2 октября 2021 года Ирэне Андреевне Сергеевой, председателю секции Поэзии Санкт-Петербургского отделения Союза писателей России, исполнилось 85 лет
***
Юбилей поэта – событие счастливое, радостное, тем более такого известного, талантливого, мудрого, знающего поэта-просветителя, как Ирэна Андреевна Сергеева! Она гордится своей непростой судьбой, своим обширным творчеством, своими многочисленными учениками, которые сегодня составляют элиту петербургской школы поэзии. Она гордится даже своим возрастом. Светло делается на душе, когда подумаешь, что лично знаешь эту удивительную в своей работоспособности, непреклонности перед обстоятельствами, независимую, аристократичную женщину, воспевшую в своих стихах Жизнь, Любовь, Бога. Стихи Ирэны Сергеевой, наполненные светом гармонии, добрыми чувствами, жертвенностью и милосердием, необходимы как эталон и поэтам, и читателям. Читая произведения поэтессы, глядя на ее стать, величественные манеры, слыша убедительный голос, можно сказать одно – это человек петербургской породы. Она наследница русской классической традиции, которая, переплавляясь в средоточии ее горячего сердца, беспокойного духа, солнечного поэтического дара, становится современной, устремленной в будущее.
Дорогая Ирэна Андреевна, желаем Вам новых книг, долгих лет жизни, в свете которой согревалось и взрастало бы еще много-много новых талантов.
Правление СПб Отделения Союза писателей России.
Любящие сослуживцы по литературному цеху.
***
«Открыта дверь моей души»
О книге стихов Ирэны Сергеевой «Господь пасёт мя»
Случилось так, что одновременно у меня появились две новые книги. Одну, книгу стихов «Господь пасёт мя», маленькую, скромно оформленную, в переплёте цвета северного сумеречного неба, подарила мне наша известная петербургская поэтесса, лауреат премии им. Н. Заболоцкого — Ирэна Андреевна Сергеева. Другую я купила сама, прельстившись и её интригующим названием «Религия как освобождающая сила в философии ХХ века», и именем её автора, современного священника францисканского монаха Фьоренцо Эмилио Реати[1], и оформлением — на глянцевой обложке красочная и такая знакомая православная икона «Преображение Господне». Сначала я обратилась к книге иностранного автора, которая, как сулило оглавление, обещала моему недоверчивому, неудовлетворённому разуму новые ответы на вопросы о сущности и понимании религии, взаимосвязи веры и знания, об особенностях религиозного языка. Маняще сверкали на страницах имена знаменитых философов: Канта, Хайдеггера, Гадамера. И я, не убоявшись «достигать истины через труд понятия» (Гегель), погрузилась в чтение...
Беспомощно тонула я в чужеземных зловещих терминах и путалась в сложных стилистических конструкциях, которые были привлечены автором для того, оказывается, чтобы «изложить древние непреходящие истины христианской веры на новом языке, более понятном современному читателю». Используя ключевые формулировки и язык герменевтической философии, богослов пытался переформулировать вечные истины христианской веры, как сам об этом сообщает, то есть «благотворно воздействовать на нынешнюю, более секулярную, по сравнению с прошлым, философию, а верующим помочь, дать разумное изъяснение их веры». Словосочетания «религия разума», «рациональное доказательство», «рассудок», «поиск ответа» — чаще встречаются на страницах книги, чем понятия «откровение» или «вера», а слова «любовь», «красота», «премудрость» автор, кажется, забыл.
Измученный постижением вместе с францисканским монахом рациональных доказательств бытия Всевышнего, мой бедный разум сжимался от ужаса при мысли о том, какими же знаниями, какой силой доказательств должен обладать православный священник, чтобы должным образом вступить в полемику с этой современной католической философией и достойно победить... В изнеможении и страхе, словно отпрянув от раскрывшейся передо мной бездны, я, лишь для успокоения рук, взяла ту, другую книгу, — книгу стихов, и легко, словно пальцами по клавишам знакомого инструмента, пробежала глазами несколько стихотворений. И зазвучали, запели, неожиданно заискрились чудесные слова.
Горит икона золотая,
не увядает райский сад.
Ах, мама, ты совсем седая,
и у тебя печальный взгляд!
Ах, мама, горести растают,
как майский снег,
как невский град,
где есть икона золотая
и для страдальцев
райский сад...
Я читала дальше и дальше, казалось, не глазами, а душой. Стихи были в стиле Ирэны Сергеевой — короткие, ёмкие, словно мерные удары церковного колокола.
Быть бы Марфой иль Марией —
лишь бы только возле быть,
слышать бы слова благие,
Истину душою пить.
А теперь, в века лихие, —
силы Истины копить,
быть — и Марфой, и Марией,
и другим помочь испить.
Ну, конечно же, — Истину надобно не разумом, а душою пить. Ведь как просто!.. И не нужно никаких богословских споров, интеллектуальных сражений, а только сказать:
Час проспала — и выспалась.
Крошки не съев, сыта.
Мысли сложила в исповедь,
встав на порог скита.
И повержена будет прилюдно теория католического богослова, и уверуют многие наши современники в любовь. Воистину, велика сила слова, если им говорит душа, а особенно поэтическая.
Поэтическое слово Ирэны Сергеевой узнаваемо, бережно-экономно, убедительно. Ей удаётся минимальными художественными средствами создавать яркие, запоминающиеся поэтические творения. Она не пишет стихотворной прозы или рифмованной философии, не измучивает читателя нескончаемыми рефлексиями. Она создаёт то, что и должно называться стихо-творением, величаться поэзией.
Часы мои такие точные,
часы свечные, не песочные!
Свеча — на час, на два часа...
Елико посчитаю вчерне я —
как раз на правило вечернее —
в молитвах славить небеса.
Двумя-тремя строфами, состоящими из 30–40 слов, поэтесса творчески фиксирует разнообразные проявления жизни, прибавляя тем самым к ней и обогащая её. Стихи Ирэны Сергеевой не мёртвые фотографические свидетельства человеческого бытия, но крупицы «живой действительности». При всей своей поэтичности эти стихи, как я уже отмечала, отличаются особым художественным своеобразием, которое заключается в непостижимой ёмкости, глубине и целостности каждого отдельного стихотворения. Выражаясь словами Е. Трубецкого, можно сказать, что каждое из стихотворений «подчинено архитектурному замыслу». Есть что-то «каменное», незыблемое в поэтических миниатюрах поэтессы, где очевидна смысловая концентрация вокруг некоего Главного Смысла, «Камня живого», вокруг которого всегда людно, тесно, нет свободного, незаполненного пространства. Именно так, в «тесном смысле слова», в непременной, присущей иконописи симметрии вокруг духовного центра, строится каждое стихотворение Ирэны Сергеевой, словно маленький собор.
Где, как не в соборе «в века лихие» можно «силы Истины копить». Поэтический собор поэтессы символичен, метафоричен.
Мы поставим часовню на Замшина улице...
Ты свети нам, лампада, свети –
кто за хлебом сюда, только хлебом столуется,
и до храма кому не дойти...
Жизнь-вода протекает незримыми речками,
изойдёт — может быть, исцелит...
И вздохнёт Богоматерь над нашими свечками,
милосердна, простая на вид.
Часовенок полным-полно на Руси, а вот такой, о которой говорит Ирэна Сергеева, нет. Это возвышающий, усиленный поэтический образ-символ поэтесса создаёт, так как знает, что «в действительности в человечестве царствуют раздор и хаос: оно не является единственным храмом Божиим; чтобы ввести его во храм и осуществить в нём полную соборность, нужен “пост и труд, и теснота, и всякие скорби”»[2] .
Статьи церковные писала —
не зря, быть может, я жила...
Не ела колбасы и сала...
И не желала людям зла...
И не скажу, что возносилась,
себя считала лучше всех...
С собой справлялась. И молилась.
Но тем гордилась — это грех.
Человек, готовящийся к исповеди, знает, как неимоверно трудно найти слова, которыми следует поведать священнику о своих прегрешениях. В этот катарсисный момент хочется изъясняться быстрее, точнее и легче. Видно, что Ирэна Сергеева владеет этим сложным искусством в совершенстве благодаря и опыту церковной жизни, и поэтическому дару. Поэтесса избегает лобового решения любой темы, иногда ограничивается лишь интонацией, намёком, единственным словом, так что всё стихотворение обретает дополнительный смысл. Любое, даже самое маленькое стихотворение Ирэны Сергеевой закончено, многогранно, художественно, так как в нём есть что переосмысливать, говоря словами Гёте, в нём есть «двойное освещение».
Нет, не заброшено
твоё Лыкошино,
могилы дедов над рекой,
рекой Валдайкою,
мальчишки стайкою...
Оно — у неба
под рукой.
Всего 15 слов. Но какая ёмкость этого произведения, какой добрый свет исходит от него. Два образа «мальчишки стайкою» и «у неба под рукой» создают конструкцию, подобную мирозданию. Под заботливой Отцовской рукой неба и весёлые мальчишки — будущее мира, и то, что является основой будущего и настоящего — могилы дедов, мирно покоящиеся над величественной рекой. В стихотворении об этом не говорится, но кажется очевидным, что могилы эти ухожены и поименованы. Иначе и быть не может в любимом мире поэтессы, где символ смерти — могила, обладает жизнеутверждающей силой. Ирэне Сергеевой удаётся передать это ощущение читателю благодаря уникальной поэтической пластике, поэтическому рельефу, в котором разрабатывается несколько плоскостных планов. На первом плане дано движение — резвящиеся мальчишки, но сюжет уходит вглубь, к статичной границе, обозначенной дедовыми могилами. А между этими двумя планами, как между двумя плоскостями, течёт «у неба под рукой» Валдайка — спокойная, незыблемая река жизни. Задняя плоскость этого рельефа, очевидно, имеет особое значение для всего построения. Она подобна непроницаемой плоскости стены античного древнегреческого рельефа, основанного на идеальном равновесии движения и статики. Закон рельефа, являющегося олицетворением гармонии, издревле действовал в скульптуре и в разных школах живописи и иконописи. Поэзия Ирэны Сергеевой, по моему мнению, является уникальным примером овладения «законом рельефа» в поэзии, закона, которому «должно соответствовать миро-ощущение, родственное вечной гармонии, содержащейся в красоте тварного мира»[3].
Красота, выражающаяся радостью жизни, в творчестве Ирэны Сергеевой является той мерой, которой и могут быть измерены на «узком пути» христианина «пост и труд, и теснота, и всякие скорби». Сложением векторов радости и красоты определяется пространство поэтического бытия поэтессы, наполненное смыслом жизни, в котором скорбь претворяется в радость, блаженство вырастает из страдания, смерть имеет жизнеутверждающий аспект, а результирующим становится вектор любви.
И оставшись сиротою,
преступая стыд и срам,
не за хлебом и водою —
за Любовью в Божий храм.
В храме, тихая старушка,
утешенье всем одно,
рядом с горем. Где же кружка?
Грошик падает на дно…
Благодаря особому поэтическому зрению и слуху поэтесса обладает и самобытным поэтическим почерком, который определяется не только обилием оригинальных, неповторимых тропов:
Хочу в бездонные архивы
и в храмы бедные войти.
Листы архивные красивы,
в них может Истина цвести...
но и мелодичной звукописью, виртуозным владением рифмой:
Видела радугу,
Видела даже двойную, —
Только проехали станцию
Нашу родную...
Если рисую Россию,
То радужно-чисто.
Боже, признанье
Прости мне
Ныне и присно.
Это сияние
Церковь сия
Оставляла...
Даже в скорбях
Радости было не мало.
Поэтесса умело владеет и не боится дактилической рифмы, в её арсенале ассонансные и диссонансные, составные и тавтологические, смежные и перекрёстные рифмы, встречаются и глагольные рифмы. Такое разнообразие ритмических находок не есть самоцель, но необходимость для выражения художественного замысла, о котором не задумываешься, когда читаешь поэтические строки Ирэны Сергеевой, кажущиеся такими безыскусными, простыми. Весна. В окно влетают осы
на цвет герани. У окна
берёза распустила косы,
прозрачно светится она.
Блестит распахнутая рама,
в ней осень отражу сама.
А в комнате в постели мама,
Совсем седая, как зима.
Даже знакомый образ «берёза распустила косы» неожиданно транспонируется и звучит в иной, пониженной тональности, контрапунктом седым волосам матери. Но внешняя красота поэтических строк Ирэны Сергеевой лишь средство, благодаря которому ей удаётся ввести читателя в истинный мир стихотворения, заставить задуматься над его духовным содержанием.
Воздух рощи прадедовской чище,
И не так уже страшно стареть.
А взглянув на родное кладбище,
Я совсем не боюсь умереть, —
так просто и спокойно говорит поэтесса о смерти. Хотя в стихотворении не поясняется, на родовом ли кладбище лишь на время исчезает страх смерти, или состояние физического небытия для поэтессы является естественной ипостасью жизни вечной, понятной верующей душе? На этот вопрос нельзя ответить сразу, понимание его обретается с прочтением всей книги стихов, в которой сама поэтесса исследует своим жизненным опытом сложнейший духовный мир, который открывается тем ярче, становится тем виднее, чем более отрешается человек от всего видимого.
Художественное слово Ирэны Сергеевой по поэтическим свойствам подобно маятнику, который колеблется между мистическим и естественным богопознанием. Важно не только то, что поэтесса поведывает о сложной истории своей души, утверждающейся в вере в Жизнь Вечную и творящей себя в правилах этой веры. Скупым, исповедальным языком Ирэна Сергеева так искренне рассказывает о своей духовной жизни, что заставляет читателя вжиться в эту жизнь. Поэтессе удаётся воплотить свой жизненный христианский опыт, типичный для русского человека, в душу читателя, так что последний начинает идентифицировать себя с лирическим героем книги, чувствовать и говорить так же, как автор, переноситься в сложный авторский мир и становиться на путь обретения веры.
«Спеши, спеши ко мне, спеши!»
«Спешу, спешу к тебе, спешу!»
Открыта дверь моей души:
молюсь, читаю и пишу.
Её большое духовное читательское семейство, которому поэтесса приносит все свои сердечные сокровища, даёт ей силы быть уверенной в неиссякаемости жизни, хранителем которой является вечное слово. Поэтесса уверена в бесконечной сущности самой жизни, ей важно наличие на оси бытия тех, кто понесет ее слово в будущие века, она не боится конечных величин, зная, что в физическом мире только с помощью конечной величины скорости света телескопы могут заглянуть всё дальше во Вселенную, увидеть далёкое Прошлое, которое в бесконечности смыкается с Будущим.
ВАЛЕНТИНА ЕФИМОВСКАЯ
