Глядит печаль огромными глазами
На золото осенних тополей,
На первый треугольник журавлей,
И взмахивает слабыми крылами.
Георгий ИВАНОВ,
«Глядит печаль огромными глазами», 1920 год
Возникнут ли какие споры, станут ли цеховые братья и сёстры сомневаться в моих новых профессиональных качествах, а также ещё одной, пожалуй, даже экзотической должности, теперь мне можно с полным правом утверждать: я — резидент, в подтверждение чего имею удостоверяющий сертификат за двумя печатями и подписями. А резидент, скажу я вам, — это совсем не то, что конь в пальто.
Как я к этому шёл, какими путями-дорогами двигался, сообщу в нижеследующих записках. Они сделаны на материале творческой поездки в места тёплые и плодородные, где вовсю растёт капризная кукуруза (про арбузы и помидоры не говорю), где неизвестный миру социал-демократ писал историю российского капитализма, тогда ещё относительно правильного, но тоже, конечно, не без кумовства, как сейчас. А для энергетической подзарядки стрелял на болотистом озере боязливых зайцев и перелётную дичь и столовался у одной сибирской крестьянки, которая осталась вдовой и была вынуждена пускать к себе даже не самых благонадёжных постояльцев.
ПТИЦА КАК ЭТАЛОН. Был конец августа. Было по-летнему жарко, и осень ещё не вошла в свои законные права, и краски её, беспощадные жёлтые краски, лишь слегка, по краям позолотили топтунец на правом бреге Енисея да манящие курганные дали на другой, хакасской стороне. А над водным пространством могучей реки уже потянулись на юг два небольших журавлиных клина, издавая звуки, переведённые нашим народом по-своему, по-крестьянски, что и записал в своём знаменитом Словаре большой знаток и собиратель русского слова Владимир Даль:
— Прощай, матушка Русь, я к теплу потянусь…
Вместе с друзьями-писателями я стоял на берегу великой сибирской реки заворожённый, потому что никогда в жизни не видел, как летят журавли, а только знал, что эти птицы немало моих знакомых обращали в своих поклонников и ярых защитников. Тут же вспомнился Виктор Бахтин, известный график, иллюстрировавший книги многих сибирских писателей. За отсутствием полиграфических заказов он вынужден был уехать за океан, в Северную Америку, на историческую родину этого птичьего вида, откуда пернатые потом перебрались на другие континенты, выбрав для продолжения рода суровые северные края, и буквально влюбился в журавлей. Художник танцевал, даже разговаривал с ними и много писал этих грациозных птиц, отражая их на картинах в ярких красках, и все лучшие качества журавлей, отмеченные в легендах и сказаниях, воплощались в каждой его новой работе.
Журавль так и остался для художника символом верности, представляя собой некое таинственное существо, способное приносить человеку удачу, мистически сопутствовать успеху и творческим взлётам. И вот ведь удивительная вещь: связав судьбу с журавлём, Бахтин заболел ностальгией — тем самым чувством, которым эти перелётные птицы обладают сполна. Они, собственно, никуда бы и не улетали, если бы не особенности их журавлиной конституции: трудно сохранить от неизбежных обморожений очень длинные ноги, которые особенно нужны в процессе птичьей жизни. Именно они позволяют далеко забираться в воду и ловить не только лягушек, обожающих родное болото, но и мелких рыб.
Как и многих русских эмигрантов, вольно или невольно оказавшихся на чужбине, Бахтина притягивал к себе чинно плывущий по небосклону журавлиный клин, который два раза в году буквально выбивал слезу, потому что подняться и полететь — это, знаете, не каждому дано. В отличие от человека, журавль всегда останется эталоном любви к своим непритязательным водно-болотным угодьям, где рыжим птенцом он появился на свет под образцовой опёкой пернатых родителей.
На примере жизни этого художника лично я понял одно: не следует строить из себя Гражданина мира, если ты родился в России и впитал в себя её культурный код. Тот или иной недуг, он тут как тут. (Впрочем, занедужить можно и дома, не только за океаном или за Ла-Маншем, но дома и стены помогают.)
А когда Витя был жив, память заставляла его снова и снова браться за краски и кисти, мысленно представляя родной Академгородок и его Красивый берег. Здесь ещё не появились в ту пору известные арт-объекты и указатель сторон горизонта, возле которого теперь любят позировать горожане, усевшись на качели с застывшим флюгером на макушке конструкции. Север — Юг, Запад — Восток... Даже первопроходцам был необходим компас, чтобы безошибочно ориентироваться на огромном пространстве Сибири, открывающем для наших предков неограниченные возможности, если разумно, а вовсе не хищнически, пользоваться тем дорогим подарком, который народная масса преподнесла России. Позволю себе воспроизвести здесь слова почётного гражданина Сибири Григория Потанина — лучше о «стране возможностей необычайных» никто ещё не сказал.
Но у птиц компас естественный, встроенный, человеком так и не исследованный. Да и разве это просто — понять, почему они никогда не плутают на гигантских просторах земли, отчего безошибочно находят старые гнездовья, изящно исполняя самую важную миссию воспроизводства себе подобных, а потом отправляются на зимовку в жаркие страны и многозначительно курлыкают на протяжении более чем тысячекилометрового путешествия. Учёные знают: в этот момент они ведут «аппаратные» переговоры между собой о том, как протекает полёт и не нужно ли кому поменять своё место в клинообразном строю.
Мне и моим спутникам решительно повезло: запрокидывать голову высоко-высоко вовсе не требовалось — красивые птицы, именуемые орнитологами как серые журавли, продвигались над нами относительно низко. И глазу отчётливо виделся их внушительный корпус, вытянутый в одну прямую линию, хорошо просматривались даже пёрышки на маховых крыльях, броские из-за чёрной окраски. Утверждают, что эти пёрышки сам турецкий султан раздавал своей гвардии — янычарам, когда те отличались в сражениях, и османы носили их с гордостью на амуниции как самые дорогие награды. Определённо журавлям можно гордиться в связи с таким чинопочитанием, имевшим место при императорском восточном дворе!
ИБО ОНИ — РАЗВЕДЧИКИ. Возможно, птицы ещё не совсем прощались с родиной, где уже появились на свет те самые молодые особи, которых стая особенно бережёт, определяя место где-нибудь в серединке неполного геометрического треугольника, зная, что именно им лететь труднее всего. Ведь чтобы добраться до Поднебесной или той же Индии, требуются многие силы, а для их восполнения и служат многочисленные речные косы и острова, здесь проще всего организовать предотлётные стоянки, насыщенные подножным кормом и защищающие пернатых странников от потенциальных опасностей. Перед Борусом ли это будет, или придётся лететь ещё дальше, вдоль реки, правый берег которой величественно подпирают саянские горы, — всё это будет решать отнюдь не вожак, а два специальных журавля. Они и летят-то на особицу, впереди всех, чтобы высмотреть всё как следует, быстро оценить обстановку и радостно прокричать о предстоящем отдыхе всему журавлиному коллективу.
Честь и хвала этим птицам, ибо они — разведчики! А к этой опасной и авантюрной профессии в нашей стране с давних пор сохранилось не только уважительное отношение, но ещё и некий манящий флёр.
Помню, как я проводил собственное журналистское расследование в одном из сибирских атомградов, что вызвало страшное недовольство у чиновника, который, собственно, и попадал под раздачу. Он даже потребовал показать ксиву — третий случай за всю мою многолетнюю практику в разных городах и весях, а теперь уже и странах. По характеру задаваемых вопросов местный столоначальник обо всём догадался и потому ему хотелось хоть как-то власть употребить, вычислив тех людей, что делали мне пропуск в ЗАТО. Вычислив — наказать. Понятно, что карты я ему не раскрыл и ответил так, как и должно говорить, чтобы напустить туман и соблюсти конспирацию:
— Все претензии к Союзу ветеранов военной разведки...
Конечно, я блефовал, но видели бы вы лицо того клерка, выражавшее крайнее изумление и даже испуг! Уточняющих вопросов он, естественно, больше уже не задавал, пребывая в полной прострации. У нас ведь как? Кругом одни разведчики, бывшие и настоящие, и многие штатские, ясен пень, чувствуют себя не совсем уютно. И хорошо, что так чувствуют — ни в коем случае нельзя допускать, чтобы им была предоставлена полная вседозволенность! Как слышишь меня, разведка?
(Идеалом служения Родине тут выступает начальник внешней разведки КГБ СССР Леонид Шебаршин и его крылатая фраза: «У нас давно есть частная собственность. Честной нет».)
Но только играют желваки на скулах бойцов незримого фронта: знать, им и впрямь небезразлично будущее страны, и остаётся сожалеть, что они пока лишь наблюдают, в какую сторону качнётся маятник на вечных часах русской истории. Не всегда, конечно, наблюдают, иной раз тоже становятся игроками, и главное здесь не заиграться, как это случилось с небезызвестным охранительным ведомством Российской империи. Что было, то было…
В секретных кабинетах этих людей всё так же бродит призрак «железного рыцаря революции», который, собственно, неотделим и от другого большевика-симулякра. А тот в реалиях жил не только за границей, но последовательно даже в двух шалашах: и на шушенском озере Перово, и на петроградском Разливе. Вождь мирового пролетариата Владимир Ульянов (Ленин) абсолютно не думал об удобствах и белых перчатках, для себя определившись, что они на том красном костре, куда окажется брошенной историческая Россия, абсолютно не пригодятся — тут потребуются сначала просто грубые верхонки, а потом и «ежовые» рукавицы.
Несмотря на публикацию, достаточно острую для неприкасаемого ЗАТО, чиновнику крупно повезло: уже вскоре он радостно упорхнул из атомграда в высокое кресло, и что ему Союз ветеранов военной разведки? Танцуй, пока молодой!
Выходит, вон когда, несколько лет тому назад (а ещё много раньше, побывав в «горячей» точке, испытав на себе синдром необстрелянного бойца), я готовился стать резидентом, тайным уполномоченным разведки, как толкует это понятие Словарь иностранных слов. Ну а если его перевести с французского языка на русский, резидент — это «пребывающий». Кстати, резидентом, выполнявшим ряд заданий русской военной разведки в Румынии, Турции и на Ближнем Востоке, был также и писатель Василий Янчевецкий (Василий Ян), который жил в двадцатых годах прошлого века в уездном Минусинске и оставил для потомков знаменитую трилогию о монголах. Ещё до начала Первой мировой войны, пребывая в северной столице в качестве учителя классической мужской гимназии, он стал одним из основателей движения скаутов — юных разведчиков, идеологию которых позаимствовала потом верная спутница шушенского политссыльного для советских пионеров: «Будь готов! — Всегда готов!» Вот как всё в отечественной истории закручено…
В рамках передвижной Арт-резиденции, организованной для творческих натур красноярским Домом искусств, на шушенской земле я действительно пребывал, набираясь впечатлений от встреч, которые случились в прекрасную летнюю пору под названием «август». Царственный всё-таки месяц!
Манил за чернёным деревянным заплотом музея-заповедника белый налив, нагибающий яблоневые ветви, пылали по ночам жёлтые огоньки кошачьих глаз, отслеживающие копошащихся мышей где-нибудь в Сиреневом сквере, а на базаре вёдрами разбирали томаты, груши, сливы... Районный посёлок, давно претендующий на статус города, жил своей жизнью, и свежую струю воздуха в неё всегда вносили туристы. Этот поток в историко-этнографическую деревню, созданную как из реальных, так и новодельных крестьянских изб, не прекращается до сих пор.
ДВЕ СТУПЕНЬКИ ВНИЗ. Есть у немецкого писателя Генриха Бёлля мощный роман, где он выступает мастером информационной детали, и она потом рефреном проходит по страницам.
У него над городом может целый день барражировать самолёт, преследующий одну-единственную цель — нести по небу транспарант с призывной надписью для соотечественников: «ГОТОВ ЛИ ТЫ КО ВСЕМУ?»
Уже и солнышко стало заходить, а самолётик с агиткой всё летает и летает. Чем не способ мотивировать людей на послевоенное переустройство Германии?
«Пропагандисты, учитесь у немца!» — так бы я обозначил тему, очень актуальную для мастер-класса в наших непростых условиях. Да и сам бы тоже у нобелевского лауреата поучился, подмечая несанкционированные надписи, которые где только у нас не появляются в самых разных поселениях. Скажем, на парапете набережной Шуши помимо откровенного девичьего признания «Пашка, я тебя люблю!» я увидел нечто странное, явно недосказанное, но исполненное аккуратно, красивым почерком, чтобы уж было наверняка, чтобы обратили внимание и намотали на ус:
«Деревня говорит, что это портит, уродует даже города…»
Ранним утром я стоял возле этой жирной надписи и думал. Меня не занимала ни луна, бледный диск которой всё ещё висел на небосклоне, ни одинокая цапля, решившая не очень корректно перебраться на протоку Енисея и чуть не задевшая своими длинными крылами тальник.
Вот есть где-то местный философ, а мысли его, возможно, вполне сопоставимы с идеями ссыльного крестьянского самоучки Тимофея Бондарева, тоже искавшего истину в глухой минусинской деревеньке Иудино вместе с гениальным русским Львом, с кем состоял в активной переписке и вызывал у него восхищение. Буква за буквой, сбивая в кровь руки, доморощенный мыслитель чеканил обращение к потомкам на песчанике, который предполагал сделать памятником для своей грядущей могилы:
«Как без Бога, так и без хлеба, также и без хлебодельца Вселенная существовать не может».
Коли есть земледелец, то почему не быть хлебодельцу? Точно в подтверждение слов, высказанных давным-давно неистовым приверженцем земледельческого труда как особой, нравственной обязанности каждого человека, я видел на поспевших сельских нивах зерноуборочные комбайны, а в самом райцентре — торговые точки с характерной вывеской «Хлеба Родины», и надпись, узаконенная владельцем, не казалась мне слишком пафосной. От неё веяло чем-то знакомым, советским, когда чередой шли на государственные элеваторы машины, кузова которых были наполнены зерном нового урожая, и в авангарде этого автопоезда красовался большой и непременно кумачовый плакат, прибитый гвоздями к бортам: «Родина, принимай хлеб нового урожая!»
Хлеб, преимущественно ржаной, качество его выпечки, наличие в каравае или булке явно излишнего количества добавленной пшеницы, — всё это можно рассматривать как признак определённой материальной культуры. И физического здоровья, в общем-то, тоже: если потребители прекратят покупать откровенную «вату», перестанут по привычке тянуться к суррогатным батонам, выданным пекарями наспех, ради прибыли, — значит, в перспективе это снимет проблему избыточного веса, представляющего реальную угрозу для демографии. Самочувствие и даже безопасность Родины — это, что ни говорите, всё же её кормящая деревня, скукоженная после всех так называемых «преобразований», но ещё относительно живая, ещё производящая зерно, в том числе и высококачественных сортов.
… Моя собеседница, которая расположилась на скамейке рядом с таким же неприкаянным и жалобно голосящим котом, когда-то, в пору цветущей молодости, убежала из деревни. Благо, что не было уже того пресловутого эмбарго, существовавшего в колхозах на выдачу паспортов. Она, конечно, назвала себя, но я о том умолчу: хочется оставить человеку маленькую надежду, хотя и впрямь слишком уж дикой кажется судьба этой женщины, вдруг оказавшейся совершенно на улице, на краю.
Получив профессию штукатура-маляра, Оксана (назову её так) рванула на заработки в город Сочи, чтобы там, в курортных негах, искать счастья и лучшей доли. В девяностых познакомилась с одной авантюрной торговкой, которая подговорила её рискнуть раз в жизни, совершить отчаянный поступок и стать «челноком», но нацеленным не на Турцию или Грецию с её шубной гордостью — исключительно на Китай. И всё у Оксаны, конечно, вскоре появилось: семья, дети и собственный магазин, промышленные товары для которого текли рекой в одно из ближайших от райцентра шушенских сёл. А потом всё у бойкой коммерсантки пошло совсем не так, кувырком…
Разумеется, я не стал лезть к ней в душу, уяснив для себя только одно: в жизни этого человека, получающего уже заработанный пенсион, случилась большая драма. Как она сама выразилась, «муж загулял». Сказано было, конечно, намного резче, в рамках выражений из «народной анатомии». Особенности уличной жизни всё-таки дают о себе знать, когда некуда больше пойти (никто и не пустит такую гостью, только лавочка в скверике, иногда, если повезёт, — какой-нибудь подвал). И как долго продолжаются эти мытарства, я тоже не уточнял: в редких случаях люди, выброшенные волею лихих обстоятельств из социума, идут на откровенность, а тут вдруг какой-то залётный человек. Что ему чужая боль?
А она, эта боль, у матери и бабушки зашкаливает. Её взрослые сыновья, старший и младший, сейчас на СВО, и каково им там приходится, невозможно даже представить — не знает прежнее военное искусство ничего подобного, по крайней мере, тактика ведения боевых действий. Бойцы и помочь-то конкретно ничем не могут: у каждого свои семьи и жёны, которые теперь всем рулят, а уж пополненным резко бюджетом — тем более. Получается какой-то замкнутый круг, который Оксана сама хочет разорвать, намереваясь пойти в районный «Белый дом» и просить хотя бы какую-то крышу над головой. Хотя бы ради сражающихся сыновей…
Поймут ли её там, примут ли? И хватит ли сил, чтобы подняться, если человек всё-таки упал, опустился вниз настолько глубоко — дальше некуда?
Новый русский капитализм, который ворвался в Россию нежданно-негаданно, нынче не оставляет шансов не только для Оксаны. Разорение мелких и средних предпринимателей случается довольно часто, и далеко не у каждого из них хватает силы воли, чтобы не запить «горькую», быстро скатываясь по наклонной плоскости и сгорая буквально в одночасье.
Конечно, это довольно печальный итог некогда радужных и обнадёживающих перемен всеобщего процветания и благоденствия, обещанных гарантированно всем на заре приватизации, но кто сегодня точно скажет, куда нам дальше-то плыть? При такой оценке нынешней ситуации невольно позавидуешь журавлям: это мы в России шарахаемся из стороны в сторону, разворачиваем государственный корабль туда-сюда, а птицы как летели всегда в одном направлении, так и летят, и никакой форс-мажор не может изменить их головокружительный полёт.
Птицам совсем без надобности общественное питейное заведение, или кабак, подумалось мне, когда на следующий день мы отправились в историко-этнографический музей-заповедник, а я потом приходил сюда ещё, чтобы окончательно закрепить первое впечатление. В отличие от торговой лавки или волостной управы, которые представлены в качестве самостоятельных и тоже посещаемых туристами мест, здесь самое низкое крыльцо.
И только две небольших ступеньки, чтобы было легко заходить похмельному человеку и не так больно падать в случае чего…
Я не рассказывал об этой уличной истории, когда выступал перед читателями в Центральной библиотеке имени Крупской, но, говоря о больших возможностях миниатюры как жанра (состоялась у меня и такая тематическая встреча), хотелось бы особо подчеркнуть: именно она, миниатюра, если исходить из происхождения иноземного слова, есть питательная кровь литературы.
И в самом деле. Из какого-нибудь маленького, но колоритного эпизода, подмеченного писателем в жизни, а ещё и подкреплённого свежей мыслью, рождается потом объёмное произведение, тот же роман. В нём, возможно, тоже полетят на юг журавли...
Николай ЮРЛОВ, участник передвижной мультижанровой Арт-резиденции для писателей, художников и фотохудожников (Красноярск — Шушенское — Минусинск — Красноярск)
Посёлок Шушенское, Красноярский край
Картина художника Алексея СТЕПАНОВА «Журавли летят», 1891 год
