Каменное море

 

Между прозаическим произведением "Каменное море" и поэтическим эхом "Воспоминание о Каменном море" расстояние в 50 лет. Полвека! Первое сочинение стало входным билетом для меня как автора в большую литературу. Последняя песнь - это занесённый ветром в окно кабинета багряный лист моей поздней осени, на котором я ставлю свой автограф, один из последних.

 

Каменное море

 

 Раннее утро, туманное и прохладное. Газик подбрасывает меня к широкому входу в долину, которую предстоит обследовать за день. В последний раз проверяю по­левую сумку. Никитич, шофер геолого-поисковой партии, протягивает молоток на длинной ручке.

            - До вечера.

            …Я остаюсь один на один с горами.   С выездом мы поторопились. В тумане можно не заметить выходов на поверхность коренных пород, на охоту за кото­рыми я отправлялся почти ежедневно. Чтобы не ждать, пока рассеется туман, решаю подняться к верховьям горного потока и уже оттуда, свер­ху - вниз, начать обследование долины.

            Первая сотня шагов, и долина принимает меня в свои широко раскрытые ладони. Туман стелется чуть выше трав. Бреду по нему, как по мелководью. Ближние вершины, словно верблюжьи горбы, плывут, кача­ются над подвижным разливом холодного пара. Где-то слева шевелится невидимая Лючка, скребет галь­кой о каменистое ложе.

            Но вот лес на востоке светлеет. Тесный строй сосен расступается, процеживая расплавленное золото. Солнце срывает ватный покров тумана, рвет его на клочья и рассеивает по горам.

            В этот ранний час в лучах низкого солнца каждая травинка, каждый лист на кустах орешника, при­чудливые линии хребтов четки, точно на старинной гравюре. Тропически ярка влажная от росы зелень. Пряно пахнет прелым листом. Все невидимое, что живет в Карпатском лесу, пробует свои голоса на разные лады - стрекочет, посвистывает, ухает, ще­бечет, дробно барабанит, но сдержанно, вполсилы, будто боится нарушить покой гор.

            Змеиная спина тропы едва заметна в разнотравье. Виляя из стороны в сторону, она все время норовит выскользнуть из-под моих ног. В конце концов ей удается обхитрить меня: спряталась под грудой щебня да так и осталась там. Видимо, скучно ей стало от однообразной игры или притомилась ползти все время вверх.

            И я останавливаюсь, чтобы перевести дух перед последним рывком. Здесь дно долины круто вздымается, склоны ее устремляются навстречу друг другу и, смыкаясь, образуют полукружие-амфитеатр. Войти в него непросто: впереди еже­вичник, растение  злое. Как колючая про­волока. Тонкие и гибкие стебли, усеянные шипами, цепляются за одежду, режут руки. Старая вырубка кажется бесконечной, а нелюдимый дух гор изобретает новое препятствие. Глыбы песчаника, рябые и замшелые, похожие на немых языческих идолов, встают на пути плотными рядами.

            Взбираюсь наконец на водораздел - ровную возвышенную площадку, охватывающую подковой верховья Лючки. Вокруг толпятся сосны. Старые, надменные. Далеко внизу блестит Лючка. Кудрявится орешник. Мир двухцветен: зеленое и синее. Синего больше.

            Некоторые утверждают, что в семье горных сооружений нашей планеты Карпа­ты  чуть ли не самые посредственные. Не могу с этим согласиться. Карпаты, конечно, горы скромные. Нет в их облике ни величия Памира, ни суровости Кавказа, ни декоративной дикости крымских скал. Но посмотрите: горные хребты встают один за другим бесконечными цепями. Разве не гигантские волны фантастического каменного моря застыли в стреми­тельном беге из вечности в вечность? Первый вал тяжелый, густо-синий. За ним виднеется более светлый и легкий. Третий еще светлее, а последний, на горизонте, прозрачен и невесом, как воздух. И сходство это не случайно. Ведь горы рождаются в море.

            Карпаты относятся к последнему поколению горных систем  на Земле. Людям не довелось увидеть их рождение.  Со дна океана Тетис, занимавшего пространства нынешнего Старого света от современных Атлантики до Тихого океана, под гул вулканов поднялись голые скалистые острова. Они соединя­лись в цепи, образуя архипелаги. Внутренние водоемы мелели, высыхали, пока не исчез почти весь древний океан. Остались  видимые нами сегодня  сооружения Альпийской складчатости, среди них - Карпатские горы.

            Только спустя много миллионов лет после огненного катаклизма, изменившего лик Земли, на ней появятся люди. Расселяясь по планете, они увидят Карпаты — каменные валы заколдованного моря, неподвижные и вечные, будто остановившееся мгно­вение далекого прошлого.

           

Солнце высоко. Время, отпущенное на отдых, истекает. Как ни приятно сидеть в сетчатой тени сосен, надо спускаться.

            Исток Лючки - слабый ручеек, рождающийся под замшелым камнем. Едва набравшись сил, он прячется в глубокую щель. Ныряю за ним. Зеленый полог задергивается над головой. Во влажном по­лумраке таятся бледно-зеленые вееры папоротников. Обнищавшие властелины каменноугольного леса нашли себе здесь последний приют. Тут же гигантские лопухи. Будто слоны, приходившие на водопой, забыли по рассеянности свои уши.

            Впрочем, отвлекаться  нельзя. Надо внима­тельно смотреть под ноги, чтобы не пропустить по­явления так называемых коренных пород - уплот­ненных осадков древнего моря. Только они могут рассказать историю гор.

            Звонким голосом отзывается камень на удар молотка. На шершавых сколах песчаника затейли­вые знаки, похожие на письмена исчезнувших на­родов, хранят в себе тайны глубин. Может быть, где-то совсем близко, выражаясь фигурально, в сумрачных подземельях, зреют озера нефти - черной крови Земли, ставшей кровью цивилизации. Но горы скрытны и ревнивы. Немало нужно потрудиться молотком, а потом по­думать над записями в полевой книжке, прежде чем выдавишь из камня хоть одно слово.

            Ручей уже не обегает препятствия - распили­вает и мертвое дерево, и каменную глыбу. Мокро и скользко. Я давно отказался от желания сохра­нить ноги сухими. Шлепаю по воде, распугивая рыбью мелочь.

            Незаметно долина расширяется. Впереди стано­вится светлее. Напрыгавшись по каменным ступень­кам, Лючка обретает удобное ложе в травянистых берегах, из ручья превращается в речку. Она проводит меня через березовую рощицу, и на опушке, на луговой пойме, вижу косарей.

            Утром долина была безлюдна. Теперь  у ручья стоит шалаш, рядом - телега с одной оглоблей. Поодаль пасется стреноженный  жеребец. Трое мужчин в темных на спине от пота рубахах стригут низкий берег Лючки. Каждое их движение, точное и размеренное, подчинено единому ритму. Лучи солнца, отсекаемые вместе с травами лезви­ями кос, сливаются в короткую слепящую молнию.

            Знакомство происходит легко. И дядько Иван, мелкий кривоногий дедок, и рыжий Петро - в га­лифе, видимо, недавно демобилизованный, и высокий Федор с тонкими чертами лица - люди простые и приветливые. Не успели мы пожать друг другу ру­ки, как дядько Иван, самый жадный до разговора, уже спрашивает, хитро щурясь:

            — Чи правда, люди кажуть, що до нас з Румунии нафтова рика пид землею тече?

            Пока я объясняю ему, что нефтяных рек нет, а есть природные хранилища — насыщенные нефтью пласты горных пород, Федор и  дядько Иван согласно кивают, будто и не ожидали иного ответа. А рыжий Петро, человек еще очень молодой и поэтому «бывалый», посматривает на них свысока, ловит мой взгляд: деревня, мол, что с них возьмешь. И мне становится почему-то радостно и хочется, в свою очередь, расспросить этих людей о близком им, домашнем. И, не успев выслушать ответы, я тоже часто-часто киваю, потому что уже не раз слышал  однообразную повесть о бедной событиями, но всегда «вкусной» на слух сельской жизни. Через их Верхний Березов провозил меня Никитич утром. Многие хаты под красными че­репичными крышами, широкооконные. Словно глазастые молодухи в ярких платках расселись на зе­леном склоне.

            Дядько Иван, видимо, не может без ложки дегтя - находит изъян в моём восторженном отзыве о селе.  По его словам, земля как была каменистой, так и осталась, никакие спутники не помогли. И «нафту шукали», и золото — ничего не нашли. Поганая земля.

            - А чулы, як горы растуть? - вступает в разго­вор молчаливый Федор. И, заметив недоумение на моем лице, рассказывает: если в погожий летний день сойти в урочище Рушор, можно услышать гул, идущий из земных глубин. Это растут и стонут от напряжения горы.

            Как причудливо, тесно и безыскусственно пере­плетаются в этих людях обыденность и поэзия! Если человек живет в согласии с природой, он перенимает многие черты ее «характе­ра». Именно характера! Ведь природа разумна. В рисунке Карпатских гор - своенравие и мятежность. Но видно и другое: кто-то невидимый обуздал слепые силы природы, остановил их на полпути, не дал вырваться наружу. Действительно, горные вершины округлы, очертания хребтов плавны. Нигде не спот­кнется и не сорвется взгляд. Иногда вскрикнет рухнувшее дерево, раздастся каменный голос обва­ла - и опять тишина, слегка разбавленная сдержан­ным ропотом леса. Сверкающие короны вечных сне­гов не отягощают вершин. Карпаты горды, но не заносчивы. Карпаты благожелательны, лиричны. Им, если можно так сказать, присуще чувство меры. И всеми этими чертами наделен человек, в неза­памятные времена заселивший горные долины. Пред­ставьте себе горцев, у которых никогда не было кровной мести, возведенной в закон.

           

           Я расстаюсь с Лючкой, когда латунный круг солнца опускается смятым ребром на дальние горы. Маршрут закончен. Запаздывает Никитич. Развести костер, что ли? Вдвоем с огнем веселее. Стремительно, как всегда бывает в горах, смеркается. Колючей искрой вспыхивает первая звезда, и вот уже обе Медведицы, надетые на ось Полярной звезды, начинают медлен­ное круговращение.

            Сердитый голос за спиной заставляет меня испу­ганно обернуться:

            - Будете уходить,  огонь затопчите!

            Передо мной на флегматичной лошаденке моло­дая женщина в болоньевой куртке и с ружьем за спиной. У незнакомки широкое лицо, строгие глаза под сросшимися на переносице бровями.

            - Лесничиха я,- добавляет она уже ми­ролюбиво. - Увидела огонь - озаботилась, как бы лес не подпалили... А вы геолог? Ваши теперь тут часто бывают.

            С этими словами она соскакивает на землю.

            Когда на безлюдье встречаются двое, им всегда есть о чем поговорить. Мы сидим на замшелой лесине. Густые тени столпились вокруг костра на почтительном рассто­янии. Ближе подойти не решаются. Олена не спеша рассказывает, певуче тянет слова:

            - Лес люблю, сколько себя помню. Батько хотел инженеркой меня сделать, да я не далась. Теперь лес стерегу. Трудно бывает, только как без трудностей?.. А скажите,— глаза ее по-детски округля­ются,— лес всегда будет или когда-нибудь весь изве­дут? В одной книжке я читала, что через сто лет одни города будут стоять на голой Земле.

            - Плохая фантастика,— успокаиваю я Олену.— Не может быть жизни без леса.

            - Правда? Как бы хотелось жить всегда, чтобы все видеть и все знать!

            - Ну, как сказать! Скучно, наверное, быть бес­смертным.

            В это время вспыхнул неосторожный метеор, по­катился вниз, оставляя дымный след. Олена вздох­нула:

            - Не всегда, а долго-долго, пока не попадают все звезды. Зачем жить, если небо черное?.. Чуете? Сдается, за вами.

            Действительно, издалека донеслось завывание автомобильного мотора. Газик брал крутой подъем. Через несколько минут яркий свет фар осветил про­селок. Старательно затаптываю костер.

            - Прощайте,- говорю Олене. - Может и встре­тимся еще в вашем лесу.

            А она уже в седле. Машет рукой. И через мину­ту на лесной тропе затихает топот копыт. Словно сказочная хозяйка каменного моря, Олена незаметно появилась и незаметно исчезла. Да и была ли она на самом деле? Или это только сон наяву, который так умеют навевать Карпатские горы в звездную летнюю ночь?

 

            Вот и дописана последняя страница. Ночь. За окном ворочается, никак не может заснуть большой город. Чей-то смех. Визг трамвая на повороте. Иногда под порывом ветра встрепенутся старые каш­таны, и я вспоминаю сосны на волнистых гребнях, и слышится мне голос каменного моря.

 1968 год. Покутские Карпаты

 

***

 

Воспоминание о Каменном море

1.

Помню, вчера… нет, полвека назад:

синие небо и горы;

будто плывёт поисковый отряд

волнами древнего моря.

2.

Именем Тетис, богини его,

назван простор океана -

общая родина  царственных гор,

мирных вершин и вулканов.

3.

Крик, шевеление тверди земной,

вызов всесильному Крону

замерли в камне.  Волна за волной,

видно, устали от гона.

4.

Но иногда в летний день, поутру,

в сизых потоках тумана

видел в Карпатах, как  горы плывут –

дивная fata morgana.

 

5.

Помню ладони росистых долин,

сосен восковые свечи,

пышные стоги зелёных куртин,

с конной лесничихой встречу.

6.

По разнотравью пятнистой змеёй

тропка вилась к перевалу;

скальная падь ледяною водой

жажду мою утоляла.

7.

Недра земные на стук молотком

мне отзывались лукаво:

- Слушай и думай, узнаешь потом;

Гея – не шар для забавы;

надобно тысячи вёрст исходить,

без передышки и стона,

чтобы  заветные  двери открыть,

с  благословенья Плутона.

8.

Помню, когда у костра коротал

ночь я под крышею звёздной.

Тетис томила, в душе созревал

образ – прекрасный и грозный.

9.

Где твой приют, богородная дочь?

Высох, исчез без возврата?

«Каменным морем» назвал я в ту ночь

первый рассказ о Карпатах.

10.

Больше не свидимся. В чуждом краю

ныне любимые горы.

Издалека я душою пою

песню о «Каменном море».

 

 2018 год. Подмосковье