Он попадал в самое сердце детской души, обеспечивая созвучиями то, что можно определить, как эстетический рост, постепенную помощь взрослению; и поколения помнили:
Кто на лавочке сидел,
Кто на улицу глядел,
Толя пел,
Борис молчал,
Николай ногой качал.
Дело было вечером,
Делать было нечего.
Лёгкая точность стихов Михалкова расходилась радугой счастья…
Детишки, облучённые лучиками его стихов, словно сопоставляли предложенное в тексте с собственной реальностью, и радостно смеялись, находя феноменальное сходство, и казалось им – стихи сочинял ребёнок, большой и добрый, знающий тайны волшебства.
Разные сферы детской жизни были охвачены и просвечены, но всегда доброта согревала строки: а её дыхание и излучение не подделать, какая бы эпоха ни царила на дворе:
- Анна-Ванна, наш отряд
Хочет видеть поросят!
Мы их не обидим:
Поглядим и выйдем!
- Уходите со двора,
Лучше не просите!
Поросят купать пора,
После приходите.
Они были советскими – эти стихи: но – в лучшем понимание понятия; они были советскими, чистыми, лучистыми, если надо звонкими, если требовалось – нравоучительными, и зажигали огни детского космоса надолго…
Они могут и ныне противостоять стрелялкам, к каким дети приходят теперь, увы, с такого возраста, когда требуются хорошие стихи.
…шаровая сатира басен поэта касалась вечных человеческих пороков, вспыхивавших под изломами современной Михалкову современности; и то, что пороки таковы, что сколько ни вытаскивай их на свет, остаются живыми – не вина поэта:
А два Шакала, посчитав за честь,
Перед судом ретиво защищают:
Скулят, визжат, и лают,
И, чтобы умалить его вину,
Повторный требуют анализ на слюну…
«Чего же судьи ждут? Когда ж повесят Пса?
Слышны повсюду голоса.
Какой другой конец возможен для урода?..»
Известны нам суды такого рода.
И на другом конце реальности – логично продолжая басни - ярко вспыхивал «Фитиль», зажжённый идеей Михалкова, столько сделавшего для детей и взрослых.
