|
|
Хронос, топос, антропос
В личном восприятии книги важно, как она к тебе пришла.
Книга стихов омского поэта Юрия Перминова «По соседству с небесами», изданная Общественным благотворительным фондом «Возрождение Тобольска» в 2024 году, попала мне в руки лично от автора – под Мариуполем, где мы вместе оказались на фестивале «Звёзды над Донбассом» – 2024. 181 стихотворение, в основном короткие, по 8–12 строк. В великолепном оформлении: художник книги Иван Лукьянов.
Я читала её в вагоне, возвращаясь в Москву. В купе вместе со мной ехала женщина с мальчиком шести лет – ехала домой, в Омск. Муж её уже два года на Донбассе, она говорила: не могу больше ждать, взяла сына и приехала – сын давно не видел отца. Отцу дали отпуск, и пять дней они провели вместе в Ростове-на-Дону.
Она занималась сыном, а я читала – не отрываясь. Редко так приходится вбирать в себя поэтические сборники – без отрыва, как единое целое.
Позже стала размышлять: почему так легко, взахлёб прочиталась книга?
Удивительное дело: отдельные стихи воспринимаются как нечто цельное – как повесть о жизни лирического героя в посёлке Солнечном на окраине Омска. Повесть со своим сюжетом, с множеством действующих лиц, у которых – свои характеры и отдельные жизненные истории. Со своим ружьём на стене и своей трагедией. С горькими и комическими сценами. И эта повествовательность не мешает лирическому герою присутствовать в полном объёме, она создаёт особую ткань, из которой вырисовывается облик Родины.
Первым делом обращает на себя внимание хронотоп книги: хронос и топос.
Начнём с хроноса.
Некоторые стихи датированы автором разными годами, большинство – не датированы вовсе. Но это не мешает выстроить их в более-менее едином временном пространстве.
В книге четыре раздела: «Земная ось» и «В центре мира» – в основном о городе, посёлке и дворе, «Безмерный свет» – стихи о женщине, «Никому не чужой» – путешествия и возвращение домой.
Заглавное стихотворение книги, зачин – выделен крупным шрифтом. В пьесе (говоря языком XIX века) слышатся народные песенные, рубцовские ноты, и в нём же выражено личностное кредо автора:
Ничего от сердца не отрину,
никого уже не разлюблю…
Догола, до ягоды – рябину
птицы доклевали к февралю.
Погрущу тихонько под гармошку…
Ночь темна, как будто собрала
звёзды Матерь Божия в ладошку,
точно крошки хлеба со стола…
«Ничего от сердца не отрину…»
Первый раздел просто – с празднования Нового года, с зимы. И тут – сразу – возникает мотив тревоги, подвешивается знаменитое чеховское ружьё:
…ведь что-то случилось – печальное – с городом, если
никто из людей не запел в новогоднюю ночь.
«Встревожилась к ночи душа, как голодная рыбка…»
За зимой идёт весна, расцветает сирень, люди сажают картошку; вот и лето в разгаре. Вот уже и осень, и вновь зима. У поселковых жителей свои радости и горести. В хронос книги входит коронавирусный карантин, затем – начало СВО, первая осень с призывом мобилизованных; события последних стихов можно отнести зиме 2024 года.
Из некоего бытового хроноса, связанного с круговоротом дел, поэт выходит в хронос бытийный, всеобщий, а из него, как вектор спирали, в хронос конкретных событий, завершающихся драмой последнего стихотворения – о женщине, чей муж погиб на СВО:
Санки незатейливые катит
двадцатитрёхлетняя вдова.
«Снег в кустах просветы конопатит…»
Время книги связано с жизнью героев, одному из которых – деду Иванову – 93 года, другой – сын «Лены из десятой» – ещё совсем малыш.
Внезапно – скачком – время книги расширяется, когда в тексте – не как отрешённые персонажи, а как живые герои – появляются Пушкин, Достоевский, Тютчев, Баратынский и даже – внезапно – апостол Павел. Обращённость к вечности текст обретает, когда появляются образы матери и рано ушедшего сына Ивана.
Каждое стихотворение в книге – как новая глава, а хронос в тексте пульсирует: то оборачивается простецким, как в стихах о «бытийной дерюге», то выводит нас в космос бытия – к высоким нотам милосердия и любви.
Топос в книге под стать хроносу: казалось бы, перед нами быт посёлка Солнечный на окраине Омска. У этого топоса своя топография: есть старые дома, есть новые, недавно построенные, есть теплотрасса, продмаг, остановка, сараи, лесок – околок, за которым – огороды с картошкой. Мы знаем даже топографию конкретного подъезда: кто живёт этажом выше, кто ниже.
По мере развития книги топос расширяется до города – включает улицы Омска, по которым бродит лирический герой. Затем герой отправляется в путешествие – и уже топос прирастает образом железной дороги, вагонов, вокзалов. На этой ветке, словно почки, распускаются города и веси: Псков, побережье Чёрного моря, Домбай, Тобольск, Москва – и вновь лирический герой в дороге, на этот раз в самолёте – домой.
Сквозь образ дороги просвечивает образ России.
В каждом отдельном стихотворении, посвящённом, казалось бы, одному конкретному месту, топос пульсирует, вновь и вновь выводя нас на орбиту бытийности. Вот поселковый блаженный Ваня любуется крашеным яичком – казалось бы, топос конкретен: посёлок, улица. И тут же – взрывное расширение – в вечность:
Раскрыл, блаженствуя, суму,
и, преломив горбушку хлеба, кормит
небесных птиц,
слетающих к нему…
«Поселковый блаженный»
Затерянный в далёкой сибирской провинции посёлок превращается в центр мира:
…И под песню легко просыпается, тихо алея,
поселковый рассвет – прямо с Божьей ладошки рассвет!
В центре мира живём: здесь – направо от нас – Галилея,
Здесь – налево от нас, если к свету лицом, – Назарет.
«В ночь сырую, глухую – народную песню запели…»
В современном литературоведении есть понятие системы персонажей. Специалисты подсчитывают, сколько у авторов в произведениях героев главных и второстепенных.
Продолжая линию «Хронос, топос», я бы в шутку назвала эту систему персонажей «анторопос».
Итак, антропос. В центре внимания автора не он сам, любимый и единственный, а мир, состоящий из людей с разным социальным положением и разными жизненными потребностями. Мы видим поэтическую энциклопедию современной русской жизни.
Главный герой – лирический герой – и его ближний круг: мама, уже покойная, и отец, любимая, ставшая женой, сын Иван – память о нём; далее – соседи по дому. Женщина, с которой лирический герой расстался.
Сам лирический герой глядит на себя со стороны: в юности он «Юра из малярки», а в нынешние времена, хоть и очень редко, по словам соседей, «сволочь» «небритая и злая», а иногда душа-человек.
Кто же является персонажами стихов Юри Перминова?
Друзья
Друг Коля, учитель литературы, живёт под Саргаткой.
Игорь Смолькин, друг из Пскова.
Соседи
Сапожник Татос.
Сантехник Махмуд.
Али-Баба с джипом.
Мастер Сидоров, пенсионер, сосед сверху.
Петров, прораб, самогонщик.
Соседи сверху – тётка с мужиком, недавно приехавшие.
Поселковый правдоруб.
Старшая по дому из седьмой квартиры.
Клавдия Петровна.
Жильцы нового дома.
Ваграм, который готовит шаурму.
«Барыга местный».
Масленников Толя, сосед-вахтовик, вернувшийся из Нерюнгри, отличный парень, играющий на баяне; соседи снизу, поздно вечером включившие перфоратор.
Старушка-белка, глядящая из окна.
Соседи – «родные Васёк да Ванятка».
Участковый, его жена Айгуль и четверо детей.
Бабушка Настасья.
Сидоров, у которого ушла жена.
Сидорова Лида с новым мужем – таджиком Махмудом.
Сосед-спортсмен.
Дед Иванов, 93 года.
Пётр Смирнов, молодой парень, призванный по мобилизации на СВО. Погиб.
Его жена («Лена из десятой»), мама, ребёнок.
Дворник Нияз.
Соседка, тихая, как мышка.
Жители посёлка
Кладбищенский бомж.
Отец Макарий.
Узбеки-мигранты, которые копают траншею.
Бедолаги-пьяницы. «Пивная теребень».
Мужик на мотороллере с прицепом.
Блаженный Ваня.
Жители дома престарелых.
Мама и малыш, срывающий одуванчик.
Поселковый буржуй.
Скорбная старуха.
Старуха, которая была в детстве Красной Шапочкой.
Хор ветеранов.
Дед Матвей.
Бюрократ.
Сосед по даче Загоруйко, родом из Черкас.
Мажор и Анжела.
Участковый.
Посетители «Самсы».
Наум Давыдович, юрист жилконторы, ставший волонтёром.
Дети в детском доме, делающие окопные свечи.
Животные и птицы
Немолодая собака.
Снегирь.
Ворона.
Больница
Сосед по палате и его супруга – «весёлая толстушка».
Их свояк Парамонов, мужики с лесопилки, хозяин лесопилки – Хабулда.
Санитарка Лена.
Дедушка, умерший в больнице.
Жители города
Девица, которая курит кальян.
Шикарная дама со шпицем.
Женщина-библиотекарь в университете, в том же стихотворении – «очередной подлец» и «задрипанный доцент».
Мадам в магазине.
Пассажиры вечернего автобуса.
Знакомые
Поэтесса из Тюмени.
Поэтесса из Стерлитамака.
Маша-крановщица, в которую лирический герой был влюблён в юности.
Люди, встреченные в поездках
Попутчики.
«В ботинках турист».
Сосед с верхней полки, едущий в Когалым.
Попутчик, читавший в вагоне «Бесов» Достоевского.
«Меланхоличный армянин» на берегу Чёрного моря.
Черкес Шебзухов Миша, Мухадин, сдающий квартиру на Домбае. Его жена Зурида.
Карачаевец Фарид, или Федя, на Домбае, и его любимая жена Зуля.
Девица в кассе канатки.
Исмаил, торгующий чачей.
Тамада на празднике в Тобольске. Татарская свадьба.
Дворник-узбек в Тобольске.
Негр, наряжающий ёлку в Москве.
Раввин, высланный из России.
Богатые и бедные, дети, старики, молодые, парни и девушки, тётки и мужики, русские, вьетнамцы, узбеки, таджики, люди самых разных национальностей, занятые разными делами – со страниц книги Юрия Перминова смотрит нам в глаза живая, чувствующая, тревожащаяся о своей судьбе Россия.
Не всех персонажей я смогла перечислить. Уж больно густо населены стихи Юрия Перминова. Многие герои связаны между собой как видимыми, так и незримыми нитями. Главное же – каждый, даже едва упомянутый герой, снабжён краткой, но ёмкой характеристикой. Иногда один лишь эпитет позволяет ярко представить себе названного человека.
Если же кому-то посвящено целое стихотворение, то не сомневайтесь: психологический портрет этого персонажа будет нарисован с изумительной иронией – ласковой и беспощадной одновременно:
Сижу в дому и никуда не еду,
который год с вояжами гожу –
по белу свету; разве что к соседу-
вахтовику – с респектом – захожу.
Отличный парень Масленников Толя –
на тридцать лет моложе, но мужик!
Но… знает город Нерюнгри и только,
ну и, в курортном смысле, Геленджик.
«Сижу в дому и никуда не еду…»
От иронии до трогательного проникновения – диапазон чувств, передаваемых автором, огромен.
Создавая портрет-перевёртыш, Юрий Перминов способен в нескольких строках – пронзительно – очертить личную драму:
Петров – из бывших. Кажется, прораб.
Ничем фатальным вроде не увеченный,
но говорит, что «зло всегда – от баб»,
а потому – к нему не ходят женщины
давным-давно, «тем более – гуртом».
Ну и зачем он (ходят слухи разные)
хранит записку ветхую о том,
что под тряпицей – противень со зразами?
«Петров – из бывших. Кажется, прораб»
Вот горькое стихотворение – портрет старухи:
От детей давно – ни слуха.
Внуки? – Знать бы, где они…
С каждой пенсии старуха
пироги печёт: одни
со слезой, другие – с горьким
вздохом… В доме – тишина,
на полу дрожат осколки
света уличного… На
пироги изба богата,
только мало в ней тепла.
…Ты ли, бабушка, когда-то
Красной Шапочкой была?
«От детей давно – ни слуха»
Кроме живущих на одном месте и едущих вдаль героев, в книге ещё существующие вне времени и одновременно рядом с нами – Пушкин, Тютчев, Достоевский, Баратынский. И апостол Павел.
Меняется ли, развивается ли фигура лирического героя? Что происходит в его внутреннем мире, кроме поездок?
Если воспринимать подборку этих стихов как единое целое, как повесть, то мы увидим развитие сюжета об отношениях с женщиной. В начале лирический герой – одинокий мужчина, он вспоминает бывших, ушедших, «породнившихся в памяти» его. Затем он встречает женщину, которую внезапно полюбил. И женщина становится его женой. Этот сюжет развивается в разделе «Безмерный свет». А затем герои живут вместе – учась быть терпимыми друг к другу. И лирический герой счастлив от того, что жена любит его – безусловно.
Хронос, топос и антропос взаимно переплетены крепчайшими нитями авторских сочувствия, сострадания, милосердия, уважения. Через судьбы автор пытается проникнуть в тайну бытия – и убеждается, что он живёт внутри неё – этой самой тайны:
Каждый выдох и вдох человечества спящего – свят,
что ж потом происходит с Господними чадами – с нами?
«Чуть колеблется тьма от дрожания лунной блесны…»
«Бытийная дерюга»
Автор – не восторженный юноша, но человек, умудрённый жизненным опытом. На жизнь он смотрит, отчётливо различая детали, и ясно видит проблемы и трудности обычных людей. В поэзии он обозначает проблемы, которые обычно не возникают в стихах. Пушкин писал: «…(Извольте мне простить ненужный прозаизм)».
В стихах Юрия Перминова прозаизмы – нужны. Без них не получится честной и чёткой картины современной жизни. Народ – не сферический конь в вакууме, он состоит из конкретных людей, у которых есть проблемы, и много. И жить бывает очень сложно. Поэт пишет:
Почти на всех бытийная дерюга
одна – и наизнанку, и с лица.
«Посёлок наш – сердечная округа…»
Нет холодной воды. Увеличены с граждан поборы.
Есть с чего приуныть…
«Помидоры»
Уже и коммунальные счета
несут, чтоб мы – на кухнях не молчали…
Почти по Баратынскому – тщета
надежд и власть безропотной печали.
«Холодным утром тихо во дворе…»
Сам автор – не в башне из слоновой кости. Он разделяет с народом все трудности жизни (по формуле Ахматовой: «Я была тогда с моим народом / Там, где мой народ, к несчастью, был»):
Так в какой социальный типаж
Мы сегодня вмещаемся, милая,
Если к вечеру кончился наш
Пресловутый прожиточный минимум?
«Так в какой социальный типаж…»
Народ безмолвствует. Терпит. Горечь и печаль в стихотворении, посвящённом этому молчанию:
Молчат о чём в автобусе вечернем –
о том, что ждёт, не ждёт ли впереди? –
девица с парнем, бабушка с печеньем,
кондуктор с тощей сумкой на груди,
хмельной мужик, партиец чей-то с пачкой
листовок (он призывами пропах)?
Молчит гражданка с комнатной собачкой,
молчащей у гражданки на руках.
Пусть век наш громкий сжалится над ними,
Вдохнёт в молчащих бодрости заряд…
Надеюсь, что останутся родными
они потом. Когда заговорят.
«Молчат о чём в автобусе вечернем…»
В стихах поэта есть подлинное социальное дно – тюрьма («Частный сектор в оградах, напротив – тюрьма…»), бомж, который уже не просто человек «без мобилы и гроша», а – «Вечный Бомж». И холодом пробирает от строк:
На остановке, где гряда
киосков пёстрых, зябнут люди…
«На остановке, где гряда…»
Поэт утверждает ахматовскую позицию: «С народом вместе зябну я».
Понимая тяжесть быта – это временное, но жадно вцепившееся в людей, лирический герой всё же способен иронизировать. Вот соседи расшумелись ночью – что-то празднуют:
Соседи «жгут»… Не стану я ни драться, ни
скандалить с ними (кто не без греха…):
а вдруг они… шумят в ответ на санкции,
ну, или на тарифы ЖКХ?
«Ночь за полночь. Соседи что-то празднуют…»
Неожиданно всплывает тема редкого в наше время подвига – подвига юродства – в стихах о поселковом блаженном:
Кого он ищет, всматриваясь в лица
любимых им, затюканных людей?
«Поселковый блаженный»
Как же преодолеть эту боль? Что станет земной осью, что соберёт людей вместе?
Только любовь, выраженная в заботе о будущем – о детях. Лирический герой пишет о соседе, мастере Сидорове:
…вместе вкапывать нам довелось
«гриб» в песочнице – нашу земную,
здешних жителей, стало быть, ось.
«Земная ось»
Гриб в песочнице – Мировое древо, наш ясень Иггдрасиль, модель вселенной, ось земная и духовная.
Идиоматическая игра
Идиоматическая игра в стихах в наше сознание заложена с детства: тогда мы все слушали и заслушивали пластинки с «Бременскими музыкантами»: у Юрия Энтина в текстах для песен изумительные образцы языковой игры. Любил подобную игру и почитаемый мною Юрий Коваль – писатель, которого обычно считают детским.
Игра с фразеологизмами – свидетельство языкового чутья, раскованности и глубокого понимания особенностей языка.
Юрий Перминов с фразеологизмами работает виртуозно.
Фразеологизмы фактически не встречаются в научных текстах. Это удел разговорной речи, а значит, возможно и просторечие, и ироническое употребление слов, и сниженная лексика.
Большинство стихотворений Юрия Перминова – достаточно короткие. Иногда стихотворение полностью завязано на языковой игре, но остранении как литературном приёме. Подача в первой строке – отбитая подача в конце.
Вот в первой строке стихотворения «Под небом в самом утреннем соку…» – уже игра («в самом соку»). И заключительная строфа, в которой начатая игра завершается:
Где Запад есть, найдётся и Восток.
Решить вопрос: куда пойти? – не в двадцать
одно сыграть… Но в том и самый сок,
но в том и соль, что некуда податься…
«Под небом в самом утреннем соку…»
Вот ещё одно начало:
Не сглупа, может быть, но и вовсе не спьяну –
точно веское «быть иль не быть» на кону –
напустил в немудрящее сердце туману:
нужен, дескать, жене. А ещё – никому.
«Не сглупа, может быть, но и вовсе не спьяну…»
Обыгрывается фразеологизм «напустить тумана» – обычно его употребляют в ситуации разговора с другими, когда собеседник пытается запутать другого; у лирического героя – туман в своём собственном сердце.
Вот социальная сатира:
Познать все тайны мира не дерзаю,
но далеко не всё «по кочану»…
«Познать все тайны мира не дерзаю…»
В только что процитированном стихотворении – ещё один элемент лексической игры:
Вот как не удивиться
тому, что курит – скверные дела! –
кальян турецкий томная девИца,
а лишь недавно дЕвицей была!
«Карта бита», «выйти в тузы»:
Мечты буржуйской масти – биты,
в тузы торговли не пролез:
маклачил, оптом брал кредиты,
чтоб жить с деньгами, вышло – без.
«Самогонщик»
Ироническое выражение «голос из розетки»:
Но однажды голос из розетки
был ему, сердешному, о том,
что в агенты вражеской разведки
записался местный управдом.
«Поутихли сплетен побрякушки…»
Но и социальная сатира у Юрия Перминова – с философской подкладкой, с мягкой терпимостью и любовью. Это отражается и в особенностях использования фразеологизмов:
Продолжается жизнь – вот и славно, и хватит о том,
что спасись нелегко, невозможно почти от сумы.
<…>
Продолжается жизнь – временами, как сажа, бела.
«Продолжается жизнь – вот и славно, и хватит о том…»
День – открыт, ненастье – в заголовке,
что потом – отсюда не видать,
но пока у нас и в околотке
тишь да гладь да Божья благодать.
Мы тут знаем: жизнь – не бакалея,
мы тут любим рыбку – из пруда.
«Ночь прошла, собачью перебранку…»
Что остаётся при коронавирусе? –
Не выводить друг друга из себя.
«Вот и весна!...»
Идиоматическая игра создаёт двойной эффект: с одной стороны, это шутка/ирония/насмешка, с другой – щемящая лирическая нота:
Кричит мужик – от гнева, не от боли…
А был всегда степенным, как партком
из прежних лет…
Он с дуба рухнул, что ли? –
С балкона машет бледным кулаком.
Что за беда с тобой, душа-голуба,
что всех поставить на уши готов?
…Не смог бы он, страдалец, рухнуть с дуба,
поскольку нет нигде у нас дубов…
«Кричит мужик – от гнева, не от боли…»
Это сюжетная зарисовка: выясняется, что мужик кричит, потому что у него ушла жена. Да не к кому-нибудь, а к Махмуду.
Вот финал грустно-иронического стихотворения об одинокой женщине, работающей в библиотеке:
А что любовь? – Любовь ещё быть может! –
Не может быть, чтоб вовсе не была…
«В её домишке – так случилось – детской…»
Может быть, в любовной лирике фразеологизмам не место? Юрий Перминов говорит: языковая игра уместна везде, другой вопрос – как она окрашена.
Вновь цитирую первую строфу:
Тучи в небе – словно гривы львиные,
на помине сумерки легки,
словно пепел…
«Тучи в небе – словно гривы львиные…»
За что жалеть? – За то, что не постиг,
куда кривая вывезла дорога? –
когда сказала: «Бог тебя простит», –
любимая, не верящая в Бога.
«Пока душа не только одному…»
Следующее стихотворение цитирую полностью:
…а когда ты понятными вроде словами
(нежно губ твои обволакивал пар)
мне сказала, что нет ничего между нами,
первый лист
между нами
с берёзы упал…
«Осень»
Слишком долго время душу лечит –
хорошо, что денег не берёт.
«Ждал тебя – под сонный дождик тощий…»
Одно из самых страстных стихотворений начинается нарочито иронично:
Жить бы там, где женщины не просят
денег и не требуют от нас –
мужиков – чего не знают сами.
Тут, ребята, стало быть, не там.
«Кто о чём, а я сейчас о прозе…»
Супружеская жизнь не всегда безоблачна. И тут Юрий Перминов тоже подключает мягкую иронию: его лирический герой обращается к жене так:
Увлечённо читаешь нотации мне…
Съешь конфетку, позволь – аккуратно – побриться.
Я достался тебе не на белом коне –
ты же помнить должна! – и не в качестве принца.
«Увлечённо читаешь нотации мне…»
В стихах, посвящённых путешествиям (раздел «Никому не чужой»), идиоматическая игра часто употребляется в сочетании с оксюмороном:
Диагноз прост: устал от юга…
Ищу какого здесь рожна?
<…>
…Жена загадочно смеётся
на фотке с грустным какаду.
«У Чёрного моря»
Наш вечный мир – многообразен в гуще
земных событий, но для всех – один,
как говорит квартиру мне сдающий
по пустякам молчащий Мухадин.
«Домбайские сюжеты»
В этом четверостишии прекрасно всё: и философская сентенция, и житейская ситуация, и перевёртыш выражения «болтать по пустякам» – «по пустякам молчащий», придающий вроде бы знакомой фразе новое значение.
Поэт не даёт нам мерно скользить взглядом по строчкам, он встряхивает нас, обостряет наше внимание парадоксами, придавая стёртым выражениям неожиданный смысл:
Придёт зима – а вдруг придёт не в духе? –
Рябина, воспеваемая мной,
Не даст вороне спятить с голодухи,
припомнив, кто согрел её весной.
«Совсем немного весу, но немало…»
Зима занимает особое место в стихах Юрия Перминова – он живёт в Сибири, в Омске, и зима предстаёт перед нами во всём её многообразии, в том числе и в стадии ожидания:
…Прилетят и в наши палестины
Дрозофилы белые вот-вот…
«Мы живём, конечно, по законам…»
«Белые мухи» превращаются в дрозофил – и этом биологический термин встаёт рядом с выражением «наши палестины». Эта игра вызывает необычное ощущение: хочется словно бы протереть стекло, чтобы убедиться, что именно так всё и написано. Что «палестины» стоят в тексте рядом с «дрозофилами», в которые превратились снежинки.
Сюжет стихотворения «Проводы» относится к нашему времени, это проводы на СВО мобилизованных осенью 2022 года: «На войну провожали Смирнова Петра…» – соседа лирического героя. На прощание Пётр просит «дядю Юру» сыграть по Катюшу – всем нам знакомое и родное «Расцветали яблони и груши»:
Холод сковывал грузные тучи внахлёст…
Оттого ль, что мы пели сердечно,
Засияли – к полуночи – яблоки звёзд
над посёлком? И груши, конечно.
«Проводы»
В этом случае языковая игра имеет мягкий, тёплый тон.
В стихотворении о маме игра с фразеологизмом «свет в окне» помогает подняться к высокой лирике:
Застану свет в оконной раме
На Рождество – всевечный свет!
«Застану свет в оконной раме…»
Юрий Перминов умеет пользоваться идиоматической игрой, словно септаккордом, в любых обстоятельствах: и в сатире, и в любовной лирике, и в философских размышлениях, заставляя нас относиться с вниманием к каждой строке.
О лексике
Тема, которая могла бы стать предметом отдельного исследования, – стилистический состав лексики и особенности взаимодействия различных стилистических пластов.
С тех времён, как Михайло Ломоносов разделил язык на три штиля, поэзия редко и с оговорками допускает до себя сниженную лексику, а просторечную – и того реже. Юрий Перминов уже самим фактом введения просторечия и диалектизмов в ритмическую и рифмованную речь даёт этому слою лексики особое измерения, сопрягая его порой со словами высокого штиля или устаревшими словами, которые в контексте воспринимаются как высокие.
Жизнь – бурление, столкновение самых разных слоёв, – эта мысль не декларируется автором, но отражается и в перечне героев, и в словоупотреблении.
Подобная игра, к примеру, звучит в таких строках:
Я достану гармонь и соседу чуток подтяну –
подхвачу бесшабашный, мажорами пышущий мелос!
«Принимаю согласно подъездный несуетный быт…»
Слушаю рулады
днём не склонных к пению лягух.
«Есть места, где мне и ночью рады…»
Пьют бедолаги сумрачное зелье
по кругу, по стопарику.
«Понять пока не в силах: быть грозе ли…»
Но сего наветника в жаруху
посидеть в теньке не позовут.
«В кочегарне будто, нынче жарко…»
Во многом видишь только благодать,
когда тебе изрядно за полтинник…
«Во многом видишь только благодать…»
Не претендуя на составление исчерпывающего перечня, приведу некоторые примеры использования просторечий, стилевого смешения: «майданят в частном секторе собаки», «кошаки туземные», «ворот / лапсердака, что ли, подниму», «чадушка», «не на тачке с прибамбасами», «А в нотациях тех не одна болтовня, / а кубыть виноватому сердцу – подпруга» (кубыть здесь – «словно, будто»), «опечален хмарью до зела», «Говорят, что ненастье к турецким – / аккурат – унесло берегам», «с каких потреб», «не даст вороне спятить с голодухи», «Мы не ладили с ним, шалопутным, допрежь…», «…И честила родня двоедушную власть…», «скундыжники», «сродники», «зачем смотрел, как дурень, телеящик?», «талдытня», «до столичных залепух», «Небо цвета суровья».
Появляются у автора и окказионализмы, например, «присоснился радостный снегирь».
Перечитывая Гоголя, автор берёт и словно разглядывает при свете современности такую цитату из «Мёртвых душ»: «…кнута не видишь, такая потьма!» В складывающийся катрен автор вплетает дополнительно и лермонтовский мотив («…И звезда с звездою говорит») – получается редкая звуковая и смысловая игра:
Надо мной немотно дремлет космос –
не идёт ни с кем на разговор.
Млечный Путь в потьму врастает косо,
как ближайший к берегу забор.
«Есть места, где мне и ночью рады…»
Сравнение Млечного Пути с забором не принижает этот самый Млечный Путь, но приближает его к лирическому герою, делает совсем своим, словно бы соседом по подъезду.
Пушкинская тема «Выпьем с горя; где же кружка?» трансформируется в путешествии к псковскому другу таким образом:
Примем, друг мой, Игорь Смолькин,
По черёпочке винца?
«Время – к ночи, птицы смолкли…»
Погружение в стихи Юрия Перминова даёт радость узнавания – узнавания своего языка – и изумление: «А что, так можно было?»
О синтаксисе
Синтаксис стихов Юрия Перминова максимально диалогичен. Будто автор непосредственно и неспешно беседует со всем миром – с людьми, природой, космосом.
Поэт использует все возможные приёмы: восклицательные и вопросительные предложения, в том числе риторические вопросы, парцелляцию, инверсию, обращения, вводные слова и конструкции – иногда говорящий как бы перебивает сам себя, вспоминая, дополняя своё высказывание какими-то деталями, а затем возвращается к основному изложению.
Вот написала я: поэт использует приёмы. У Юрия Перминова в стихах всё настолько органично, что нет никакого нарочитого использования, а есть как бы естественный строй речи. И удивительно понимать, что вся эта разговорная речь имеет правильный стихотворный размер и рифму. (Примеров всему этому много в уже процитированных стихах.)
В результате возникает интонация – доверительная, словно бы простодушная, но в то же время лукавая, иногда даже заговорщическая, но всегда – с любовью в основе своей. Именно синтаксис помогает нам довершить образ автора – человека мудрого, простого (не простачка!) в своей поэтической сложности и многосоставности, с вниманием и душевной чуткостью к людям, с мягкой иронией по отношению к самому себе. Человека, осознающего, что мир, являющийся для него родным, – фрактал страны.
Программные стихи
Анализируя сборник, на отдельном листке я написала себе этот заголовок. Начала отмечать важные мировоззренческие строки – и вдруг поняла, что как минимум два десятка стихотворений (из ста восьмидесяти одного!) можно назвать программными. Это очень много. Не стоит думать, что стихотворения, которые я называю программными, состоят полностью из философских максим или лозунгов. Это, конечно, не так. Обычно через сюжет просвечивает интенция, которая завершается кратким философским выводом, часто парадоксальным.
Однажды я спросила простую русскую медсестру, ставившую капельницы, чего она хочет достичь в жизни. Она переспросила меня:
– Тебе серьёзно сказать?
– Да.
Ответ меня ошеломил:
– Прямого богообщения.
Важнейший мотив стихов Юрия Перминова – вот это самое прямое богообщение, общение напрямую – с вечным.
Для самого автора это не проблема, это – данность.
Посёлок мой ночными дышит снами,
не слышно никакого воронья.
С бессмертными родными небесами
сливается окраина моя.
Полночный свет расходится кругами –
Господь рассыпал звёздную крупу…
Земли не ощущая под ногами,
не выйти на небесную тропу…
«Посёлок мой ночными дышит снами…»
В другом стихотворении поэт вновь утверждает:
Мы, конечно, люди городские,
но над нами – небо и земля.
«Частный сектор чахнет год за годом…»
И шепчет осенью по-вешнему
природа сердцу перед сном
о том, что мне
и миру здешнему
хватает вечного в земном.
«В ночи ворчит собака чуткая…»
Строка из этой цитаты дала название всему сборнику:
Живём – не важно, сколько лет! –
Мы по соседству с небесами
Здесь, на окраине…
«Жена по улице идёт, как…»
В своих утверждениях Юрий Перминов – прямой наследник гуманистических традиций русской литературы.
Последние годы часто ставят наш народ перед выбором пути.
Как прожить в ситуации коронавируса, карантина? Поэт даёт ответ:
Переживём и эту – с Божьей помощью –
напасть, и свору прочих «скарлатин»,
но помня: чувства добрые ни в ком ещё
никто не закрывал на карантин.
«Вот и весна!...»
Мир потому и держится, что люди –
добрее, чем, наверное, должны.
«Как может, разрывается на части…»
«Сострадание к бродяге / равно бессмертию души», – утверждает автор («Провыл барбос, не зная толком…»).
Я уже писала о земной оси – об установке «гриба» в песочнице. Забота о детях, о будущем – важнейшая тема автора, тема антиапокалипсиса:
А женщина – храни, Господь, её! –
удерживает мир от безрассудства,
развешивая детское бельё.
«Понять пока не в силах: быть грозе ли…»
Через малое можно понять всю красоту и чудо мира, и тогда понимаешь своё место в нём:
Что стоит жизнь моя – пятак?
Алтын? – никак не разберусь я.
Пошёл гулять – увидел, как
ромашку нюхает бабуся.
«Что стоит жизнь моя – пятак?»
Сердце поэта – зрячее, он различает сиюсекундное – и великое. Противопоставляет суетное – несуетному, торопящееся, спешащее – неспешному, вечному.
Перечитывая стихи, удивляешься, как порой – хитрО и внезапно – автор выводит бытовые темы в область философской проблематики. Послушайте, как звучит в русском исполнении тема прополки баобабов Маленьким Принцем: «Встал поутру, умылся привёл себя в порядок – и сразу же приведи в порядок свою планету»:
Не бываю, увы, на природе подолгу,
а она – не для отдыха только нужна…
Дождь прошёл, понимаю: вот-вот на прополку
позовёт, как всегда, благосклонно жена.
Я не стану играть ни в глаголы, ни в прятки,
сачковать до скандала семейного вплоть…
Да и разве одни огородные грядки,
разве тяпками только – пора прополоть?
«Не бываю, увы, на природе подолгу…»
Во времени-пространстве, в хронотопе закреплена та земная ось, та точка отсчёта, которая есть в сердце каждого человека. Какова же эта точка в душе лирического героя? В раннем детстве, как у каждого из нас, – со всеми прекрасными, дорогими и любимыми деталями:
Время утицей белой плывёт
на рассвете далёкого мая…
Колыбельную мама поёт,
молодую себя вспоминая…
Это там, где идёт шестьдесят
первый год, где бабусина липа
расцвела, где закаты гостят
надо домами барачного типа,
где читается сердцем строка
горизонта родного – веками,
инвалиду войны сорока
нет ещё – из квартиры над нами…
<…>
Месяц – тёплый, как хлеба ломоть.
Звёзды – пышки из райских пекарен.
С неба слушают маму Господь,
молодой мой отец и Гагарин.
«Время утицей белой плывёт…»
Отдельная проблема, звучащая во многих стихотворениях Юрия Перминова, – проблема взаимодействия русского человека с людьми других национальностей. Как же решает её автор? Порой тема эта звучит с юмором, но неизменно – доброжелательно, и решается одинаково:
Нам, русским, печально без каши,
борща, чтобы мясо при нём,
но общее прошлое с каждым
приезжим народом найдём!
«Вьетнамская кухня»
Цикл «Домбайские сюжеты», состоящий из четырёх стихотворений, рассказывает, как лирический герой живёт на Домбае, снимает комнату у черкеса Шебзухова Миши-Мухадина, друг которого карачаевец Федя-Фарид дарит герою собранные его женой Зуридой лекарственные травы.
Цикл завершается поразительным четверостишием, в котором впервые в сборнике звучит слово «Россия», которая до этого незримо, но от этого не менее ощутимо присутствовала во всех стихах:
За окнами – вечная, горная и луговая,
лесная, речная – Россия великая, чьи
мы дети, мы едем, судьбе и дороге внимая,
за дружбу народов гоняя Зуриды чаи.
«Домбайские сюжеты»
Нельзя умолчать о том, что в последнем разделе книги звучат сдержанные и суровые ноты, связанные с СВО. Это – то самое ружьё, которое выстрелило в конце книги. На войну уходит Смирнов Пётр, сосед лирического героя («Проводы»), через несколько месяцев возвращается в отпуск («Возвращение»).:
И в том кругу молчал один из них –
соседский сын в армейском камуфляже
(впервые за полгода – налегке),
остатним утром ведренного мая
в тяжёлом, обожжённом кулаке
ромашку незатейную сжимая.
(«Возвращение»)
Соседский сын вновь уходит – и уже не возвращается…
Мир вокруг отнюдь не безразличен происходящим событиям. В стихотворении «Соседи по даче» – эпизод, в котором лирический герой и сосед по даче Загоруйко, родом из Черкас, с началом СВО разругались, поставили между огородами штакетник – и через год снесли его и вместе «роняли слёзы у костра». Так события большого мира драматически отражаются в частной жизни.
С началом военных действий бежит за границу «мажор» – характерно для Юрия Перминова ироничное завершение стихотворения:
Но за Анжелу рады мы – как дура,
была она в мажора влюблена.
«Передохнув, обычными делами…»
В посёлке, как в малой капле, отражается весь океан России: здесь находится и свой «пафицист», от которого отворачиваются все соседи («В кочегарке будто, нынче жарко…»), и человек, который неожиданно для всех становится волонтёром – это Наум Давидович, юрист («Цените, люди, нынешнее время!»). Тема родства, отцов и детей внезапно, проходя военную модуляцию, с неожиданной силой звучит в стихотворении «Детский дом вечереющим солнцем расцвечен…»: в нём рассказывается о том, как дети из детского дома льют окопные свечи:
А за тысячу вёрст согреваются ими
Никому из ребят не чужие отцы…
«Детский дом вечереющим солнцем расцвечен…»
Часто употребляется в наши дни выражение: «Чужих детей не бывает». Здесь оно как бы выворачивается наизнанку – и звучит с новой силой: не бывает чужих отцов.
И завершающее стихотворение сборника, пронзительное, горькое, – о «Лене из десятой», жене мобилизованного Смирнова Петра, которая в 23 года осталась вдовой с маленьким сыном.
…Когда раскладываешь художественный текст на составляющие, неизменно и неизбежно теряешь нечто важное, а именно – связи. Лексика, синтаксис, идеи, проблематика – всё это скреплено, переплетено внутренними связями, силами притяжения и отталкивания, которые и держат текст, – они персонифицируются в образе автора, образе самом сложном в нашем случае, несмотря на тесную близость лирического героя и автора. Автор делает своего лирического героя несколько более простодушным, чем есть он сам, – соседом по подъезду Перминовым Юрой, которой может сыграть на гармони, ждёт с дачи жену с первой редиской и небритым выходит в магазин.
Александр Блок романтически писал:
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!
«О, весна без конца и без краю…»
Юрий Перминов жизнь узнал, принял – и не перестаёт узнавать и принимать: «Ничего от сердца ни отрину…»
Перелистывая последнюю страницу, я хотела бы назвать Юрия Петровича Перминова наследником традиции Александра Трифоновича Твардовского – с его лёгким, народным языком, с его простотой и мудростью. С той доверительной интонацией, которую не разложишь по полочкам, но которая присутствует – как воздух.
Май–июль 2024
|
|
