За последние три столетия едва ли можно найти книгу, которая оказала бы столь сильное влияние на православный мир, как «Добротолюбие». Следует, однако, иметь в виду, что Добротолюбие – не конкретное произведение, а антология, собрание святоотеческих творений, посвященных преимущественно молитвенно-созерцательному опыту монашеской жизни. Эта важнейшая аскетическая книга Православия трудами двух преподобных отцов – грека Никодима Святогорца и выходца из восточной Руси Паисия Величковского – впервые издана в Венеции в 1782 году под греческим названием Θιλοκαλία (букв. любовь к благу или к прекрасному, т. е. благолюбие), а на русский язык переведена как Добротолюбие. Здесь имеется в виду прежде всего духовная красота, достигнутая святыми подвижниками и доступная хотя бы отчасти тем, кто стремится приобщиться к их опыту.
В 1793–1797 годах в Москве издан славянский перевод книги преподобного Паисия Величковского (все последующие печатные издания являются воспроизведением первоначального текста и не имеют значительных изменений. Именно «Добротолюбие» на церковнославянском языке в переводе преподобного Паисия Величковского читал, например, Николай Гоголь. Иногда в исследовательской литературе ему неоправданно приписывают знакомство с «Добротолюбием» в переводе на русский язык святителя Феофана Затворника, получившем широкое распространение среди монашествующих и благочестивых мирян.
Именами преподобного Паисия Величковского и святителя Феофана Затворника намечена магистральная линия развития не просто русского монашества и даже не русской аскетики как таковой. На самом деле это был магистральный путь развития Русской Церкви, русской богословской мысли. Труды этих святых подвижников обозначили возвращение Русской Церкви к святоотеческому Православию.
«Добротолюбие» преподобного Паисия и «Добротолюбие» святителя Феофана сильно различаются. Преподобный Паисий переводил для монахов и только для монахов. Он сознательно избрал «дословный» тип перевода, от которого редакторы славянского Добротолюбия впоследствии отказались.
Святитель Феофан, в отличие от преподобного Паисия, писал для широкого круга читателей и, более того, для светского читателя, не монаха. Его «Добротолюбие» рассчитано на современного ему светского русского православного читателя. Святитель вообще не переводил в обычном смысле слова. Он создавал свой святоотеческий текст. Вместе с тем и преподобный Паисий Величковский, и святитель Феофан Затворник – представители одной духовной традиции. Просто творили они в разное время и преследовали разные цели.
«Добротолюбие» в переводе преподобного Паисия Величковского стало первым «доступным» изданием святоотеческой мысли, его труд является более близким к греческому оригиналу. Именно Паисиево «Добротолюбие» читал Гоголь и другие русские писатели первой половины ХIХ века. Книга включает в себя творения святых отцов Восточной Церкви: Антония Великого, Марка Подвижника, Симеона Нового Богослова, Григория Синаита, Исихия Иерусалимского, Аввы Исаии Отшельника, Петра Дамаскина и др. (всего 24 автора).
Гоголь получил «Добротолюбие» от Николая Языкова осенью 1844 года, о чем извещал его в письме от 1 октября (н. ст.) 1844 года из Франкфурта. Через некоторое время он вновь подтверждает, что «Добротолюбие» им получено вместе с другими книгами духовного содержания. Речь шла о следующем издании: Добротолюбие, или Словеса, собранные от писателей св. отец. М., 1840. Ч. 1–4. Не известно, делал ли Гоголь выписки из книги, возможно, что и нет, поскольку она была в его личном распоряжении.
«Добротолюбие» было хорошо известно князю Владимиру Федоровичу Одоевскому, который усиленно рекомендовал его графине Евдокии Петровне Ростопчиной, поверенной его сердечных тайн. В 1838 году он пишет ей исповедальное письмо, в котором говорит о своей духовной жизни, о самом важном, что было «за душою», о «высокой любви к Богу», призывает к внутренней, умно-сердечной молитве. В заключение Одоевский советует графине прочесть «Добротолюбие».
Осенью 1839 года Одоевский подарил «Добротолюбие» Михаилу Лермонтову. На письменном столе поэта в его последней квартире в Пятигорске лежала эта книга вместе с Евангелием. Возможно, что с ней связан замысел лермонтовской «Молитвы» («В минуту жизни трудную…», 1839). Примечательно, что Оптинский старец Варсонофий предполагал, что речь в стихотворении идет об Иисусовой молитве. Конечно, это только предположение. Но без всякого сомнения, Лермонтов, как и всякий русский человек, не мог не знать об Иисусовой молитве.
Чтение «Добротолюбия» накануне роковой дуэли, может свидетельствовать о духовном устроении Лермонтова в последние дни и, может быть, даже часы жизни. Можно догадываться, чем заняты были его ум и сердце. В этой связи трудно согласиться с мнением преподобного Варсонофия Оптинского о том, что Лермонтов «погиб безвозвратно». По учению святых отцов, Бог не оставляет того человека, который сам не оставляет Бога, несмотря на встречающиеся преткновения по немощи и повреждению естества грехом. Для спасения нужна живая вера во Христа. И такая вера у Лермонтова, без сомнения, была. Об этом, в частности, свидетельствует его «Молитва».
В статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» (1846) Гоголь указал на три источника самобытности, из которых должны черпать вдохновение русские поэты. Это народные песни, пословицы и слово церковных пастырей (в другом месте статьи названы церковные песни и каноны). Можно с уверенностью сказать, что эти источники имеют первостепенное значение и для эстетики Гоголя. Более того, можно утверждать, что его концепция истории русской литературы строится на учении святых отцов об умном делании или трезвении. В «Выбранных местах из переписки с друзьями» он пишет: «В лиризме наших поэтов есть что-то такое, чего нет у поэтов других наций: Именно – что-то близкое к библейскому, – то высшее состояние лиризма, которое чуждо увлечений страстных и есть твердый возлет в свете разума, верховное торжество духовной трезвости» (О лиризме наших поэтов).
И далее, говоря о самородном ключе русской поэзии, он замечает: «Струи его пробиваются <…> в самом слове церковных пастырей – слове простом, некрасноречивом, но замечательном по стремлению стать на высоту того святого бесстрастия, на которую определено взойти христианину, по стремлению направить человека не к увлечениям сердечным, но к высшей, умной трезвости духовной («В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность»).
В этих словах с несомненностью угадываются отзвуки древнего учения исихастов («безмолвников»), известного также под именем «трезвения» или «умного делания». Оно восходит к истокам монашества, ко временам святых отцов Антония Великого, Макария Великого, Иоанна Лествичника и др. В позднейшие века учителями «умного делания» были преподобный Григорий Синаит, Солунский архиепископ святитель Григорий Палама и другие подвижники Восточной Церкви, а затем преподобные Нил Сорский и Паисий Величковский. Эта традиция получила развитие у преподобных отцов и старцев Оптиной Пустыни.
В основном в «Добротолюбие» включены сочинения, относящиеся к созерцательно-аскетическому наследию отцов, в них описывается «умное делание» и его приемы, т. е. наставления об очищении души от страстей, средствах и способах к этому и в особенности о молитве Иисусовой, которую святые отцы называют «трезвением».
В какой степени «Добротолюбие» оказало влияние на внутренний, духовный мир Гоголя? Судить об этом трудно, поскольку сам писатель на этот счет не высказывался (что совершенно естественно для него). Внутренняя, сокровенная жизнь Гоголя была сокрыта от окружающих. «Внешняя жизнь вне Бога, внутренняя жизнь в Боге», – говорил он (из письма к А.С. Данилевском у от 20 июня (н. ст.) 1843 года). По некоторым дошедшим до нас свидетельствам современников можно, однако, предположить, что Гоголь творил (непрестанно читал) Иисусову молитву (внимательная и частая умно-сердечная молитва приравнивается святыми отцами к непрестанной).
Умирал Гоголь с четками в руках. Это значит, что он постоянно внутренне произносил Иисусову молитву («Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного»), исполняя заповедь Господню «Непрестанно молитесь» (1 Фес. 5: 17). В своей Библии Гоголь на полях повторил этот и предшествующий стих: «всегда радуйтесь и непрестанно молитесь».
По всей видимости, Гоголь и раньше творил Иисусову молитву. Николай Тройницкий, редактор «Одесского Вестника», посетивший его вместе со Львом Сергеевичем Пушкиным (братом поэта) в апреле 1848 года в здании Одесского карантина, вспоминал, что приветствуя их, Гоголь имел в руках монашеские четки. Тройницкий написал стихотворение, посвященное Гоголю, в котором вспоминает эту встречу. Там есть такие строки:
Перебирая молча четки,
Ты нам привет послал рукой…
Иисусову молитву называют «мечом духовным». При постриге монашествующему вручаются четки в напоминание о непрестанном, деннонощном молении молитвой Иисусовой: «Приими, брате, меч духовный, иже есть глагол Божий, ко всегдашней молитве Иисусове, всегда бо имя Господа Иисуса во уме, в сердце и во устех своих имети должен еси, глаголя присно: „Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго“» (Чин монашеского пострижения). Упражнение в непрестанной молитве является обязанностью каждого инока, возложенной на него заповедью Божией и иноческими обетами. При этом Иисусова молитва обязательна не только для монаха, но и для любого христианина, исполняющего заповеди Господни. По слову преподобного Исаака Сирина, без непрестанной молитвы невозможно приблизиться к Богу.
Владимир Алексеевич Воропаев, доктор филологических наук, профессор МГУ им. М.В.Ломоносова, член Союза писателей России
