувеличивал масштаб волнений и последующего мятежа запасных частей. Чрезвычайный комитет Думы и Совет рабочих и солдатских депутатов возглавили восстание и действовали в полном согласии. Решение об отречении Николая II было их коллективной волей. Михаил Александрович был подвергнут сильнейшему давлению Временного правительства и под угрозой убийства был вынужден не принять власть. В дальнейшем Временным правительством был получен схожий вариант «отречения» от всех великих князей.

В 1922 г. в журнале «Русская летопись» свои воспоминания опубликовал генерал, сопровождавший царя в качестве историографа, Д.И.Дубенский (1857-1923). В его дневнике содержался целый ряд ложных сведений: 27 февраля Дубенский писал, что в Ставке получили телеграмму М.В.Родзянко, в ответ император дал распоряжение князю Г.Е.Львову (1861-1925) составить ответственное перед Думой министерство; военный, морской, министр иностранных дел и двора должны были подчиняться непосредственно царю. Этот указ М.В.Алексеев телеграммой отправил в Петроград.[16] 28 февраля Дубенский записал длинный разговор императора с Н.И.Ивановым (которому не был свидетелем); автор дневника объявлял себя инициатором поворота в Малой Вишере на Псков; по его рассказу на станции Дно в царском поезде получили список Временного правительства. О поведении Н.В.Рузского по прибытии царя в Псков Дубенский писал: «Не только Дума, Петроград, но и лица высшего командования на фронте действуют в полном согласии и решили провести переворот».[17] По рассказу Дубенского на аудиенции Рузского у императора вечером 1 марта Рузский потребовал у него отречения в пользу сына при регентстве Михаила Александровича. По его словам уже состоялось соглашение между М.В.Алексеевым и всеми командующими об отречении.[18] Действительно, есть основания полагать, что вечером 1 марта в Ставке было принято решение объявить об отречении Николая II. К 1 марта обсуждение отречения относит в своих воспоминаниях и А.С.Лукомский. Что это ошибка или свидетельство участия Дубенского в заговоре? Окончательный вывод не позволяет сделать недостаток информации.

Дубенский первым написал о составлении в Ставке манифеста об отречении.[19] Он очень подробно описывал поведение свиты и свидетельствовал о том, что царь принял решение отречься за сына после разговора с лейб-медиком Федоровым.[20] Можно с уверенностью сказать, что дневник Дубенского был им переписан уже после событий отречения. В конце первой публикации дневника стоит дата 9 июля 1920 года, Италия. Надо полагать, что это время окончания редактирования документа.

Дневники Дубенского были в распоряжении Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. На следствии Дубенский признавался, что все сведения для дневника о событиях в Петрограде до ночи 28 февраля брал из газет.[21] Председатель спрашивал Дубенского о том, что Николай II предполагал послать телеграмму М.В.Родзянко о новом министерстве во главе с ним. Дубенский отвечал, что такие разговоры были, но телеграммы он не видел.[22] В другом месте Дубенский утверждал, что свита императора ожидала дарования конституции к 6 декабря 1916 г.[23] «Когда происходил переворот, все, как один человек, говорили, что конституция необходима»,[24] - утверждал Дубенский. Очевидно, что разговоры о конституции нужны были Дубенскому, чтобы обезопасить себя от ответственности за реакционность.

В 1923 г. были опубликованы воспоминания полковника Генерального штаба, флигель-адъютанта А.А.Мордвинова (1870-1940). Он писал, что вечером 1 марта свита узнала о решении государя назначить ответственное министерство по выбору Родзянко. Поезд оставался в Пскове в ожидании прибытия Родзянко туда. Мордвинов узнал об отречении только после визита к царю Рузского, Савича и Данилова в 15 часов 2 марта. По его свидетельству это решение вызвало недоумение свиты.[25] Создается впечатление, что Мордвинов писал свои воспоминания на основании телеграмм опубликованных в 1922 г.

Последним из царской свиты свои мемуары «С царём и без царя. Воспоминания последнего дворцового коменданта» (Гельсинфоргс, 1936) опубликовал В.Н.Воейков (1868-1947). В тексте книги приводился ряд документов. Воейков уверял, что еще на станции Дно, 1 марта, император говорил ему, что готов дать ответственное министерство.[26] Вслед за Рузским Воейков повторял рассказ о решении Николая II сперва дать министерство, где часть министров подчинялась ему и только потом ответственное перед Думой. По словам Воейкова такая телеграмма была отправлена императором Родзянко.[27] В очень сомнительном описании отречения Воейков отводил себе роль консультанта императора. Вероятно, свои воспоминания Воейков составил под влиянием уже опубликованных материалов об отречении. Доверия они не заслуживают.

В 1922 г. вышла известная книга генерала М.К.Дитерихса «Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале», отсутствовавшего во время Февральской революции в России, в это время он воевал на Салоникском фронте. Во второй части труда находится раздел, посвященный отречению Николая II. Активный участник Белого движения Дитерихс не желал касаться роли М.В.Алексеева в событиях отречения. Свою концепцию автор построил на воспоминаниях лиц, утверждавших, что император готов был пойти на компромисс. Дитерихс представлял Алексеева «единственным советником при Государе». По его словам: «Михаил Васильевич, опытный и решительный в комбинациях и проведении стратегических операций, был чужд политическим движениям, и, так же как и Государь, мягок и любвеобилен в вопросах внутренней гражданской жизни».[28] В связи с этим император и Алексеев пытались договориться с Думой. На станции Малая Вишера Николай II принял решение об отречении, которое и воплотил в Пскове без всякого участия генералитета. Подобная концепция долгое время не имела продолжения.

Автор воспоминаний полковник Б.Н.Сергиевский писал, что с самого начала эмиграции в крайне правых кругах стали создаваться мифы. В них ответственность за отречение возлагалась на генералов действующей армии и особенно на М.В.Алексеева. В одном из первых мифов утверждалось, что Алексеев и Рузский «заставили императорский поезд двое суток странствовать по России вне связи с кем бы то ни было и наконец загнали его на мрачную станцию Псков, где ген. Рузский и вынудил отречение».[29] Другой легендой было то, что именно Алексеев убедил государя отказаться от борьбы и дать ответственное министерство. Одним из первых примеров подобных отзывов в литературе является книга Н.А.Павлова (1878-1931) «Его величество государь Николай II» (Париж, 1927). Этот общественный деятель и публицист, участник правых объединений, подготовил книгу еще в 1924 г. в Висбадене. По его описанию в Ставке Родзянко начал запугивать царя революцией, но тот не предполагал такого развития событий. Среди генералов был заговор. Ночью 2 марта Алексеев сообщил командующим, что по мнению Родзянко революцию можно погасить только отречением. Под руководством А.С.Лукомского составлен проект отречения. 3 марта отречение получено в Ставке. «Командующие, как и депутаты, презирая присягу, дисциплину, историю, боевую славу – смеют вместе с обществом не только судить своего Государя и Вождя, но… советовать, требовать, просить… отречься и освободить Свой Престол и пост»,[30] - писал автор. Любопытно, что основой этих высказываний стали свидетельства Сергиевского, напротив, защищавшего генералов и Алексеева.

Обстоятельства отречения Николая II в своих воспоминаниях описывали представители генералитета и чины Ставки. Сохранились три описания этих событий Н.В.Рузским. Оставили воспоминания генералы штаба Северного фронта Ю.Н.Данилов, В.Г.Болдырев, С.С.Саввич (только о своем участии в аудиенции 2 марта). Со стороны Ставки события отречения описывали очевидцы А.С.Лукомский, Н.А.Базили, А.Д.Бубнов, Б.Н.Сергиевский, В.М.Пронин.

Первым воспоминания опубликовал старший по званию из всех мемуаристов. Генерал-лейтенант А.С.Лукомский (1868-1939) окончил Академию Генерального штаба. С 21 октября 1916 г. исполнял должность генерал-квартирмейстера Ставки Верховного главнокомандующего. Вместо «больного» Алексеева 1-2 марта руководил рассылкой телеграмм из Ставки и связью с фронтами. Записки Лукомского были опубликованы в «Архиве русской революции» в 1921 г. В предисловии автор писал, что решил составить воспоминания потому что архивы в России могут погибнуть. «Вся переписка о начале революции, собранная по моему приказанию в Ставке Верховного Главнокомандующего в четыре дела, оставалась до большевистского переворота в Могилеве»,[31] - заявлял Лукомский. По его словам, вывести эти документы не удалось и дела были уничтожены и сожжены революционными солдатами. Лукомский писал не воспоминания, а обзор событий Февральской революции. Целью было оправдать совершенный Ставкой переворот. Лукомский описывал, как в Ставке 26-27 февраля встретили известие о начале революции. Императору были поданы письма М.В.Родзянко с требованием ответственного министерства, но он приказал генералу Н.И.Иванову подавить восстание. Иванов отнесся к делу несерьезно и даже взял продукты для передачи своим близким в Петроград. 27 февраля в Ставку обратился великий князь Михаил Александрович, он предлагал императору дать ответственное министерство. Лукомский присоединился к общему мнению и просил Алексеева ходатайствовать перед царем об ответственном министерстве «как единственном выходе».[32]

После блокирования дороги царь решил ехать в Псков, так как Рузскому доверял больше, чем Алексееву. Лукомский ошибочно писал, что Георгиевский батальон прибыл в Царское Село (батальон остановился в Вырице). Следующей ошибкой Лукомского было то, что уже 28 февраля Родзянко сообщал в ставку, что в Петрограде требуют отречения императора. По его мнению, сил для подавления восстания не было, на формирование карательного отряда нужно было 10-12 дней. Лукомский писал, что 1 марта была получена телеграмма о том, что на станцию Дно выезжают депутаты Гучков и Шульгин (это было 2 марта). Им было поручено разъяснить императору обстановку и предложить отречься от престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича. По просьбе Рузского (который хотел точнее обрисовать царю обстановку) Алексеев обратился с запросом к командующим фронтами, как они относятся к идее отречения. Лукомский составил эту телеграмму. Когда царь приехал в Псков ему были переданы телеграммы командующих, он принял решение отречься от престола и об этом сообщили в Ставку. Лукомский и Базили составили манифест, он был передан в Псков и Родзянко. Подписывая манифест Николай II, узнав, что у него заберут сына, отрекся за них обоих в пользу брата.

Более путанного описания отречения не оставил никто из его участников. При этом Лукомский играл ключевую роль в этих событиях и даже собирал и хранил документы отречения. Очевидно, что ложь Лукомский допускал сознательно. Он пытался переложить ответственность за отречение на деятелей Думы. Кроме множества ошибок в рассказе полностью отсутствует сюжет с манифестом об ответственном министерстве, который царь якобы подписал вечером 1 марта. Опустив такую важную деталь Лукомский верно описал переговоры с главнокомандующими и не скрыл, что манифест об отречении составлялся в Ставке. В воспоминаниях Лукомского еще раз была намечена генеральная линия: Ставка получала информацию от Родзянко, в течении двух дней император не выходил на связь, под давлением событий революции генералы рассмотрели предложение Родзянко и предложили царю отречься, он добровольно принял это решение.

Контр-адмирал А.Д.Бубнов (1883-1863) в первую мировую войну находился в Ставке, где занимал должность флаг-офицера в Военно-морском управлении. Описание отречения дано им в конце книги «В царской ставке» (Нью-Йорк, 1955). Высказывания Бубнова была радикальны. Он считал, что царь не желал положить конец влиянию Г.Е.Распутина и его клики, что и возбудило общественность и привело к революции. В Ставке было известно о вмешательстве Распутина в государственные дела и назначение сановников. Высший генералитет отдавал отчет, что достичь успеха можно только в единении с народом.[33] По словам Бубнова 1 марта в Пскове было получено требование Временного правительства об отречении во имя спасения России и безопасности царской семьи. Царь отказался от насильственных мер в отношении столицы. Затем он запросил мнение командующих и они одобрили отречение. «Отвергнутый страной, покинутый армией, которую он так любил, отчужденный от своей семьи, император Николай II остался один — не на кого ему было больше опереться, не на что больше надеяться. И он во имя блага России отказался от престола»,[34] – писал Бубнов. Иначе говоря, приводил самую распространенную версию событий.

Полковник Генерального штаба Б.Н.Сергиевский (1883-1876) 18 февраля 1917 г. был назначен штаб-офицером для делопроизводства и поручений при генерал-квартирмейстере Ставки. По его словам, был дежурным офицером в аппаратной комнате телеграфа. Документы показывают, что он передавал сообщения и вел переговоры 1-2 марта. Сергиевский свидетельствовал, что записал свои воспоминания в 1924 г. (по его словам, они тогда были опубликованы). Известная книга Сергиевского была издана в 1969 г. в Нью-Йорке под названием «Отречение» (200 экземпляров), в 1985 г. перепечатана журналом «Кадетская перекличка». Воспоминания начинаются с 18 февраля, приезда Сергиевского в Ставку. Часть материала Сергиевский дает в собственном изложении, в другой части ссылается на книгу С.П.Мельгунова и воспоминания других лиц. По мнению Сергиевского, Алексеев был недоволен выбором Иванова «диктатором» Петрограда. У Алексеева был свой кандидат и это великий князь Сергей Михайлович, находившейся в Могилеве.[35] Сергиевский обвинял Алексеева в бездействии, мемуарист считал, что «необходимо всю территорию Империи объявить на военном или даже осадном положении. Все гражданские власти, и самих министров, подчинить авторитетному, умному и решительному генералу… учредить военно-полевые суды, повелеть кровью и железом подавить восстание».[36] Это бездействие автор оправдывал волей императора и болезнью Алексеева.

Сергиевский признавался, что не помнил событий 1 марта до 18 часов. Указывал только, что после полуночи царь подписал указ от ответственном министерстве. Сергиевский считал, что остановка войск была проведена по повелению царя, но, признается, что документального подтверждения не имеет. О переговорах Рузского и Родзянко Сергиевский не знал, так как ушел отдыхать. Он отрицал получения Алексеевым полного текста переговоров.[37] По воспоминаниям Сергиевского текст телеграммы Эверта об отречении был иным, чем в публикациях. Он предполагал, что было два комплекта телеграмм. Одни командующие прислали в Ставку, другие прямо императору в Псков. По его свидетельству Базили, Барановский и Брагин около 12.30 2 марта в Ставке писали манифест об отречении.[38] По словам Сергиевского, царь оставил текст манифеста у себя и отложил его подписание до приезда Гучкова и Шульгина. Известие в полночь на 3 марта об отречении Николая II за себя и за сына ошеломило офицеров Ставки. Сергиевский обращал внимания на его разногласия с его другом, так же офицером Ставки полковником В.М.Прониным. Объяснить эти разногласия по поводу телеграмм командующих Сергиевский не мог. Он высказывал предположение о том, что ночью 2 марта Рузский мог обмануть Алексеева и передать ему волю императора о рассылке телеграмм командующим.[39]

В своих воспоминаниях Сергиевский приводил мало личных впечатлений. Например, в 22 часа 1 марта он вел долгий разговор со штабом Петербургского военного округа, согласовывая разговор Рузского и Родзянко. А потом в 23.25 1 марта лично получил из штаба Северного фронта сообщение о том, что Данилов говорит с Родзянко по прямому проводу.[40] В воспоминаниях об этих переговорах не упоминается. В отличии от других мемуаристов, Сергиевский пытался анализировать события и давать оценки некоторым документам. Он единственный писал об участии великого князя Сергея Михайловича в событиях отречения. Сергиевский брал под сомнение запись разговора Рузского и Родзянки и сомневался в правильности изложения текстов телеграмм командующих и порядке их подачи императору. Критический подход придает его воспоминаниям ценность. Сергиевский дает интересные сведения о работе телеграфистов, утверждает, что некоторые переговоры не фиксировались, а на телеграммах не ставилось время. Вызывает удивление, что эпизоды отречения вызывали полемику даже у непосредственных участников этих событий.

Полковник Генерального штаба В.М.Пронин (1885-1962) исполнял в Ставке должность начальника оперативного отдела генерал-квартирмейстера. В 1929 г. он выпустил в Белграде книгу «Последние дни царской Ставки». В описании событий отречения он использовал фрагменты дневника. Свой рассказ Пронин начинал с 24 февраля. Автор традиционно описывал подготовку операции Н.И.Иванова и отъезд царя из Ставки. Пронин вспоминал, когда поступили сведения о направлении царя в Псков, Алексеев по соглашению с великим князем Сергеем Михайловичем направил туда телеграмму об ответственном министерстве во главе с Родзянко. Когда было получено сообщение о прибытии царя в Псков телеграмма была повторена. В 22.30 Пронин получил приказ Лукомского найти манифест об объявлении войны 1914 г. для оформления манифеста об отречении.[41] Манифест об ответственном министерстве составили Алексеев, Лукомский, Базили и великий князь Сергей Михайлович. Ответа царя ни на телеграмму, ни на проект манифеста не последовало. Только днем 2 марта были получены сведения, что царь согласился на образование ответственного министерства во главе с Родзянко.[42] Потом выяснилось, что ночью был разговор Рузского с Родзянко и Алексеев разослал телеграммы командующим. Днем была получена телеграмма, что власть передана Временному правительству во главе с Г.Е.Львовым (телеграмма приложена). По свидетельству Пронина в Ставке в 16.52 получили телеграмму о том, что в 19 часов царь примет Гучкова и Шульгина и «нет той жертвы, которой Его Величество не принес бы для истинного блага Родины».[43] Это сообщение было воспринято чинами Ставки как согласие на отречение. После получения этой телеграммы Лукомский пригласил Базили и был составлен проект манифеста об отречении. Это сообщение входит в противоречие с приведённым большим отрывком дневника Пронина, где говориться, что до 11 вечера ответов на запросы Ставки из Пскова не поступало. Только в 1.30 офицеры, собравшиеся в управлении, получили телеграммы об отречении в пользу брата и назначении Львова и великого князя Николая Николаевича. Это вызвало большое удивление присутствующих.[44] Пронин подробно расписывал события в Ставке 3 марта, приводил текст ряда телеграмм. По его мнению, причиной отречения царя стала целая череда случайных совпадений.

Воспоминания В.М.Пронина и приводимые им отрывки дневника являются важным свидетельством. Автор не пытается анализировать события и не дает им оценок. Он просто описывает все, чему являлся свидетелем в ставке 26 февраля – 3 марта. По непонятной причине он не цитирует документы из уже опубликованных сборников, не ссылается на чужие воспоминания. Приводит в приложении маловажные телеграммы 3 марта, в то время как по свидетельству Сергиевского он имел в своем распоряжении оригиналы телеграмм командующих.

Чиновник Н.А.Базили (1883-1963) служил в феврале 1917 г. в должности директора Дипломатической канцелярии при Ставке. В его книге отдельная глава называлась «Отречение императора Николая II». Базили рассказывал, что в первые дни революции убеждал Алексеева настаивать на введении ответственного министерства, но царь категорически отказал. Вечером 27 февраля Базили и Бубнов убеждали Иванова не развязывать гражданскую войну. Генерал ответил, что «близок к тому, чтобы разделить наше мнение».[45] 1 марта Алексеев и Сергей Михайлович отправили императору телеграмму о том, что необходимо идти на уступки. Вслед за этим Базили было поручено составить манифест об ответственном министерстве. Лукомский внес туда два изменения и в 22 часа манифест был отправлен в Псков. После разговора Рузского с Родзянко Данилов переслал его изложение в Ставку. Утром Базили посоветовал Алексееву связаться с Родзянко и договориться. Их общее решение планировалось передать на утверждение командующих армий. Базили написал черновик телеграммы к Родзянко. Алексеев попросил Базили составить юридическую справку о последствиях отречения. Такая записка была составлена, в ней утверждалось, что царь может отречься только в пользу сына. Алексеев принял решение и разослал телеграммы командующим фронтами. В 14 часов телеграммы командующих были переданы в Псков. Император немедленно ответил, что нет такой жертвы на которую бы он не пошёл. Тогда Алексеев поручил Базили составить манифест об отречении в пользу сына. В 19 часов манифест был отослан в Псков. В Ставке ждали приезда в Псков Гучкова и Шульгина. Около половины второго ночи был получен манифест об отречении императора за себя и за сына. «Отречение в пользу брата, а не сына, стало для нас поистине сокрушительным ударом. Великий князь Сергей упал на зеленый диван, воскликнув: «Это конец!»,[46] - вспоминал Базили. Автор приводил записанные для него воспоминания Гучкова, где он утверждал, что в Псков они везли манифест об отречении написанный Шульгиным. В качестве приложения Базили поместил фотографии черновиков манифестов об ответственном министерстве и отречении, а также неотправленную телеграмму Алексеева к Родзянко.

Непосредственное участие в отречении Николая II приняли генералы штаба Северного фронта Н.В.Рузский, Ю.Н.Данилов и В.Г.Болдырев. Все они были оппозиционно настроены по отношению к императору.

Генерал Ю.Н.Данилов (1866-1937) в момент отречения занимал должность начальника штаба Северного фронта. Он был ближайшим сотрудником великого князя Николая Николаевича и был недоволен смещением его с поста. Воспоминания Данилова переполнены критикой «темных сил» и Г.Е.Распутина. В 1926 г. Даниловым была составлена рукопись «На пути к крушению», которая в 1930 г. в сокращенном вошла в книгу «Великий князь Николай Николаевич» (Париж, 1930). В 1985 г. родственниками генерала рукопись была передана в ЦГВИА и опубликована в сборнике «Конец российской монархии» (М.,1992). Данилов рассматривал отдельно события, происходившие в Ставке, Петрограде и Пскове. Он сообщал, что в штабе Северного фронта первые сведения получили от Родзянко, затем была получена копия телеграммы военного министра Алексееву. Отсылая телеграмму Родзянко в Ставку Рузский приложил к ней свое мнение. Он считал, что от силового подавления восстания надо отказаться.[47] Кратко описывалась неудачная миссия генерала Иванова. К неожиданному прибытию царя в Псков уже были получены известия о том, что Родзянко сформировал временное правительство. На первой встрече Николай II сообщил, что ждет приезда Родзянко и назначил доклад Рузскому на 21 час. Во время доклада поступила телеграмма Алексеева с просьбой ответственного министерства и манифест об этом. Данилов отнес ее царю и сообщил о ней свите. После этого сообщил в Думу о предстоящем разговоре с Родзянко и получил сообщение о восстании в Луге (дорога перекрыта). От Рузского Данилов узнал, что царь не сразу, но согласился на ответственное министерство. От имени Рузского он вел разговор с Родзянко, а Болдырев сразу передавал ленту в Ставку.[48] В 9 часов утра 2 марта позвонил Алексеев и сказал, что отречение должно состояться. Во время доклада Рузского в 10.15 утра царю принесли телеграмму Алексеева к командующим фронтами. Было решено ждать ответов главнокомандующих. После получения телеграмм об уходе из Царского Села конвоя, прихода в Думу Кирилла Владимировича и телеграмм командующих, царь принял решение об отречении. Воля Николая II была озвучена во время аудиенции Рузского, Данилова и Савича. Он передал генералам две короткие телеграммы для отправки в Думу и Ставку, где отрекался в пользу сына. В связи с известием о приезде депутатов, полученном в 16 часов, телеграммы было решено не отправлять. Из Могилева был получен проект манифеста составленный Н.А.Базили.[49] По приезде Гучкова и Шульгина император сообщил, что отрекается за себя и за сына. Один экземпляр отречения депутаты взяли с собой, другой хранился в штабе Данилова.[50] О рассказе генерала Данилова можно сказать, что он является традиционной версией изложения событий и вероятно построен на изданных в 1921 г. документах. Издание воспоминаний Данилова 1930 г. имело отличие. В этой версии по словам Рузского в манифесте об ответственном министерстве не был решен вопрос о министрах иностранных дел, военном и морском, которых царь хотел сохранить в своем подчинении.[51] О телеграммах императора написанных 2 марта в этом варианте не упоминалось. Указывался только финальный манифест об отречении царя за себя и за сына.

От воспоминаний Данилова существенно отличается дневник его сослуживца генерала В.Г.Болдырева (1875-1933). Выпускник Академии Генерального штаба с 1916 г. он был генералом-квартирмейстером Северного фронта. После революции он сотрудничал с меньшевиками. На Волге возглавил армию социалистического КОМУЧа. Свой дневник издал в СССР, позднее был репрессирован. 27 февраля генерал описывал, как они с Даниловым правили ответ Рузского на телеграмму Родзянко. Отмечается, что в этот день у главнокомандующего фронтом был великий князь Георгий Михайлович (чей брат в это время находился в Ставке у М.В.Алексеева). Упоминалась телеграмма Алексеева об отправлении на Петроград двух полков улан и казаков. 28 февраля цитировалась большая телеграмма Алексеева о положении в Петрограде. «Все будет зависеть от того, что удастся сделать г.-ад. Иванову»,[52] - писал в конце дня Болдырев. 1 марта в дневнике сообщалось, что был разговор с генералом Клембовским и Ставка в согласии с великим князем Сергеем Михайловичем указывает на Родзянко, как на человека способного стать во главе правительства. «Я сказал Данилову, что сегодня вопрос надо кончать, что завтра уже будет поздно. Видимо, они с Рузским решили, да другого выхода нет»,[53] - этим Болдырев заканчивал записи дня. Болдырев и Данилов вели обширную телеграфную переписку в ночь с 1 на 2 марта. Много усилий ими были потрачено на остановку направляемых в Петроград войск. Ни в воспоминаниях Данилова, ни в дневнике Болдырева упоминаний об этом нет.

Болдырев не упоминал приезд царя в Псков и аудиенции Рузского. Зато автор дневника писал о желании Ставки и великого князя Сергея Михайловича ввести ответственное министерство. Болдырев был с этим согласен. Ночью на 2 марта Болдырев присутствовал в аппаратной во время разговора Рузского с Родзянко. Последний заявил, что необходимо отречение в пользу сына при регентстве Михаила Александровича. Болдырев утверждал, что составлял для Ставки краткую записку по разговору Рузского и Родзянко. Из составленной телеграммы Рузский вычеркнул подробности по династическому вопросу. С утра 2 марта до 17 часов дня у Болдырева «была легкая передышка».[54] И это при том, что по версии Рузского в 15 часов царь подписал отречение. В это время штаб Северного фронта и Ставка должны были «стоять на ушах».

 Дальше Болдырев записал, что приближается время решения вопроса об отречении. Государь особенно огорчен тем, что отрекаться придется при А.И.Гучкове. По докладу телеграмм командующих, государь приказал дать Алексееву депешу о согласии на отречение. Принял из Ставки манифест об отречении. В 22 часа приехали депутаты. Дальше Болдырев записывает: «Свершилось… 2-го марта в 3 ч. дня состоялось отречение Николая II в пользу брата, вел. кн. Михаила Александровича».[55] По этому рассказу последним актом царя в Пскове было подписание манифеста для вручения Гучкову. Эти дневниковые записи в общих чертах повторяют рассказ Данилова и одновременно отличаются от него. Генерал высказывал надежду на подавление восстания, не упоминал манифест об ответственном министерстве и очень осторожно упоминал телеграмму в Ставку «ради пользы родины не остановлюсь ни перед какой жертвой». Поскольку это дневниковые записи, на автора не давили заявления мемуаристов, призванные доказать добровольность отречения императора. Да и о какой добровольности может идти речь, когда автор приводит отрывки телеграмм о восстании в Москве и Кронштадте, прихода в Думу конвоя и великого князя, сообщение адмирала А.И.Непенин, что он еле сдерживает флот? И это в сам день отречения.

Оставили воспоминания, присутствовавшие в Ставке 27 февраля – 3 марта, генералы Н.М.Тихменев, П.К.Кондзеровский, опубликованы дневниковые записи главы Британской миссии в России генерала Джон Хэндбери-Уильямса. Они дают очень мало информации о событиях отречения.

Генерал Н.М.Тихменев (1874-1952), выпускник Академии Генерального штаба, начальник Управления военных сообщений на театре военных действий, в 1925 г. в Париже записал свои воспоминания. Генерал был одним из участников переговоров по поводу передвижения царских поездов и подвоза войск на Петроград. При этом он описывал только отъезд Николая II из Ставки и возвращение обратно 3 марта. Тихменев предсказывал: «Люди с коротким умом, но длинным языком в поисках виновников наших бедствий, устраняя себя из числа этих виновников, бросят офицерству и, главным образом, генералитету обвинение в предательстве своего Царя».[56] Генерал П.К.Кондзеровский (1869-1929) выпускник Академии Генерального штаба, находился на посту дежурного генерала при Верховном главнокомандующем. Оставил свои воспоминания о пребывании царя в Ставке, изданные в Париже в 1967 г. Генерал писал, что составлял инструкцию Н.И.Иванову для действий в Петрограде. По поводу отречения в воспоминаниях сообщается только, что Ставка была ошеломлена этим известием.[57] Джон Хэндбери-Уильямс (1859-1946), находившейся в Ставке, писал, что все телеграммы 28 февраля – 2 марта передавались прямо М.В.Алексееву и он не мог с ними познакомиться. Доходили только слухи. По их поводу в дневнике осталась запись: «Но, боюсь, в намерение заговорщиков входит низложить Императора – огромная тактическая ошибка для них же самих».[58] Генерал описывал историю письма отправленного им царю, оно не дошло до адресата.

Старшие офицеры, имевшие отношение к Ставке и отречению, оставшиеся в Советской России прямо обвиняли М.В.Алексеева в участии в заговоре. Одним из самых активных сторонников отречения был командующий Юго-Западным фронтом А.А.Брусилов (1853-1926). Первая часть воспоминаний Брусилова была издана в СССР уже после его смерти в 1929 г. Генерал вспоминал, что в 1916 г. состоял в тайной переписке с Алексеевым и пересылал ему письма М.В.Родзянко о недостатках в армии.[59] Описывая события Февральской революции Брусилов вспоминал, что до него доходили слухи о готовящемся государственном перевороте. Заговорщики планировали заставить императора отречься в пользу сына при регентстве Михаила Александровича или Николая Николаевича. На главную роль предназначался М.В.Алексеев, который должен был арестовать императора и императрицу. Брусилов считал, что Алексеев, из-за свойств характера, с этой задачей не справится.[60]

Бывший начальник штаба Северного фронта генерал М.Д.Бонч-Бруевич (1870-1956) был в феврале 1917 г. генералом для поручений Ставки. Он был хорошо знаком с генералами Северного фронта и Ставки, но во время отречения находился в войсках. В своих воспоминаниях он описывал лишь следующие дни в штабе Северного фронта. Не посчитав нужным передавать рассказы об отречении царя, генерал описал обстановку, царившую в ставке в предшествующие годы. Он утверждал, что в верхах власти была популярна мысль, что «пожертвовав царем, можно спасти династию». Он предъявлял обвинения своим коллегам: «По многим намекам и высказываниям я мог догадываться, что к заговорщикам против последнего царя или по крайней мере к людям, сочувствующим заговору, принадлежат даже такие видные генералы, как Алексеев, Брусилов и Рузский. В связи с этими заговорами называли и генерала Крымова, командовавшего конным корпусом. Поговаривали, что к заговорщикам примыкают члены Государственной думы…Шли разговоры и о том, чтобы захватить по дороге между Ставкой и Царским Селом специальный поезд, в котором государь ездил в Могилев. Кое-кто из «всезнаек», которых всегда было порядочно в высших штабах и в Ставке, утверждал, что среди заговорщиков идет спор, уничтожить ли только ненавистную всем императрицу или заодно и самого самодержца».[61]

Журналист М.К.Лемке (1872-1923) автор воспоминаний «250 дней в царской ставке» изданный в СССР в 1920 г. описывал наблюдаемую им подготовку заговора. «По некоторым обмолвкам Пустовойтенко, мне начинает казаться, что между Гучковым, Коноваловым, Крымовым и Алексеевым зреет какая-то конспирация, какой-то заговор, которому не чужд и Михаил Саввич, а также еще кое-кто... Если так, то при такой разношерстной компании кроме беды для России ждать решительно нечего»,[62] - писал Лемке. По его словам, Алексеева пророчили на роль диктатора. Арестовать царя должны были верные офицеры во главе с А.М.Крымовым (1871-1917).

Советская власть была заинтересована в дискредитации лидеров Белого Движения. Об их участии в свержение царя любят писать и современные неокоммунисты. Воспоминания и дневники, издаваемые офицерами старой армии в Советской России, проходили несколько этапов цензуры. Опубликовано могло быть только то, что отвечало политическому моменту. По этой причине подобные источники нуждаются в серьезной проверке.

В Ставке служило множество офицеров. Провожать императора в Могилеве собрались до 1000 человек. Из них обстоятельства отречения описали единицы. Дело в том, что для основной массы офицеров Ставки эти события прошли почти незаметно. В Могилеве не было революционных потрясений, а слухи доходили долго. Всем, непосредственно участвовавшим в телеграфных переговорах, Алексеев приказал шесть дней хранить молчание. Телеграфисты менялись. У них формировалось только отрывочное представление о ситуации. Получателями телеграмм был узкий круг генералов. Некоторые из них, как Алексеев и Клембовский умерли в ходе Гражданской войны и не оставили воспоминаний. Другие, читая воспоминания участников отречения, понимали, что им нечего добавить.

Сравнение воспоминаний участников отречения доказывают, что в Ставке не было общего заговора. В таком случае была бы создана легенда, сфабрикован и растиражирован комплект документов, доказывающий алиби участников. При этом нельзя отрицать возможность согласованности действий командующих фронтами и революционного Петрограда. Заметно, что в основу большинства мемуаров легла концепция первого интервью Рузского 7 марта 1917 г. Ее дополнили сохраненные им телеграммы об отречении. Наиболее ценными воспоминаниями являются те, где авторы отходят от принятой схемы и описывают известные лично им события. Важную роль в этом отношении играют дневниковые записи В.Г.Болдырева и рассказы Н.А.Базили о том, как составлялись в Ставке документы, связанные с отречением. Затруднительным является использовать в качестве источника интервью Рузского, несколько раз менявшего свои показания или воспоминания А.С.Лукомского и Д.И.Дубенского содержащие множество ошибок. Мало ценности для описания событий представляют воспоминания Б.Н.Сергиевского, пересказывавшего книгу С.П.Мельгунова. Затруднительно верить рассказам М.В.Родзянко, который был заинтересован в создании картины добровольного отречения.

События, связанные с подписанием Николаем II манифеста об ответственном министерстве и приказа об остановке войск, известны лишь со слов Рузского. Воспоминания других мемуаристов ничем не дополняют этот рассказ. Тем более удивительно, что сам рассказчик по свежим событиям путается в показаниях. В том случае если Рузский был участником заговора доверия его воспоминания вообще не заслуживают. Но, даже если он действовал по своей инициативе, то в воспоминаниях старался переложить ответственность за события отречения на других участников или царя. Рузской является крайне пристрастным свидетелем, он был сторонником ответственного министерства и прекращения военной операции. Это видно по его телеграммам в Ставку 28 февраля – 1 марта. Его показания должны быть подтверждены другими документами. Если таких подтверждений нет, то возможны другие варианты интерпретации события.

В 2014 г. в полном объеме изданы камер-фурьерские журналы 1916-1917 гг.[63] В них фиксировались все события повседневной жизни Николая II. В описание событий Февральской революции в камер-фурьерский журнал включены основные события каждого дня. Они не соответствуют информации поступавшей в Ставку. 26 февраля в журнал включено письмо М.В.Родзянко к императору, но это письмо заимствовано из воспоминаний Родзянко. Среди телеграмм Ставки есть только схожее по тексту письмо к М.В.Алексееву. 27 февраля сообщалось о переходе на сторону восставших Крексгольмского полка и саперных полков, а также о создании в Думе Временного комитета из 12 человек.[64] Таких сообщений 27 февраля в Ставку не поступало. Эти сведения были вставлены в журнал задним числом.

Камер-фурьерские журналы не фиксировали окончание встреч императора. Это вызывает трудности с подтверждением воспоминаний Н.В.Рузского об аудиенциях у императора 1-2 марта 1917 г. Еще одной проблемой является то, что в «Красном архиве» был опубликован документ, найденный в архиве А.И.Спиридовича. Это тот же камер-фурьерский журнал, но с незначительными отличиями и без вставок событий в Петрограде и манифестов.[65] Отличия связаны с министром императорского двора В.Б.Фредериксом. В варианте Спиридовича 1 марта в 22.45 император принимал Фредерикса. Это ограничивает по времени аудиенции В.М.Рузского и делает невозможным вручения генералом императору проекта манифеста об ответственном министерстве в 23 часа. Во втором случае 2 марта император принимает Фредерикса после Рузского, Данилова и Савича.[66] В другом варианте «Журнала» их принимают совместно. Подобные изменения носят принципиальный характер. Объяснить наличие двух, хотя и схожих, вариантов камер-фурьерского журнала пока не удалось. Не исключено, что эти документы составлялись задним числом в нескольких копиях.

Неоднократно были опубликованы дневниковые записи Николая II и его переписка с женой. Однако, эти документы все еще требуют проверки на подлинность. 27 февраля император сообщал жене, что «Конная гвардия получила приказание немедленно выступать из Новгорода в город».[67] Из Новгорода мог приехать только Запасной гвардейский кавалерийский полк и он с 4 утра 27 февраля уже был в Петрограде. «Конной гвардией» назывался Конный лейб-гвардии полк, Николай II был его шефом (2.11.1894 - 4.03.1917 гг.). Назвать запасной полк «Конной гвардией» император не мог, этого не поняла бы и императрица, знавшая где находиться гвардия. В письмах она и сама сетовала на то, что начальник штаба В.И.Гурко не ввел в Петербург гвардейскую кавалерию. А тут за гвардию выдавался суррогат занимающейся выездкой конного состава.

Из этой кажущейся маленькой, но очень серьезной несостыковки рождаются и более серьезные подозрения. 26 февраля, когда восстания гарнизона еще ничего не предвещало у императора случился сердечный припадок. «Сегодня утром во время службы я почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся ¼ часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота. Я не понимаю, что это было, потому что сердцебиения у меня не было, но потом оно появилось и прошло сразу»,[68] - писал он жене. При следующем приступе император планировал обратиться к врачу. Но, следующий приступ мог произойти на станции Дно сразу после подписания манифеста об отречении. Летальный исход был бы списан на беспечность самого императора после первого случая не прибегшего к лечению.

Впервые сборник телеграмм и документов Ставки верховного главнокомандующего, связанных с событиями Февральской революции (всего 44), был опубликован в Берлине в 1921 г. в «Архиве русской революции». Они были изданы в качестве приложения к воспоминаниям А.С.Лукомского. В качестве источника документов указывалось, что они были вывезены генералом Н.В.Рузским из Пскова на Кавказ. Лукомский утверждал, что в собрании отсутствует телеграмма Рузского к Алексееву с распоряжением императора о составлении указа об отречении. Больше такую телеграмму не упоминает никто из мемуаристов.[69] Документы располагались по хронологии, но без порядковой нумерации. В дальнейшем некоторые документы сборника использовались почти всеми мемуаристами: телеграмма Родзянко к Рузскому 27 февраля 1917 г.; ответная телеграмма Рузского императору; телеграмма военного министра императору; телеграмма генерала Алексеева на имя всех главнокомандующих 28 февраля; телеграмма Алексеева в Псков императору 1 марта с манифестом об ответственном министерстве; телеграмма императора Н.И.Иванову в Царское Село с приказом никаких мер не предпринимать; приказ вернуть войска в Двинский район, разговор по прямому проводу Рузского и Родзянко в 3.30 2 марта; телеграмма Алексеева на имя главнокомандующих об отречении; телеграмма Алексеева императору 14.30 2 марта с отзывами главнокомандующих; отдельная телеграмма В.В.Сахарова императору; телеграмма императора председателю Думы с заявлением об отречении; такая же телеграмма Алексееву. Надо полагать, что отбор документов для публикации осуществлял Лукомский. По его воспоминаниям, он изначально занял позицию, исключающую силовое подавление восстания и был сторонником отречения. Сделанная им подборка документов была тенденциозной, подтверждающей первоначальные заявления Н.В.Рузского о ходе отречения Николая II. В том же виде опубликованная в СССР она надолго определила концепцию отречения Николая II в исторической науке. Предложенная Рузским и Лукомским история о слабовольном императоре, которого смели волны народного гнева вполне вписывались в советскую концепцию.

В 1922 г. более полная публикация документов по отречению была предпринята журналом «Русская летопись». В том же номере был издан рассказ С.Н.Вильчковского о его разговорах с Н.В.Рузским. Вильчковскому Рузской передал документы об отречении и дал комментарии к ним. Оригиналы документов Рузской потом забрал, но с них было сделано четыре копии, которые хранились у разных лиц. Вильчковский, в свою очередь, снял копию с копии. Опубликовать документы он не успел, его опередил «Архив русской революции».[70] В публикации Вильчковского рассказ Рузского дополнялся ссылками на документы, давались их номера. Эти ссылки соответствуют нумерации документов в «Русской летописи» (Париж, 1922, № 3). Редакция журнала придерживалась монархического мировоззрения. С этих позиций порицались генералы, поддержавшие заговор против царя. «Вместо того, чтобы с первого же часа отрезать все сообщение России с центром пожара – Петроградом – всеми мерами охранять фронт от проникновения в его ряды известий о бунте и двинуть на подавление надежные войска, они не только не преградили вождям смуты возможность подавать по всем телеграфным линиям свои распоряжения, но и собственными, бесконечными телеграммами, посылавшимися для «ориентации» друг друга, разнесли тревогу по фронтам ранее, чем туда могли дойти вести другими путями»,[71] – указывалось во введение к публикации. Документы в «Русскую летопись» передал брат генерала Рузского Н.П.Рузский, получивший их от жены покойного. В собрании было опубликовано 57 документов (в основном телеграммы и переговоры Ставки и штаба Северного фронта). Первая телеграмма 27 февраля 1917 г., последний документ 21 марта 1917 г.

В 1927 г. документы об отречении из «Архива русской революции» были изданы в СССР. В этом году вышло два сборника под редакцией П.Е.Щеголева 216 и 248 страниц. В расширенное второе издание сборника не вошли некоторые документы: разговор по прямому проводу начальника штаба Северного фронта Данилова со штабом Петроградского военного округа о времени разговора Рузского с Родзянко 23.30 1 марта; указы Сенату о назначении Г.Е.Львова и великого князя Николая Николаевича; расписка А.И.Гучкова в получении манифеста, телеграмма Гучкова к Родзянко; телеграмма Рузского к Алексееву о положении Северного фронта. В некоторых телеграммах были мелкие изменения. Например, в телеграмме Алексеева командующим фронтами 3 марта время отсылки было сменено с 7 часов на 6 часов.

В том же году в СССР в журнале «Красный архив» была предпринята публикация архивных документов под названием «Февральская революция 1917 года (Документы ставки верховного главнокомандующего и штаба главнокомандующего северным фронтом)». Источником документов стал Московский Военно-Исторический архив: 1.дела управления генерал-квартирмейстера при верховном главнокомандующем «Переписка, связанная с переходом к новому строю» от 25 февраля – 13 марта 1917 г.; 2.дела штаба главнокомандующего северного фронта «Об изменении государственного строя России» от 27 февраля – 20 мая 1917 г. Оговаривалось, что документы из дел брались выборочно, не использовалась «мелкая переписка, связанная с осуществлением контрреволюционных мероприятий ставки и штабов».[72] Всего было опубликовано около 300 документов, без обозначения порядка цифрами. Начинались документы с телеграммы 26 февраля и оканчивались разговором по прямому проводу 11 марта 1917 г. На телеграммах Северного фронта указывались пометки Рузского. Современные архивисты высоко оценивали публикацию «Красного архива»: «Выявлены незначительные разночтения, что, в частности, позволяет сделать вывод о достаточно высоком для своего времени уровне подготовки этой публикации».[73] В публикации отсутствовали редакторские примечания. При этом такое количество документов производило совершенно особое впечатление. Сразу бросалось в глаза сколько сил генералы Ставки и штаба Северного фронта потратили на то, чтобы убедить Николая II даровать ответственное министерство и остановить поход войск на Петроград.

Отдельные подборки документов публиковались в разное время в сборниках. Крупнейшей за все время публикацией стал сборник документов «Ставка и революция. Штаб Верховного главнокомандующего и революционные события 1917 — начала 1918 г. Сборник документов» (от. ред. И.О.Гаркуша. М., 2019. в двух томах). Публикация начинается с возвращения М.В.Алексеева в Ставку 18 февраля 1917 г., последний документ первого тома 18 июня 1917 г. Всего до 3 марта представлен 261 документ. К сожалению, в ряде случаев заголовки документов, составленные авторами сборника, не соответствуют содержанию документа. Чаще всего это связано с «ответственным министерством». Например, в документах № 133, 153 составители сборника называют ответственным министерством «перемену правительства и издание акта, который может внести успокоение в население».[74] В документе № 120 под этим понимается фраза А.А.Брусилова «мирно и быстро закончить страшное положение дела».[75] Материал сборника сформирован на высоком научном уровне, снабжен комментариями.

Доступное ныне полное собрание документов Ставки верховного главнокомандующего позволяет прояснить некоторые темные страницы отречения. Телеграммы дают возможность проследить как принимались решения главными участниками событий, в каком объеме и когда информация о происходящем в стране поступала в Ставку, в каком виде она доносилась до императора. Документы показывают настроение генералитета, не желавшего развязывать гражданскую войну. Впервые публикуется оригинал телеграммы Алексеева императору 1 марта, в которой он настаивает на ответственном министерстве. Из других документов видно, что она была составлена к 11 часам утра. Стало возможным проследить историю переговоров штаба Северного фронта с Петроградом вечером 1 марта. Документы показывают, что составленный в Ставке манифест об ответственном министерстве так и остался в виде проекта, не публиковался и не рассылался. Нет никаких свидетельств о том, что император подписывал телеграммы об остановке войск, направлявшихся в Петроград.

К сожалению, особенности формирования этого комплекса документов оставляют много места для домыслов. Командующие рассматривали телеграф только как средство связи. На сообщение не распространились законы делопроизводства. Переговоры шифровали и засекречивали. Иногда телеграфисты самостоятельно отбирали сообщения, относящиеся к ведению Ставки, посторонние сразу уничтожались. Ленты не дублировались и иногда не хранились. Например, утрачены переговоры В.Н.Войкова из Ставки с Царским Селом 27 февраля. Некоторые переговоры не фиксировались, текст других редактировался. Было понятие «разговор», когда не оформлялась телеграмма с номером и подписью.[76] Например известная телеграмма Николая II «Нет той жертвы…», по словам Б.Н.Сергиевского была передана в Ставку «неофициальной запиской», но была подшита и сохранена.[77] Известны случаи, когда в служебных целях писались фальшивые телеграммы.[78] Не существует комплектов телеграмм разных фронтов, отсутствует возможность сверки. Часто на телеграмме не указывалось время отправки. Сергиевский утверждал, что это было обычной практикой оформления телеграмм Ставки, когда писался только день и месяц.[79] Знакомство с подлинниками телеграмм показывает, что единого порядка оформления телеграфисты не придерживались. В этой ситуации можно предположить отсутствие в архиве большого массива переговоров, которые не фиксировались. Подобно переговорам М.В.Родзянко с начальником штаба Северного фронта Ю.Н.Даниловым в 23.25 1 марта.[80] При сверке номеров телеграмм штаба Северного фронта в «Красном архиве» выяснилось, что с 17 часов 1 марта по 3.48 2 марта отсутствует 21 телеграмма (№ 1202-1221), подобных пробелов встречается несколько. При всех недостатках документов Ставки именно они, а не воспоминания участников событий должны являться основой исследования обстоятельств отречения Николая II.

Привлечения воспоминаний участников событий отречения и соответствующих документов позволяет сделать некоторые выводы. Такие ключевые свидетели как Д.И.Дубенский, А.С.Лукомский, Н.В.Рузский, М.В.Родзянко, в своих воспоминаниях, сразу по следам событий, допускали искажения и ошибки, иногда весьма существенные. К более поздним воспоминаниям это не относится, они написаны по определенному шаблону. Надо полагать, что этим шаблоном стала публикация документов Ставки. Их первый вариант, сохраненный Рузским и подготовленный, вероятно, Лукомским, задал стандарт всем последующим мемуаристам. Сложившаяся хронология событий отречения имела основой интервью Рузского 7 марта 1917 г. На него прекрасно накладывались его документы, опубликованные в СССР и за рубежом. По неизвестной причине сомнения в подлинности документов и правдивости воспоминаний появились только в XXI в. До этого исследователи, уверенные в существовании заговора генералов и отрицавшие его, в равной степени принимали на веру весь этот материал. Предпринимались лишь попытки различной интерпретации документов. В свете полной публикации документов Ставки, сложившаяся в литературе концепция отречения, выглядит уже не так бесспорно. С этим связаны, предпринимающиеся в последнее время, попытки предложить альтернативный взгляд на отречение Николая II.

Обвинения в предательстве в адрес М.В.Алексеева начали звучать уже 2 марта. Д.И.Дубенский вспоминал, что адмирал К.Д.Нилов (1856-1919), состоявший в свите императора, говорил: «Как можно этому верить. Ведь знал же этот предатель Алексеев, зачем едет Государь в Царское Село».[81] Дубенский описывал свою встречу с Н.И.Ивановым в Могилеве 7 марта 1917 г. Иванов рассказывал: «Алексеева я знаю хорошо, он ведь мой начальник штаба; Алексеев человек с малой волей и величайшее его преступление перед Россией – его участие в совершенном перевороте. Откажись Алексеев осуществлять планы Государственной Думы, Родзянко, Гучкова и других, я глубоко убежден, что побороть революцию было бы можно».[82] Дубенский сразу записал их разговор. Для него мнение Иванова о виновности Алексеева имело большое значение. Сам Дубенский писал в 1922 г., что в молодости был знаком с М.В.Алексеевым, они вместе писали книгу о А.В.Суворове. «Я не могу понять, как Алексеев мог осуществить это величайшее предательство. Как этот действительно религиозный человек мог изменить своему Царю, будучи самым доверенным у него лицом»,[83] - возмущался Дубенский.

Вслед за Н.А.Павловым, в эмиграции, обвинения М.В.Алексееву выдвинули еще два автора, разных политических взглядов, но оба находившиеся в Петрограде во время революции. В 1931 г. вышли книги С.П.Мельгунов (1879-1956) «На путях к дворцовому перевороту: заговоры перед революцией 1917 года» и И.П.Якобий (1879-1964) «Император Николай II и революция». Последняя книга вышла на французском языке и лишь в 1938 г. был издан русский перевод. Она привлекла к себе общественное внимание.

В своей книге Мельгунов посвятил Алексееву отдельную главу. По мнению автора, Алексеев переоценивал влияние на императора Александры Федоровны и «Германской партии». В связи с этим генерал склонен был прислушиваться к голосу умеренной оппозиции. Мельгунов писал, что на 30 ноября Алексеевым по согласованию с Львовым был намечен план ареста и ссылки императрицы и принуждения императора пойти на некоторые реформы.[84] В книге это называлось «Алексеевским проектом», указывалось, что к нему мог иметь отношение генерал А.М.Крымов. При этом Мельгунов сомневался в возможности практического воплощения подобного плана. В 1960 г. Мельгунов издал книгу, где по документам подробно описывал ход Февральской революции. В этой книге заговорам уже внимания не уделялось. Автор отмечал, что под действием событий в Петрограде к вечеру 28 февраля Алексеев сделался сторонником идеи «Ответственного министерства».[85] В описании аудиенции Рузского у императора вечером 1 марта Мельгунов цитировал разные варианты воспоминаний Рузского дополняя их друг другом.[86] При этом Мельгунов отмечал, что воспоминания Рузского не сходятся между собой и в интервью Вильчковскому он пытался переложить ответственность за отречение на М.В.Алексеева.[87] А.С.Лукомский рассказывал о том, что Мельгунов убрал из своей первой книги некоторые сюжеты об М.В.Алексееве по настоянию А.И.Деникина. Тот считал их ложными и угрожал выступить в печати.[88]

Вышедшая в 1931 г. книга Мельгунова вызвала значительный резонанс. В 30-х годах Н.А.Базили стал собирать материал для своих воспоминаний. Он провел интервью с несколькими видными деятелями императорской России. Все разговоры стенографировались. Очень часто там поднималось имя М.В.Алексеева. 24 февраля 1933 г. А.С.Лукомский рассказывал Базили, что к нему обратилась жена Алексеева - Анна Николаевна. «Она обратилась ко мне с просьбой, чтобы я написал статью для помещения в прессе, чтобы оправдать деятельность М.В. и опровергнуть слухи о том, что он мог быть в чем-нибудь замешан»,[89] - рассказывал Лукомский. Самое поразительное, что непосредственный участник событий отречения, не успокоил жену своего командира. Лукомский ответил, что у него нет данных о том, что Алексеев ничего не знал о заговоре. Тогда жена Алексеева ответила: «То, что вы говорите, заставляет меня невольно задуматься и подумать, не знал ли что-нибудь действительно мой муж…». И она рассказала о визите Г.Е.Львова к Алексееву в Севастополе, когда они совещались в течении целого дня. В моменты, когда она приносила пищу совещающимся ей слышались слова Львова о неминуемой революции.[90] В дальнейшем родственники Алексеева эту встречу отрицали. На прямой вопрос Базили о контактах Алексеева с революционными деятелями Львовым, Коноваловым, Некрасовым Лукомский ответил: «Это трудный вопрос. По крайней мере пока, потому что в этом отношении те лица, которые даже знают - молчат и не хотят говорить». Он высказывал свои подозрения, что приезд в январе 1917 г. совсем больного Алексеева в Ставку был не случаен. Не смог внятно ответить Лукомский и на вопросы Базили по генералу Н.В.Рузскому. Он говорил о Рузском: «Родзянко с ним носился, он очень его выдвигал».[91] Лукомского удивляла грубость Рузского по отношению к царю в Пскове. Он приводил слова Николая II, сказанные Марии Федоровне, которые якобы слышал из разных источников: «Я всем прощаю, но не могу простить Рузскому».[92] Лукомский утверждал, что о готовившемся дворцовом перевороте услышал впервые уже после революции.

Более конкретен в ответах Базили был В.В.Вырубов (1879-1963), родственник Г.Е.Львова, который заведовал земскими делами при ставке М.В.Алексеева на Западном фронте. Беседа с ним была записана 7 декабря 1933 г. Ссылаясь на Львова Вырубов заявил, что Алексеев не был связан никакими договорами с общественностью.[93] Вырубов утверждал, что на встрече Львова с Алексеевым в Севастополе генерал отказался заниматься политикой. При этом он был сторонником ответственного министерства и видел его главой Львова.[94] Вырубов отрицал участие Львова в подготовке дворцового переворота.

5 ноября 1932 г. Базили опросил А.И.Гучкова. Он сообщил, что знал М.В.Алексеева и Н.И.Иванова еще по Японской войне и поддерживал с ними связь в Киевском округе. Во время Первой мировой войны Гучков доводил до Алексеева информацию и писал письма, но ответов не получал. При этом Гучков заявлял об Алексееве: «Он был настолько осведомлен, что делался косвенным участником».[95] О связях Алексеева с Львовым Гучков ничего не знал. Участие Н.В.Рузского в заговоре Гучков категорически отрицал. Он заявлял, что если бы открылся Рузскому то был бы немедленно арестован. Гучков подробно описывал Базили подготовку дворцового переворота. Он уверял, что они сознательно не привлекали командующих армий, боясь бросить тень на их репутацию. Заговорщики обрабатывали командиров и офицеров гвардейский полков, в том числе и в Новгородских поселениях (1 марта отряд кавалерии оттуда прибыл в Петроград). Планировалось: остановить царский поезд, вынудить императора подписать отречение в пользу сына и назначить регентом Михаила Александровича. Были подготовлены манифесты, которые планировали сообщить войскам. Убийство императора заговорщики исключали.[96] На вопрос Базили, чтобы сделали заговорщики если бы император отрекаться отказался? Гучков отвечал, что такой ситуации они не обсуждали, но знали, что в этом случае будут повешены.[97]

Книга И.П.Якобия – публициста и историка, участника монархического движения «Император Николай II и революция», отличалась от первой книги Мельгунова. Якобий считал своей задачей защитить память Николая II и разоблачить его противников. На основании документов и воспоминаний он попытался воссоздать историю отречения. По его мнению «Ставка Верховного Главнокомандующего в лице начальствующих лиц почти вся стояла за государственный переворот».[98] Среди действий М.В.Алексеева Якобий обращал внимание на то, что царский поезд был отправлен из Ставки почти без охраны. По его мнению впереди надо было пустить эшелон с войсками.[99] Ключевую аудиенцию 1 марта Рузского у императора автор описывал по интервью Вильчковского. Без всяких оснований Якобий делал вывод: «Возможность отречения давно уже предвиделась Алексеевым; с терпением исполнительного штабного офицера издавна и тайно подготавливал он государственный переворот».[100] Манифест о непринятии царствования Михаилом Александровичем автор называл «самый необычный, самый незаконный, самый невероятный документ, известный в истории».[101] Совершенно обоснованно указывалось, что манифест перекрыл возможность предъявить свои права следующим наследникам.

Очень подробное исследование о событиях 26 февраля – 3 марта было написано начальником охраны Царского Села генералом А.И.Спиридовичем. Использовав большое количество документов (в том числе телеграммы Ставки) и воспоминаний, он постарался как можно подробнее восстановить хронологию событий. По поводу генералов Ставки его выводы были категоричны: «Алексеев и Лукомский были главными пособниками революции».[102] О Н.В.Рузском Спиридович писал: «Либералы-заговорщики, мечтавшие о дворцовом перевороте, старались обеспечить себе свободу действий, опираясь на генерала Рузского, которому до начала февраля подчинялись все войска Петрограда».[103] Объявив генералов заговорщиками и нарушителями присяги, Спиридович, тем не менее, описывает события отречения, опираясь на различные варианты интервью Рузского. Автора, например, совершенно не смущает приводимый им рассказ о телеграмме Родзянко об ответственном министерстве, якобы отправленной по приказу царя. Или непонятно откуда взятый сюжет о том, как в 12.05 2 марта Рузский сумел убедить императора остановить войска.[104] По мнению Спиридовича Николай II в ночь на 2 марта не спал до 5 утра, так как в это время распорядился опубликовать манифест об ответственном министерстве.[105] Все это уже чистые домыслы самого Спиридовича. Можно только предполагать, что автор находился под влиянием множества исследований о Февральской революции, вышедших к 60-м годам.

Самой известной книгой о роли М.В.Алексеева в событиях отречения стал труд В.С.Кобылина (1908-1986) «Анатомия измены. Император Николай II и генерал-адъютант М.В.Алексеев. Истоки антимонархического заговора» (Нью-Йорк, 1970). Французский писатель и журналист, сотрудник парижской газеты «Русская мысль», автор покинул Россию ещё ребенком. Кобылин, как и И.П.Якобий ставил задачу создание правильного образа Николая II. Он провел множество интервью и использовал вновь появившиеся материалы, например, книгу Б.Н.Сергиевского. На основании отрывков из воспоминаний и документов Кобылин доказывал, что Алексеев не был лоялен по отношению к императору. При этом, автор не делал окончательного вывода о том, что Алексеев был участником антимонархического заговора: «Во время этих событий Алексеев пошел на открытую измену. Впрочем, измена уже была совершена Алексеевым, когда он не сообщил Государю о предложении, сделанном ему, участвовать в заговоре».[106] По мнению Кобылина, Алексеев был ответственен за силовое подавление восстания, но эту задачу выполнять не стал, Н.В.Рузский же был участником заговора, но автор верил его воспоминаниям. Он передавал рассказ о том, как император подписал манифест о даровании ответственного министерства. При этом отмечается, что Государь находился в плену у Рузского. Как и большинство исследователей Кобылин считал, что телеграмма Алексеева командующим заставила императора отречься от престола.[107] Автор характеризовал Алексеева, как генерала с очень среднем кругозором и способностями.

В начале XXI в. новаторские труды о царствовании Николая II написали три выпускника Российского государственного педагогического университета П.В.Мультатули, С.В.Куликов и К.М.Александров. Все трое демонстрируют различные взгляды на события отречения. Их выводы базируются на комплексном исследовании царствования Николая II.

В целом ряде книг П.В.Мультатули (первая из них «Господь да благословит решение мое… Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов», СПб., 2002). рассматривал деятельность Николая II с православных позиций. Исследователь представлял Февральскую революцию, как плод серии заговоров, вдохновленных «мировым закулисьем». По мнению автора участие командующих фронтами и их штабных работников в государственном перевороте представляет собой одну из главных причин его успешного осуществления.[108] По мнению исследователя уже в 1916 г. М.В.Алексеев под влиянием А.И.Гучкова, «всячески способствовал падению престижа Государя в глазах главнокомандующих».[109] Предложение Алексеева о «диктатуре тыла» рассматривается как «возможный этап переворота».[110] События Февральской революции Мультатули описывал по дням. По его мнению, Алексеев действовал против императора по заранее разработанному плану. Мультатули утверждал, что с 28 февраля на 1 марта «Императорские поезда оказались под полным контролем революционных властей».[111] Высказывается предположение, что на станции Дно царский поезд мог быть захвачен с применением огнестрельного оружия.[112] Автор считает, что «Император Николай II прибыл в Псков уже лишённым свободы».[113] По его мнению, телеграммы Николая II, отправляемые из Пскова императрице, были фальсифицированы заговорщиками. Разбирая воспоминании разных лиц о «даровании ответственного министерства», Мультатули делал вывод: «Решение принималось от имени Государя, но не самим Государем».[114] Автор замечал, что Рузским передавался только проект манифеста для согласования и дальнейшего утверждения императором, которого не последовало. С фальсификацией манифеста об ответственном министерстве Мультатули связывал приказы об остановке войск, отданные помимо императора: «Император Николай II не был участником ни составления проекта манифеста об Ответственном министерстве, ни возвращения на фронт войск, двигающихся на Петроград».[115] В дальнейшем описании отречения автор использует в качестве источника телеграммы Ставки и воспоминания участников. По его мнению, Николай II манифестов об отречении не подписывал. Они были составлены от его имени заговорщиками в Ставке.

С.В.Куликов, в своей монографии «Бюрократическая элита Российской империи накануне падения старого порядка (1914-1917)» (Рязань, 2004) нарисовал нестандартный образ Николая II. По мнению исследователя, император придерживался либеральных взглядов и ему претили правые партии. Исходя из этого царское окружение делилось на «дуалистов» и «парламентаристов». Первых устраивало дарование Думе законодательных функций, вторые хотели полноценной конституции. Император не только допускал в правительство «парламентаристов», но терпимо относился к оппозиционности Думы. Со ссылкой на воспоминания начальника охранного отделения К.И.Глобачева Куликов писал: «Указ «об ответственном кабинете» был подписан императором и находился у Н.А.Добровольского в письменном столе. Его предполагалось обнародовать «через Сенат, на Пасху», т.е. 2 апреля».[116] Если посмотреть воспоминания Глобачева, то он утверждает, что Николай II неоднократно отказывал М.В.Родзянко в даровании ответственного министерства. Но, что в тюрьме Добровольский рассказывал ему, что ответственное министерство царь планировал даровать на Пасху 1917 г.[117] Видимо принимая во внимание, что учитывать подобные сообщения нельзя Куликов приходил к выводу: «Пока победа России не определилась окончательно, Николай находил нежелательной замену дуалистической системы парламентаризмом».[118] Исследование Куликова наталкивает на мысль о том, что 1-2 марта от императора без труда могли получить указ об ответственном министерстве, а затем и добровольное отречение от престола.

М.В.Алексееву в книге посвящено две главы «"Какая-то конспирация". Ставка и оппозиция при М.В.Алексееве (август 1915 – июнь 1916 г.)» (С. 205-218)
и «"Нет смысла служить". Ставка и оппозиция во второй половине 1916 – начале 1917 г.» (С. 318-331). Необходимо отметить, что отзывы Куликова об Алексееве хотя и неравномерны, но относятся к самым радикальным в исторической литературе. Уже в начале главы «Какая-то конспирация» утверждается: «Критическое отношение генерала к правительству объяснялось тем, что он являлся представителем левого крыла правительственного либерализма, т.е. парламентаристом. Отношение Алексеева к черносотенцам было не просто отрицательным, но и презрительным».[119] Куликов считал, что сближение Алексеева с оппозицией произошло на почве его веры в «темные влияния». Невозможно поверить в то, что Алексеев заявил Г.Е.Львову и М.В.Челнокову: «С императором все благополучно. Единственная помеха – это шлюхи, которые вертятся около него».[120] Подобные воспоминания Куликов цитирует без всяких оговорок. После этого очень легко поверить, что Алексеев сознательно вступил в ряды заговорщиков. Куликов это и утверждает: «Заговорщики вынуждали М.В.Алексеева вести двойную игру. Поддерживая тесные связи с ними, официально генерал изображал из себя верноподданного», «Параллельно с подготовкой решения польского вопроса начальник штаба готовил демонтаж дуалистической системы».[121] Для подобных утверждений нужны веские доказательства. Куликов ограничивается несколькими, хотя и хорошо проработанными сюжетами. Он убедительно показывает, что Алексеев был сторонником автономии Польши и введения «диктатуры тыла». С последним проектом автор, по непонятным причинам, связывает манифест, опубликованный журналистом Г.Г.Перецом, который тот относит к январю 1917 г. Очень вероятно, что этот манифест сочинен самим журналистом и по его же утверждению царю не подавался.[122]

Следующую главу начинает фраза: «Политическая позиция, занятая Ставкой во второй половине 1916 г., превратила этот центр власти не просто в союзника, но в инспиратора Прогрессивного блока и поддерживавших его общественных организаций. Борьба Думы с правительством находила «сочувствие» у начальника штаба Ставки генерала М.В.Алексеева».[123] В том же духе было: «Политическая подоплека предопределила не только отказ начальника штаба от публичного опровержения обвинений А.И.Гучкова, но и муссирование М.В.Алексеевым вопроса о снабжении армии и тыла. Тем самым генерал готовил почву для введения парламентаризма путем замены кабинета Б.В.Штюрмера «министерством доверия».[124] В тексте главы доказательств подобных высказываний найти нельзя.

Сюжет был заимствован Куликовым из воспоминаний В.В.Вырубова и косвенно подтвержден М.К.Лемке: «Политическая солидарность оппозиционеров и М.В.Алексеева выводила его за пределы лояльности. Видя в Александре Федоровне опору премьера и преграду на пути к парламентаризму, генерал намеревался пойти вплоть до ареста царицы и отречения царя».[125] Алексеевым была назначена дата переворота на 30 октября 1916 г., но осуществлению помешала болезнь генерала. Этот рассказ Вырубов поместил в сюжете о «Корниловском мятеже»,[126] любопытно, что в 1933 г. тот же Вырубов уверял Н.А.Базили о неучастии Алексеева в заговорах. Утверждение Куликова, сделанное в конце главы, более взвешенно, но идет вразрез с приведенным материалом: «Доверие императора к М.В.Алексееву затрудняло для него согласие на участие в низложении Николая. Генерал соглашался безоговорочно только на «изолирование царя от жены».[127] Итоговый вывод автора таков: «Данные источников говорят о причастности М.В.Алексеева к подготовке свержения Николая».[128] Впечатление смазывает цитирование воспоминаний А.А.Брусилова в которых он передает слухи о готовящемся перевороте. При этом Куликов выпускает утверждение Брусилова о том, что из-за свойств характера Алексеев с этой задачей не справится.[129] Эти частные замечания не умаляют ценности исследования Куликова. Можно полностью согласиться с его тезисом: «Николай не только не был антагонистом оппозиции, но и предпринимал реальные усилия для достижения компромисса с ней».[130] Император надеялся таким путем получить поддержку общества и довести войну до победного конца. Но, деятели оппозиции желали перехватить рычаги власти и самим воспользоваться лаврами победителей.

С.В.Куликов принял участие проекте «Первая мировая война и конец Российской империи». В третьем томе «Февральская революция» (СПб., 2013) им написаны две главы: «Ставка: 23 февраля — 1 марта» (с. 343-368) и «Отречение Николая II» (С. 385-406). По мнению автора 24 февраля, Николай II, идя на встречу пожеланиям великих князей, принял решение отправить свою жену с детьми лечиться в Ливадию.[131] Куликов пишет, что с самых первых дней революции: «Противодействуя революции, царь ориентировался на соглашение с оппозицией».[132] Совершенно не обоснованными кажутся выводы автора о том, что Н.И.Иванов был назначен диктатором не только с целью договориться с оппозицией, но и по ее прямой инициативе в лице М.В.Алексеева.[133] В этом случае в Петрограде и Ставке не прикладывали бы столько усилий, чтобы эту экспедицию остановить. Очень странным в этом отношении выглядят ссылки на показания Н.И.Иванова следственной комиссии. Генерал мог сказать все что угодно, чтобы спасти себя от заключения или расправы. Думается, что такие заявления требуют серьезных доказательств, а не просто ссылки на мемуариста: «Офицеры Ставки, сочувствовавшие оппозиции, выделили Н.И.Иванову части, готовые перейти на сторону восставших».[134]

Уверенный, что Николай II был готов дать ответственное министерство еще 22 февраля, Куликов повторяет это утверждение в комментариях на каждое действие императора.[135] «План оппозиционеров подразумевал вынуждение у царя отречения при помощи Н.В. Рузского, находившегося в Пскове»,[136] – утверждал Куликов. «Степень оппозиционности Н.В. Рузского была такова, что сделала его участником заговора против Николая»,[137] - продолжал свои выводы Куликов. Дальше исследователь описывал дарование ответственного министерства и отречение, ссылаясь на противоречивые воспоминания заговорщика. Итоговым выводом является: «Причиной солидарности генерал-адъютантов Николая с М.В.Родзянко было предварительное соглашение руководителей армии и лидеров оппозиции, прежде всего — М.В.Алексеева и А.И.Гучкова».[138] По мнению автора, Гучков вынудил императора на «переотречение», так как придерживался республиканских взглядов и желал гибели монархии.[139] Выводы Куликова можно признать интересными гипотезами, требующими дополнительного подтверждения.

Участие М.В.Алексеева в заговоре против императора признавал крупнейший исследователь Белого движения А.В.Ганин. В статье посвященной участию офицеров Генерального штаба в Февральской революции он писал: «Исключительную роль в отречении Николая II от престола сыграл генерал М.В.Алексеев, в значительной степени определивший вектор развития событий 2 марта 1917 г., а также его ближайшие сотрудники по Ставке. Их действия 2 марта носили скоординированный характер».[140] И.Н.Гребенкин, рассматривавший роль высшего командования в политической жизни России, приходил к выводу, что оно было союзником сил готовящих переворот.[141] Исследователь О.Р.Айрапетов считал, что договоренность между верховным командованием и оппозицией была достигнута к началу 1917 г.[142]

Любопытный материал содержат статьи старшего сотрудника Могилевского краеведческого музея Ю.А.Раемского «К вопросу о роли личного историографа Николая II Д.Н. Дубенского и государевой свиты в отречении императора» (2023) и «Действия генералитета русской армии в условиях военной экспедиции генерала Иванова на Петроград в феврале–марте 1917 г.» (2024). Можно согласиться с тем, что «дневник» Дубенского обладает малой долей достоверности. Во второй статье разбираются аспекты военной операции Н.И.Иванова на Петроград. По мнению автора, император не собирался идти на уступки. Ставится вопрос о недостоверности воспоминаний Ю.Н.Данилова о событиях отречения. На основании анализа телеграмм Ставки и воспоминаний Раемский приходит к выводу, что остановка войск, направленных в распоряжение Н.И.Иванова, была проведена по инициативе генералитета штаба Северного фронта. Николай II этих приказов не отдавал.[143]

Другой позиции придерживается исследователь М.А.Князев, в его статьях в научный оборот вводятся новые документы по Февральской революции. Одним из них является страница, обнаруженная в материалах Управления дворцового коменданта Министерства императорского двора. Исследователь считает, что это проекты телеграмм императора к М.В.Родзянко в ответ на телеграммы 26 и 27 февраля. По его мнению, они были составлены В.Н.Воейковым по приказу Николая II. На этом основании делается вывод: «мы можем утверждать, что выявленные нами проекты императорских телеграмм на имя М.В.Родзянко как раз представляют необходимое ≪документальное≫ подтверждение намерений императора на введение в стране ≪министерства доверия≫ уже 1 марта 1917 г.».[144] Можно согласиться с тем, что в царском поезде 28 февраля – 1 марта свита была обеспокоена ситуацией и искала различные пути выхода из кризиса. При этом два абзаца анонимного текста не могут служить доказательством желания Николая II пойти на уступки, как бы этого не хотелось автору. В другой статье 2023 г. Князев уже прямо пишет: «Как известно, император Николай II принял добровольное решение пойти на уступки оппозиции и дать «ответственное министерство» еще днем 1 марта 1917 г.».[145] Подобные высказывания требуют серьезных доказательств, автором не представленных.

В разное время издавались труды, авторы которых категорически отрицали участие М.В.Алексеева в заговоре против Николая II. Такой позиции придерживались участники Белого движения, офицеры Генерального штаба, сотрудники Алексеева в Ставке Б.Н.Сергиевский и В.М.Пронин. Самой характерной книгой в этом отношении является произведение дочери Алексеева В.М.Алексеевой-Борель. На основании хранившегося у нее «Алексеевского архива» и воспоминаний современников событий, Алексеева-Борель составила биографию своего отца «Сорок лет в рядах Русской императорской армии. Генерал М.В.Алексеев» (М., 2000). Дочь была склонна во всем оправдывать отца и представлять его лояльным верноподданным. Единственный эпизод участия Алексеева в государственной деятельности был посвящен не состоявшейся «Диктатуре тыла» 1916 г. Политические взгляды отца дочь не описывала. С её точки зрения, во время революции Алексеев оставался верен императору. В том же духе описывали роль М.В.Алексеева в Февральской революции В.Ж.Цветков и И.А.Анфертьев.[146]

Наиболее серьезное исследование, в контексте оправдания М.В.Алексеева, написано К.М.Александровым. Вину за крушение монархии автор возлагал на Николая II. Император обвинялся не только в управленческих ошибках, но и в лишении престола сына. По мнению Александрова, М.В.Алексеев единственный в революционные дни выступил в защиту конституционно-монархического строя. Версии, по которым Николай II не подписывал отречения, Александров объявлял легендами. Автор утверждал, что никто в армии не выступил бы в защиту монархии и она пала бы в любом случае. Описывая события Февральской революции, автор подчеркивал, что император был готов к компромиссу и не желал силового подавления восстания. Александров отрицал возможность наличия заговора в Ставке.[147]

Проблема борьбы за ответственное министерство в период с 26 февраля по 2 марта еще не становилась предметом исследования. В глазах современников и потомков на первый план вышло отречение Николая II став центральным событием 2 марта. По этой причине несовпадение трех вариантов интервью Н.В.Рузского не привлекали внимания исследователей. Роль М.В.Алексеева в событиях отречения рассматривалась неоднократно. Подозрения о его участие в заговоре против императора начали высказываться еще в 1917 г. Эту тему разрабатывал целый ряд авторов. Убедительных доказательств так и не представлено. Никто из возможных заговорщиков так и не выдал тайну произошедшего в Пскове 1-2 марта. Оценки действий Алексеева колеблются: от верности присяге до ведущей роли в свержении царя.

В случае подготовленного заговора должны была быть составлена легенда – прикрытие. Участники переворота не желали огласки участия военных и были заинтересованы в том, чтобы переход власти выглядел мирным и добровольным. 7 марта 1917 г. такая версия была впервые озвучена Н.В.Рузским. В 1921 г. она была подтверждена опубликованными телеграммами. Они были сохранены Рузским, многократно скопированы (генерал бы не стал копировать компрометирующие его документы) и отобраны для публикации Лукомским. Интервью Рузского, подтвержденные текстом телеграмм, до сегодняшнего дня служат основой концепции отречения. Можно заметить, что она легла в основу сочинений позднейших мемуаристов. В дневниках и воспоминаниях, изданных еще до закрепления концепции, предпринимались попытки оправдания генералов Ставки. Дубенский и Лукомский пытались сдвинуть даты принятия императором решения об ответственном министерстве.

Кондаков Юрий Евгеньевич, доктор исторических наук, профессор РГПУ им. А.И.Герцена

(Продолжение следует)