«Люби других, как себя…»

Фёдор Михайлович Достоевский (1821–1881) создал целую художественную вселенную, в центре которой идеальный образ Христа: «Христос был вековечный, от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек» [1]. Творческое наследие писателя-пророка, непревзойдённого по глубине духовных проникновений, особенно благодатно для духовно-нравственного формирования человеческой личности.

Основой педагогической доктрины писателя явилась религиозная идея о людях как чадах Отца Небесного; о человеке как венце творения, созданного по образу и подобию Божию; об уникальности и неповторимой ценности каждой человеческой личности. О своём первенце – дочери Соне – Достоевский писал её крёстному отцу А.Н. Майкову в мае 1868 года: «Это маленькое трёхмесячное создание, такое бедное, такое крошечное – для меня было уже и лицо, и характер. Она начинала меня знать, любить и улыбалась, когда я подходил. Когда я своим смешным голосом пел ей песни, она любила их слушать. Она не плакала и не морщилась, когда я её целовал; она останавливалась плакать, когда я подходил» [2]. После смерти его «первого дитяти» в младенческом возрасте горе писателя было безутешным: «И вот теперь мне говорят в утешение, что у меня ещё будут дети. А Соня где? Где эта маленькая личность, за которую я, смело говорю, крестную муку приму, только чтоб она была жива?» (15, 370–371).

В очерке «Фантастическая речь председателя суда» (1877) читаем: «у ребёнка, даже у самого малого, есть тоже и уже сформировавшееся человеческое достоинство» (14, 222). Не случайно известный адвокат А.Ф. Кони отметил о Достоевском: «На широком поприще творческой деятельности он делал то же, к чему стремимся мы в нашей узкой, специальной сфере. Он стоял всегда за нарушенное, за попранное право, ибо стоял за личность человека, за его достоинство, которые находят себе выражение в этом праве» [3].  

Защита достоинства и ценности человеческой личности – основной пафос произведений писателя. Его новаторство заключается в том, что «маленькие люди» (в современном словоупотреблении – «простые люди») изображены не только в социальной ипостаси. Изнутри показано их самосознание, требующее признания ценности каждого человека как Божьего создания («Бедные люди», «Записки из Мёртвого дома», «Униженные и оскорблённые», «Записки из подполья», «Преступление и наказание», «Подросток» и др.). Человеку необходимо, чтобы он был признан именно как человек, как неповторимая личность. Это одна из основных его нематериальных потребностей.

Если обратиться к этимологии слова достоинство, можно глубже уяснить его сущность. Корень находим в древнерусском слове достой. В Словаре живого великорусского языка В.И. Даля даётся следующее толкование: «Достой – приличие, приличность, сообразность; чего стоит человек или дело, по достоинству своему» [4]. Это исконно русское слово достой – корневая основа фамилии Достоевский.

«Главная педагогия – родительский дом», – был убеждён писатель. Здоровые духовно-нравственные основания, заложенные в семье, подкрепляют и делают более плодотворным дальнейший процесс обучения и образования: «нанять учителя для преподавания детям наук не значит, конечно, сдать ему детей так сказать, с плеч долой, чтоб отвязаться от них и чтоб они больше уж вас не беспокоили. <…> Наука наукой, а отец перед детьми всегда должен быть как бы добрым, наглядным примером всего того нравственного вывода, который умы и сердца их могут почерпнуть из науки. Сердечная, всегда наглядная для них забота ваша о них, любовь ваша к ним согрели бы как тёплым лучом всё посеянное в их душах, и плод вышел бы, конечно, обильный и добрый» (14, 223).

«Искра Божья» – первостепенное, что выделяет человека среди других существ. В то же время «сделаться человеком нельзя разом, а надо выделаться в человека». Писатель справедливо полагал, что для становления личности одного разума, образованности недостаточно, поскольку «образованный человек – не всегда человек честный и что наука ещё не гарантирует в человеке доблести». Более того – «образование уживается иногда с таким варварством, с таким цинизмом, что вам мерзит» (3, 439), – утверждал Достоевский в «Записках из Мёртвого дома» (1862).

Родителям, наставникам, учителям – всем тем, кому доверено воспитание юных душ, – необходимо постоянно заботиться о самовоспитании и самодисциплине: «Всякий ревностный и разумный отец знает, например, сколь важно воздерживаться перед детьми своими в обыденной семейной жизни от известной, так сказать, халатности семейных отношений, от известной распущенности их и разнузданности, воздерживать себя от дурных безобразных привычек, а главное – от невнимания и пренебрежения к детскому их мнению о вас самих, к неприятному, безобразному и комическому впечатлению, которое может зародиться в них столь часто при созерцании нашей бесшабашности в семейном быту. Верите ли вы, что ревностный отец даже должен иногда совсем перевоспитать себя для детей своих» (14, 225).

Достоевский учил уважительному отношению к ребёнку, говорил о благотворном  взаимовлиянии детей и взрослых: «Мы не должны превозноситься над детьми, мы их хуже. И если мы учим их чему-нибудь, чтобы сделать их лучше, то и они нас делают лучше нашим соприкосновением с ними. Они очеловечивают душу нашу».

В серии очерков из «Дневника писателя», который строится в форме свободного разговора, непосредственного общения с читателями, Достоевский проводит своего рода «родительское собрание», выступает как руководитель своеобразного «педагогического совета». Он предостерегает родителей от лености, равнодушия, «ленивой отвычки» от «исполнения такой первейшей естественной и высшей гражданской обязанности, как воспитание собственных детей <…> для них много надо сделать, много потрудиться, а стало быть, много им пожертвовать из собственного отъединения и покоя» (14, 221–222). Процесс воспитания, с точки зрения Достоевского, –  это непрестанный самоотверженный труд: «воспитание детей есть труд и долг, для иных родителей сладкий, несмотря на гнетущие даже заботы, на слабость средств, на бедность даже, для других же, и даже для очень многих достаточных родителей, – это самый гнетущий труд и самый тяжёлый долг. Вот почему и стремятся они откупиться от него деньгами, если есть деньги» (14, 223).

Отцам семейства, которые утверждают, что сделали «для детей своих всё» (14, 222), а на деле «лишь откупились от долга и от обязанности родительской деньгами, а думали, что уже всё совершили» (14, 223), Достоевский напоминает, что «маленькие детские души требуют беспрерывного и неустанного соприкосновения с вашими родительскими душами, требуют, чтоб вы были для них, так сказать, всегда духовно на горе, как предмет любви, великого нелицемерного уважения и прекрасного подражания» (14, 223). Писатель призывает накапливать Божие – «копить любовь», а не кесарево – деньги. 

Анализируя проблемы и трудности семейного воспитания, он уделяет особое внимание вопросу о наказаниях. Достоевский объясняет их применение небрежением «слабых, ленивых, но нетерпеливых отцов», которые, если деньги не помогают, «прибегают обыкновенно к строгости, к жестокости, к истязанию, к розге», которая «есть продукт лени родительской, неизбежный результат этой лени»: «Не разъясню, а прикажу, не внушу, а заставлю» (14, 222–223).  

Последствия подобных «методов воздействия» губительны для ребёнка физически и духовно: «Каков же результат выходит? Ребёнок хитрый, скрытный непременно покорится и обманет вас, и розга ваша не исправит, а только развратит его. Ребёнка слабого, трусливого и сердцем нежного – вы забьёте. Наконец, ребёнка доброго, простодушного, с сердцем прямым и открытым – вы сначала измучаете, а потом ожесточите и потеряете его сердце. Трудно, часто очень трудно детскому сердцу отрываться от тех, кого оно любит; но если оно уже оторвётся, то в нём зарождается страшный, неестественно ранний цинизм, ожесточение, и извращается чувство справедливости» (14, 224).

Излечить такие психологические травмы крайне сложно. Ранящие душу ребёнка воспоминания предстоит «непременно искоренить, непременно пересоздать, надо заглушить их иными, новыми, сильными и святыми впечатлениями» (14, 226).

Писатель призывает оградить детей от домашней тирании: «веря в крепость нашей семьи, мы не побоимся, если, временами, будут исторгаемы плевелы, и не испугаемся, если будет изобличено и преследуемо даже злоупотребление родительской власти. <…> Святыня воистину святой семьи так крепка, что никогда не пошатнётся от этого, а только станет ещё святее» (13, 82–83).

Относительно расхожего утверждения о том, что  «государство только тогда и крепко, когда оно держится на крепкой семье», Достоевский в очерке  «Семья и наши святыни. Заключительное словцо об одной юной школе» (1876) справедливо замечал: «Мы любим святыню семьи, когда она в самом деле свята, а не потому только, что на ней крепко стоит государство» (13, 82).

Требовательное, взыскующее отношение к насущным проблемам «отцов и детей», семьи и общества объясняется истовой позицией Достоевского как христианского писателя, патриота и гражданина: «Я говорю от лица общества, государства, отечества. Вы отцы, они ваши дети, вы современная Россия, они будущая: что же будет с Россией, если русские отцы будут уклоняться от своего гражданского долга и станут искать уединения или, лучше сказать, отъединения, ленивого и цинического, от общества, народа своего и самых первейших к ним обязанностей» (14, 226).

Актуальность этих писательских раздумий не только не снизилась, но  ещё более возросла в наши дни. Катастрофично современное состояние детской смертности, насилия, жестокого обращения с детьми, вредного растлевающего влияния на их умы и души. Сегодня так же необходимо признать, как признавал Достоевский: «Тяжело деткам в наш век взрастать, сударь!» (13, 268). В очерке «Земля и дети» (1876) писатель в который раз настойчиво обращается ко всем тем, кому вверено попечение о подрастающем поколении: «Я ведь только и хотел лишь о детках, из-за того вас и обеспокоил. Детки – ведь это будущее, а любишь ведь только будущее, а об настоящем-то кто ж будет беспокоиться. Конечно, не я, и уж наверно не вы. Оттого и детей любишь больше всего» (13, 268).

Христианско-воспитательное учение Достоевского получило многообразное воплощение в письмах, дневниках, заметках, публицистике; наиболее глубокую разработку – в художественном творчестве, во всех без исключения произведениях. Можно утверждать, что творчество писателя в целом – своего рода «религиозно-педагогическая поэма».

Достоевский в романе «Подросток» (1875), в серии очерков и статей  исследовал проблему «случайного семейства» и пришёл к выводу, что «случайность современного русского семейства <…> состоит в утрате современными отцами всякой общей идеи в отношении к своим семействам, общей для всех отцов, связующей их самих между собою, в которую бы они сами верили и научили бы так верить детей своих, передали бы им эту веру в жизнь. <…> самое присутствие этой общей, связующей общество и семейство идеи – есть уже начало порядка, то есть нравственного порядка, конечно, подверженного изменению, прогрессу, поправке, положим так, – но порядка» (14, 209–210).

С утратой общей идеи и идеалов также изнутри подрывается лад современной семьи. Понятия: супружество, семья, отцовство, материнство, детство – духовно опустошаются, становясь лишь правовыми категориями и терминами. Отношения в семье зачастую строятся не на незыблемом «камне» духовно-нравственного фундамента, а на зыбучем «песке» формально-юридической связи сторон брачного контракта, гражданско-правового договора, наследственного права и т.п. Когда иссякает любовь и нет глубинной духовной опоры, скрепляющей домашний очаг, то неизбежно берёт верх холодно-юридический путь расчётов, эгоистических выгод. Семья становится ненадёжной, зыбкой, «случайным семейством» – по определению Достоевского. 

 «Больные» вопросы: «как и чем и кто виноват?»; как прекратить детские страдания; как «сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё» (9, 565) – с необычной силой поставлены в последнем романе «великого пятикнижия» «Братья Карамазовы». Среди его основных идей – сокровенная мысль: достижение мировой гармонии «не стоит <…> слезинки хотя бы одного только <…> замученного ребёнка» (9, 275).

Не ограничиваясь средствами убеждения неумелых наставников,  нерадивых попечителей, равнодушных чиновников, Достоевский, как последнему прибежищу, обращался к упованию на помощь Господнюю: чтобы «Бог очистил взгляд ваш и просветил вашу совесть. <…> О, если научитесь любить их <детей – А.Н.-С.>, то, конечно, всего достигнете. Но ведь даже и любовь есть труд, даже и любви надобно учиться, верите ли вы тому?»  (14, 225).

Писательское, педагогическое и родительское credo Достоевского можно определить как педагогику христианской любви. «Нельзя воспитать того, кто нас не любит», – говорил Сократ. Прежде надо самим самоотверженно полюбить детей, – не уставал повторять Достоевский. Его раздумья о состоянии воспитания, педагогические советы, рекомендации, уроки и призывы выливались подчас в слова чистой молитвы – поистине всемирной – за родителей, детей, отечество, за всё человечество как детей единого Отца Небесного: «Итак, да поможет вам Бог в решении вашем исправить ваш неуспех. Ищите же любви и копите любовь в сердцах ваших <выделено мной. – А.Н.-С.>. Любовь столь всесильна, что перерождает и нас самих. Любовью лишь купим сердца детей наших, а не одним лишь естественным правом над ними. <…> Вспомните тоже, что лишь для детей и для их золотых головок Спаситель наш обещал нам “сократить времена и сроки”. Ради них сократится мучение перерождения человеческого общества в совершеннейшее. Да совершится же это совершенство и да закончатся, наконец, страдания и недоумения цивилизации нашей!» (14, 227).

Писатель оставил неординарные и нелёгкие для исполнения заветы: не подменять ложными кумирами христианские идеалы и не отдавать их на поругание; не дать «низложить ту веру, ту религию, из которой вышли нравственные ос­нования, сделавшие Россию святой и великой». За прошедшее время значимость этих задач не уменьшилась. Жизнь подтверждает глубокую правоту непреходящих заветных идей Достоевского.

Алла Анатольевна Новикова-Строганова - доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей России (Москва), историк литературы