Васильки

Светланка сидела на кухне у керосиновой лампы и держала в руках пяльцы. Ей было одиннадцать лет и она ходила в кружок по вышиванию. Школа у них была женская, а потому чуть ли не полкласса ходили на кружок вышивания. А она вообще целый день проводила в школе, из одного кружка переходила в другой, потом в спортзал, потом опять на кружок украинской мовы, где Галина Сергеевна, такая гарная хохлушечка с ямочками на щеках и иссиня-черной косой вокруг круглого белого лица, вдохновенно читала им Лесю Украинку и Ивана Франко, рассказывала об их нелегкой жизни и борьбе за обездоленный народ, а потом ставила веселые отрывки из Нечуй-Левицкого. В городе мало кто знал украинский хорошо, Николаев был русский город, сюда приехало много интеллигенции из Питера, потому что здесь строили корабли… Как и в Ленинграде. Два главных центра строительства кораблей, а город назывался городом корабелов, то есть тех, кто строит корабли. Такая профессия. И папа у Светланки тоже строил корабли, стапельщик был, а еще все-все-все умел руками… Так рассказывали про него Светланке, а она все это представляла. Такой большой-большой папа с пшеничными усами, подбоченясь стоит на фотографии с мамой рядом в вышитой косоворотке. Мама маленькая и юная. А папа могучий. Какой у него цвет глаз? Мама говорит, что как у нее, у Светланки – серый. А она… Она и не знает, не видела никогда. Вот бы хоть одним глазком посмотреть на папу… Слезки катятся у нее по щекам, но она их вытирает, а внутри проглатывает и останавливает. Нельзя. Запачкается вышивка.

Сестра Вера рассказывала ей про папу часто. А мама только гладила ее шершавой ладонью по голове и на все ее вопросы молча раскачивалась из стороны в сторону и брала папиросу. Она и курить-то начала, когда папу забрали. Арестовали в зимний вечер. Мама тогда будто помешалась, рассказывала ей Вера тихонько, под одеялом, когда они вместе спали на одной кровати, чтобы Светланке не было страшно. И тогда брат Коля принес ей папиросы, чтобы она хоть чем-то убила свое горе. Вот именно в тот день она выкурила целую пачку «Беломора» и рухнула на постель с открытыми глазами. Ее трясло и Вера с Колей укутывали ее всеми одеялами, которые были у них в доме, а потом подложили ей маленькую шестимесячную Светланку. И мама ожила чуть-чуть, попыталась покормить ее грудью, но Светланка вся исплевалась и заголосила что есть мочи. В этот день молоко мамы стало горькое и пришлось бежать на 2-ю Военную улицу, к маминой подружке, которая тоже кормила, чтобы та нацедила толику молочка для Светы. Больше уже мама ее не кормила. Молоко перегорело.

Отца забрали утром, почти на рассвете, в декабрьский день, когда в Николаеве самая отвратительная погода. Ночью слегка приморозило, поземка кружилась, было зябко и ветрено, а теперь опускался плотный туман. Мама как-то беспомощно цеплялась за отца, потом потеряла силы и опустилась на табуретку, шепнув самой старшей Вере: «Беги за ними, посмотри, куда ведут». Вера выскочила и побежала за еле видимыми уже тремя силуэтами, а в это время со всех Военных улиц, слева, справа, снизу выплывали из тумана люди, все по трое, их тоже вели. Куда-то в одном направлении. Вера пряталась за углы и бежала, смахивая слезы… Вот уже прошли одну улицу, вторую, на Конопатной стоял воронок, черный, с окошком в решетке… Все стекались сюда, один, второй, третий, вот, кажется, и папу втолкнули. Она закрыла глаза и побежала скорей обратно. Дома надрывалась Светланка, мама что-то поднимала с пола, перекладывала, глаза нездешние. Колю отправили к старшему папиному брату Василию. Он пришел совсем ошарашенный, Василия тоже забрали. Рассказывал потом, что он долго собирался, а его все подгоняли, сказал, пока не допью чай с вареньем – не пойду… И медленно выплевывал косточки, отпивая по чуть-чуть из белого блюдца янтарный чай. Так и остался у всех в памяти с вишневыми косточками. А жена его тетя Марина больше никогда вишневого варенья не варила.

Потом ждали выселения, но их, к счастью, не выселили, а тетю Марину за 101 км аж к Вознесенску, с Котей-сыночком.

Так Светланка в каких-то обрывках узнавала от Веры про папу. Вера была любимица папы, ей было четырнадцать тогда, и он ей все-все рассказывал, показывал все документы, и она во всем хорошо разбиралась. Потому и пошла на бухгалтера, когда освободили Николаев, пошла работать в воинской части, ее уважали. Она, как и все дома, все время ждала папу, искала, как узнать про него. Однажды ей сказали в спецотделе, строго, почти с лезвием к горлу: «Не ищите, не надо». У каждого из детей была своя легенда про папу, свои мечты и свои надежды. Каждый день много лет они ждали, когда он неожиданно вернется. Но таились друг от друга.

Когда его уводили, по рассказам Веры, Светланка знала, что он сказал, обнявши маму: «Настенька, береги детей». Светланке казалось, что это именно о ней он сказал. Ведь рассказывала же мама, что он ей сказал, когда решалось, рожать маме или нет. Старшим детям уже было по 14-13. И тут вдруг… А папа сказал: «Будет нам на старости лет утешением», и подбрасывал ее, и возился с ней даже ночью.

Ходили каждый год они передавать передачу с мамой, а им каждый раз отвечали: «без права переписки» и захлопывали окошко перед носом. И так вот уж десятый год.

Светланка верила, что папа воевал и победил немцев. Только никак не может возвратиться из проклятой Германии. Так бывало с ее одноклассницами. Вот только у всех у них были папы, а у нее нет.

Она загадала, если вышьет хорошо васильки, если не будет никаких узелков с обратной стороны, а с лица будет гладкий рисунок и переливатся при свете, то папа обязательно вернется, ну не может он не вернутся к своей Светланке, которая так умеет вышивать. Ее и Надежда Николаевна хвалит в кружке, ей самую тонкую работу поручает. Вот недавно Сталину вышивали подарок от школы, герб Советского Союза. Светланке поручили колоски. Как же они переливались и блестели. Нитки самые лучшие им дали. Мулине называется. Ничего нет красивее. Светланка бы все вокруг вышила этими нитками, только бы все радовались и мама никогда не плакала украдкой на кухне. Так-то у них мама самая веселая и все зовут ее Настенькой, никто никогда по-другому, всех она привечает, всем говорит спасибо и только с детьми строгая, а для других очень даже расположенная. Но строгая, говорит она, потому что им тяжело, папы нет, а надо учиться и все уметь делать, чтоб когда он приедет – вы все умели делать. И отвернется. На секундочку. А потом опять что-то делает и поет себе под нос. Дети зовут ее певочкой. Она то песенки напевает, то молитовки, потом уж Светланка поняла, когда мама брала ее в церковь, а там пели. Вот там она и увидела эти васильки по подолу у Божией Матери на стене, васильковый хоровод. А мама шепчет ей на ухо: «Молись, Светочка, дорогая, Матери Божией за папу». И тогда решила Светланка вышить васильки для папы.

– Мама, а как тебя папа ласково называет,– все приставала она к маме.

– Да зачем тебе? Никак.

– Нет, скажи, мне надо!

Мама присела на край железной кровати с шишками, их с папой кровати, и прямо закраснелась вся. Подняла на Светланку свои ясные голубые глаза цвета ситчика яркого и тихо сказала:

– Он называл меня «Белокурая моя Снегурочка», а еще… А еще – «мой василёчек»…

И вот шьет-вышивает васильки Светланка, качается тень от керосинового пламени, а она никак не хочет идти спать, надо сделать в Святки этот васильковый венок, и тогда…

Иголка с пяльцами упала на колени, голова тихонько наклонилась к столу, и Светланка заснула. Ей приснился папа с пшеничными усами. Он щекотал ее, подбрасывал вверх и смеялся на всю 4-ю Военную улицу. А потом гладил ее по голове и рассматривал ее васильки. Качал головой и шептал ей на ухо: «Мы еще с тобой встретимся. Обязательно встретимся. Жди меня. И вышивай. Вот как у тебя хорошо получается…»