Выстраивается мерно пейзаж, стягиваются детали, и стихотворение начинает движение вверх по метафизической лестнице с самого зачина:
Листва дурманит запахом земли,
Лишайник растекается на стенах.
Архангелами в небе журавли
Трубят о предстоящих переменах.
Борис Орлов чувствует родное, природное, русское тончайшим сейсмографом, улавливая в сети четверостиший самое характерное, пусть не всегда – залюбуешься оным.
Как сломанное радио, молчит
Переселенцем брошенный скворечник.
Листва погасла огоньком свечи,
Пропали в мокром небе птичьи речи.
Нежность грусти и привкус неба в каждой строчке; и птичьи – именно речи: не голоса: ибо сладкозвучье может быть присуще только речи; ибо видеть в каждом природном явление своего достойного собеседника – прерогатива поэта.
Борис Орлов долгие годы служил на флоте, на атомной подводной лодке; работа, требующая самоотречения, не говоря о банальности мужества.
Борис Орлов строит свои стихи скорее по линиям краткости, опыта, нежности, чем по ярым правилам огненного мужества, что позволяет ему создать более выпуклый космос реальности – через стихи, разумеется:
Легкая усталость и покой.
Не смущает истина нагая.
Ты другая. Да и я другой.
Но и жизнь вокруг совсем другая.
Тих и откровенен разговор.
В паузах - дыханье неземное.
Нет иллюзий. А для дум - простор.
Жизнь, как пыль, клубится за спиною…
Своды общего космоса человеческой культуры необъятны, и каждый подлинный поэт, внося свои золотые частички в гармонию общего света, отчасти рискует – слишком много всего было сказано уже, слишком напряжённой – а скорее неправильной – оказалась жизнь последних десятилетий, чтобы так уж особенно интересоваться стихами; но, думается, Борису Орлову есть, что внести в этот космос, и это вносимое играет драгоценными золотыми красками поэтической подлинности.
