в 51 и 53 номерах уважаемой не только мной газеты «Вечерний Могилёв» опубликованы статьи Екатерины Царёвой «Могилёв после освобождения: воспоминание очевидца» и «Кто разрушил центр Могилёва?», которые удивили меня своими домыслами и многочисленными методологическими и фактологическими ошибками.

О последних поговорим в этой статье.

Напрасно Царёва стремится убедить читателей в том, что разрушен был только центр Могилёва и виноваты в этом русские своей бомбардировкой в ночь 28 мая 1943 года силами 36 самолётов (в действительности бомбардировка осуществлялась силами немногим более 100 самолётов и в ночное время – об этом подробнее в отдельной статье).

Чтобы читатель поверил сказанному, сразу возьмём быка за рога и сошлёмся на ценнейшего свидетеля с немецкой стороны.

Пленённый генерал-майор Г.Эрдмансдорф, назначенный комендантом Могилёва в конце марта 1944 года, на допросе сообщил, что по его приказу во исполнение директивы Гитлера по уничтожению Могилёва было взорвано более 600 домов. В числе взорванных зданий были Спасская, Воскресенская, Успенская церкви, школы и другие крупные административные и жилые здания.

К 15 апрелю предписывалось составить список и подготовить специальные команды по осуществлению подрыва 25 промышленных предприятий, имеющих военное значение («Память. Могилёв». Мн., 1998, с. 258).

Могилёв был разрушен изрядно ещё до Эрдмансдорфа. Город, находясь в 1941 году две недели в окружении, подвергался не только интенсивному артиллерийскому обстрелу. Сотрудник военной комендатуры Могилёвского гарнизона Лустенков Григорий Прокопьевич пишет, что кольцо блокады сжималось, налеты немецкой авиации на город усилились. Бомбардировщики беспощадно сбрасывали свой смертоносный груз на город (Ковальков Е.В. «Война в моей жизни – судьба». Могилев, 2005, с. 59).

Большим кошмаром для жителей Могилева обернулась политика «выжженной земли», проводимая оккупантами, когда советские войска приблизились к границам Беларуси осенью 1943 года. Немцы стали сжигать дома и взрывать кирпичные здания, предчувствуя свой конец. Кварталы Машековки, Подниколья были сожжены командами поджигателей в форме гитлеровских солдат. Эти факельщики ходили от дома к дому, металлическими ломами выбивали стекла в домах (для лучшей тяги воздуха) и поджигали дома один за другим.

Были взорваны капитальные жилые дома и служебные здания на аэродроме, церковь в Заднепровье. Деревянные дома на Луполово полыхали морем огня. Жителей этих районов города превратили в нищих беженцев с жалкими котомками в руках и слезами на глазах (там же, с. 95).

Поселок химиков (рабочий посёлок, он далеко отстоит от центра города) фабрики искусственного волокна, а это были капитальные двух- и трехэтажные дома, немцы почти полностью взорвали. Здесь они электродрелями сверлили шпуры в простенках между окнами и закладывали туда взрывчатку. Фашисты разрушили свыше половины производственных корпусов фабрики, вывезли в Германию всё оборудование фабрики, превратили в кучу битого кирпича и железного лома ТЭЦ («Память. Могилёв». Мн., 1998, с. 420).

Царёва пишет, что по словам В.Артемьева, «город на него произвел двоякое впечатление. Во-первых, показался очень уж большим по размерам в сравнении с тем местом, где он родился и вырос. А во-вторых, поразил своими разрушениями: улицы Первомайская, Ленинская и Пионерская лежали в руинах. Уцелели считаные дома, но даже у них не было либо окон, либо крыши, либо остались только остовы. В редких строениях имелся исправный водопровод, но, к счастью, к тому времени коммунальщикам удалось восстановить колонки на улицах. Удобства во дворах – туалеты – были как в деревнях, то есть везде представляли собой деревянные будки, кое-кто бегал справлять нужду в ближайшие развалины».

Эту же информацию Царёва приводит и во второй статье. «В прошлом № 51 «Вечерки» были опубликованы воспоминания известного публициста и краеведа Виктора Артемьева, где он описывал послевоенный Могилев или, вернее, то, что от него осталось после боевых действий: «Первомайская, Ленинская и Пионерская улицы лежали в руинах. Уцелели считаные дома, но даже у них не было либо окон, либо крыши, либо остались только остовы». Но если судить по документам и некоторым свидетельствам очевидцев, ни во время взятия нашего города немцами, ни в ходе его освобождения Красной армией особым разрушением он не подвергся, так когда все это произошло? Попробуем разобраться и ответить на столь сложный и во многом щепетильный вопрос».

Артемьев не видел полной картины разрушенного Могилёва, да он и не претендует на эту роль. Могилёв октября 1945 года и 29 июня 1944 года – это две разные картины города. Он не видел уже того, что видел секретарь Могилёвского подпольного райкома партии Иван Станкевич и другие очевидцы: «Как выглядел город Могилёв? Скажу кратко – была жуткая картина: не было ни хлеба, ни воды, ни света, ни жилища. Не было ни одного исправного станка на предприятиях. Всё взорвано или сожжено (Янка Станкевич, Василь Станкевич. «Два брата на одной войне». Мн., 2013, с. 37).

Мне Виктор Иванович подарил, изданную тиражом в 15 экземпляров в 2019 году, свою брошюру «Наўзбоч дарог майго жыцця», в которой приводит своё представление о Могилёве осени 1945 года, когда он уже увидел панорамную картину ещё не восстановленного города: «Впервые моя нога ступила на улицы Могилёва осенью послевоенного 1945 года. Повсеместно были руины. Уцелели только отдельные здания да коробки жилых домов. Студенты вместе с рабочими заводов и фабрик ходили на субботники» (с. 41).

Ссылаясь на описанное Артемьевым не следует игнорировать психологический эффект первого впечатления. Виктор Иванович добирался до Могилева железнодорожным транспортом, а затем шёл пешком по улицам Первомайской, Ленинской и Первомайской до культпросветучилища, в которое собирался поступать. Гнетущее впечатления от виденных разрушений уже не смогло у него вытеснить ничто. Я помню своё личное впечатление от сохранившихся руин города, когда приехал в августе 1958 года поступать в пединститут. Странно было видеть жителей полуподвальных и подвальных комнат. Они, в лучшем случае, видели только ноги прохожих.

В психологический капкан эффекта первого впечатления в Могилёве попал и Константин Симонов. Благодаря ему сформировалось мнение связи знаменитого боя на Буйничском Поле 12 июля 1941 с именем С.Ф. Кутепова. Но этот бой вёл еще один полк – 340-й лёгкоартиллерийский под командованием Ивана Сергеевича Мазалова.

Перед этим Симонов проехал по рокадной дороге от Борисова до Довска и везде увидел беспорядок, неразбериху, мужество и трусость, на его глазах люди сходили с ума. И вот он попадает в Могилев, в котором поддерживался железный порядок, город жил суровой военной жизнью, чётко работали все учреждения, магазины, рестораны, парикмахерские, киоски, в которых продавалось пиво. Вдобавок, в течение часа Кутепов «сдирал» с Симонова кожу военного романтизма. Симонов настолько был ошеломлён, что Мазалов стал для него тенью Кутепова. Об этом писали Симонову выжившие участники обороны Могилёва.

Немцы разрушали не только Могилев, а всё живое (людей и животных) и мертвое (деревни, дороги, мосты, линии связи и т.д., даже стога сена и соломы), предполагая превратить в пустыню территорию Беларуси. К выполнению данного приказа Гитлера привлекались войска, оккупационные власти, органы спецслужб. Им приказывалось собрать и увезти в рабство всех годных к воинской службе. (Очевидно, это была реакция немецкого командования на секретное постановление ГКО от 13 октября 1943 года «О призыве на военную службу призывников рождения 1926 года. В нём обязывалось призвать до 15 ноября 1943 года на военную службу всех граждан мужского пола, родившихся в 1926 году (включая и находящихся на территории, освобождённой от противника) не зависимо от занимаемой должности».

О степени озверения фашистов свидетельствуют районные книги «Памяти». Как пример, приведём из некоторых печальную статистику полностью или частично сожжённых деревень после начала освобождения Беларуси: Чаусский район из 168 – 115 (3 до начала освобождения); Рогачёвский район из 200 – 123 (1 до начала освобождения).

В освобождаемых районах Восточной Беларуси фашисты уничтожили всю промышленность, здания культуры и просвещения, сожгли общественные здания колхозов и совхозов, разграбили или убивали скот. В деревнях население проживало в землянках или приспособленных будках. Даже летом 1946 года, несмотря на интенсивные строительные работы по восстановлению и возведению новых жилых домов, в республике продолжали проживать в землянках более 50 тысяч семей, в том числе 7514 семей в Могилёвской области («Беларусь в годы ВОВ 1941-1945 годов». Мн., 2005, с. 488).

Прожил и я некоторое время в землянке, в которой едва не сгорел.

Ужасают масштабы уничтожения молодёжи и детей, когда фашисты узнали масштабы их участия в партизанском движении, в подпольной работе. Так 60 мальчиков и девочек 8-12 лет живыми закопали около деревни Полыковичи Могилёвской области (Сергей Жудро. «Победа одна на всех» // «Правда», №69, 2019).

Молодёжь пряталась по болота, лесам, землянкам, но их находили в облавах с овчарками.

На Нюрнбергском трибунале главным преступлением фашисткой Германии признано преступление против детей. Эта тема не особенно разрабатывалась в послевоенное времени, чтобы не травмировать психику Германии, Украины и стран Прибалтики. Эта близорукая политика аукается нам сейчас.

Пока я только в книге «Память» Климовичского района нашёл более-менее полную и точную информацию. Всего угнанных из района на принудительные работы в Германию были 1199 человек. Среди них младше 20 лет оказалось 85,15%, а родившихся в 1925 или 1926 годах 58,89%.

Заведующий отделом истории Беларуси периода Великой Отечественной войны Института истории НАН Беларуси Алексей Литвин изучал тайну тюремных камер оккупированной Беларуси. Им опубликована в 2014 году в № 3 и 4 журнала «Беларуская думка» статья «Имена и судьбы: надписи на стенах тюрем Беларуси в период немецкой оккупации».

Некоторые сведения из этой статьи, относящиеся к Могилёвской области, приведём ниже.

С началом освобождения территории СССР первые ознакомления с местами содержания фашистами арестованных советских патриотов, показали большой интерес для оперативной работы оставленные узниками записями на стенах. Ввиду важности содержания записей эту работу стал курировать Берия и в директиве за его подписью предписывалось, что к выполнению этой работы привлекать только начальствующий и оперативный состав тюремных отделов и тюрем.

В конце сентября 1943 года, с началом освобождения Беларуси, эта директива бы­ла дополнена требованием: «О результатах осмотра тюрем в городах, освобожденных Красной Армией, и обнаружении документов или записей на стенах камер, составлять акты, в которые и заносить точное содержание обнаруженных документов и записей. Акты должны составляться и подписываться руководителем оперативной группы, прибывшей в тюрьму, с участием двух других работников Тюремного отдела (отделения) или тюрьмы (можно надзирателей), которые производили или в присутствии которых производилось копирование записи. При обнаружении записей на стенах камер, могущих послужить уликами, по возможности производить фотоснимки последних. Акты и фотоснимки высылать в Тюремное управление НКВД СССР в 1 экземпляре».

После освобождения все сохранившиеся помещения тюрем сразу же брались в под­чинение тюремных органов НКВД БССР. К сожалению, в отличие от Украины, до­кументы тюремного отдела НКВД БССР за 1943-1945 годы в Беларуси не сохранились. Можно только догадываться почему были быстренько замазаны записи, оставленные узниками на стенах камер? Но некоторые материалы остались. Когда был освобожден Могилев, в камерах местной тюрьмы обнаружили трупы расстрелянных советских людей. Стены камер были испещрены надписями. Среди тех, кто первым после освобождения города увидел их, были военные корреспонденты «Ком­сомольской правды» майоры М. Камышев и Г. Куприянов, опубликовавшие в газете от 26 июля 1944 года статью «О чем рассказывают стены?». В ней в эмоциональной форме говорилось о посещении корреспондентами тюрьмы, приводились некоторые из обнаруженных надписей, оставленные в период с сентября 1941 по 28 июня 1944 года. В газете были помещены фотокопии (фотоколлаж) надписей. Военные корреспонденты первыми посетили тюрьму, а тюремная администрация, не зная об этом, в Москву направили записи только двух камер -51 и 66.

Задержанных немцами жителей области было столько много, что они содержались не только в тюрьмах и домах служб безопасности, что всех их мы и не знаем. Об этом свидетельствуют воспоминания Г.Аргирапула – артиста Государственного драматического театра Беларуси им.Горького, который переехал из Москвы и находился около года в Могилёве. Вид города ошарашил его, на каждом шагу он видел ужасы недавней оккупации города: «И сегодня не могу забыть увиденное в спортивном зале разрушенной школы. Стены там были списаны детьми, которых гитлеровцы ловили на улицах для отправки в Германию. Смысл этих записей помню и сегодня – это прощание с Родиной, с близкими и родными людьми.

Одну запись привожу почти дословно, ибо она навсегда врезалась в мою память: «Дорогие друзья! Меня схватили на рынке – хотел поменять мамину фуфайку на продукты. Мама лежит больная и не знает, что случилось со мной. Сходите к ней и расскажите, что со мной случилось».

Подобных записей было много. Одна девушка прощалась с подругами, друга с любимым. Да что там Шекспир! Прошло столько лет, а вспоминать это без слёз не могу («Память. Могилёв», Мн., 1998, с. 274).

Обнародовать героическую оборону Могилева и её значение в контексте Великой Отечественной войны мешают родственники «доблестных» защитников Ташкента и комфортабельных «окопов» гостиницы «Москва», которые не видели через мушку немца живого, по которому надо стрелять, как называл их В.З.Корж. Им разрешили поставить свою фамилию на мемуарах, которые за них написали назначенные литературные рабы.

Наступят ли времена, когда будет отмыта от грязи заря Великой Победы, которую первым увидел в июле 1941 года на Буйничском Поле и описал Константин Симонов??? Слишком могущественны силы сопротивления на всех этажах власти.

Иван Мартынов, малолетний узник, член Центрального совета Международного союза бывших малолетних узников фашизма