Пушкин, как известно, лето не любил: мешали мелочи: в жизни – но не в стихе, ибо живописал его с тою же яркой пышностью и прелестью жизненной плазмы, которые вообще – по большей части – наполняли мёд его речи:
Ох, лето красное! любил бы я тебя,
Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.
Ты, все душевные способности губя,
Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи…
Летние картины Онегина смуглы и таинственны, сумерки мерцают муарово, самовар кипит; летние реки текут ленивее, ибо вечно на Руси лето – вариант расслабленности, чуть ли не сплошной трёхмесячный праздник…
Пышное лето Лермонтова пронизано мистическими мерцаниями:
Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка…
А Тютчев истолкует лето через закат, обещающий мистику ночи, дающей вечно ощущение вселенскости, связанности всего со всем:
Уж солнца раскаленный шар
С главы своей земля скатила,
И мирный вечера пожар
Волна морская поглотила.
Уж звезды светлые взошли
И тяготеющий над нами
Небесный свод приподняли
Своими влажными главами.
Лето! Полнота и роскошь жизни!
…жар избыточный нужен Маяковскому, чтобы построить своё фантасмагорическое стихотворение: о встрече с солнцем: и то, что дело происходит в июле – самом жарком месяце года – подчёркивает напряжение мысли:
В сто сорок солнц закат пылал,
в июль катилось лето,
была жара,
жара плыла —
на даче было это.
Осень же – византийски-торжественна, осень пышна, и увядание её не обещает полного затмения жизни, наоборот…
Есть ли более совершенная звукопись, нежели «очей очарованье»?
Тут краткость совершенства, как органное исполнение бытия.
Осень главный классик обожал: с её увяданием, дождями; а Тютчев вновь видел космос, разлитый в осенних вечерах:
Есть в светлости осенних вечеров
Умильная, таинственная прелесть:
Зловещий блеск и пестрота дерев,
Багряных листьев томный, легкий шелест,
Туманная и тихая лазурь
Над грустно-сиротеющей землею,
И, как предчувствие сходящих бурь,
Порывистый, холодный ветр порою…
Строго писал осенние картины Боратынский, точно гранил строки, преображая саму поэтическую мастерскую:
И вот сентябрь! Замедля свой восход,
Сияньем хладным солнце блещет,
И луч его в зерцале зыбком вод
Неверным золотом трепещет.
Торжественно-печальная осень Ахматовой давалась через двойную плавность высокого звука:
Заплаканная осень, как вдова
В одеждах черных, все сердца туманит…
Перебирая мужнины слова,
Она рыдать не перестанет.
В бессчётных завитках и украшениях, крестьянская и городская, расцветала осень, играя бессчётной же палитрой у Есенина: в ней было всё, весь русский космос, все ощущения, и оттенки их…
…разливы снегов, тройки мчатся, дороги скрипят…
Все-все-все давали свою зиму: у всякого она поэтически разная: голоса возвышались, и звучали тише, были различными: яркими, ясными, приглушёнными…
За зимой – известно – расцвет: постепенный, не спешный, однако:
Весна, весна, пора любви,
Как тяжко мне твое явленье,
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови…
Как чуждо сердцу наслажденье…
Все, что ликует и блестит,
Наводит скуку и томленье.
Да, томленье, тяжесть его велика, и волненье странное, и облака плывут так, что…
Тютчевская гроза в начале мая так заезжена, что помнится даже теми, кто вовсе не читает стихов: не стало от того хуже, впрочем.
Желчно рисовалась весна у Лермонтова: молодеть всему вокруг, но не человеку, ему – двигаться вновь к осени, зиме, и какая-то из них будет последней.
Некрасов чередовал картины яркие с рассуждениями горькими:
Цветет веселая природа,
Зазеленел дремучий бор,
Встречает шумно утро года
Пернатых птиц громовый хор…
И, если рассматривать изрядный корпус русских стихов, весне посвящённых, будет всегда двойственность: за расцветом нечто пугающее, ещё неизвестно какое, и томление велико, велико…
…французский мудрец утверждал: Если вы видели смену четырёх времён года, вы ничего нового уже не увидите…
Если ограничить круг поэтического чтения, только стихами русских поэтов о временах года, то и другого не потребуется: всё будет сказано.
