Город Тотьма. Средняя школа №l. Здесь, в тени тополей, рядом с берегом Сухоны Рубцов находил впечатляющие слова, из которых складывались шедевры
В жизни каждого человека были лучшие дни, которые, вспомнив, хочется долго хранить возле самого сердца. Для того и хранить, чтоб вздохнуть тишиной былого, принимая её душой, как бесценный подарок.
Первое яркое впечатление от встречи с Рубцовым пало на солнечный день сентября 1950 года. Вижу, будто сейчас, золотой листопад монастырских берёз, арку кирпичных ворот, спуск между двух тополёвых аллей к мелководной речушке Ковде и ватагу ребят, которые громко требуют от загорелого, в синем костюме, русоволосого, с радостным взглядом коричневых глаз озорного подростка:
- Давай, Никола, давай!
И подросток, подламывая локтями, рванул лежавшую на груди гармошку и очень громко и резко запел:
Куда пошла, зелёна мать?
Гремела мать, зелёна мать.
Пошла я в лес, зелёна мать,
Грибы ломать, зелёна мать!
Это был любимец нашего курса Коля Рубцов. Потом, спустя годы, когда я с ним снова столкнулся в Тотьме и напомнил ему эту песню, Рубцов изумился:
- Так это я?! Я написал?! Ну, надо же. Так некрасиво…
Не мне одному, а всем тридцати студентам, кто учился в группе с Рубцовым, было известно, что он сочинял стихи, записывая их в ученическую тетрадь. Почти все стихи Рубцов исполнял, аккомпанируя на гармошке. Позднее, когда Николай, не закончив двух курсов Лесного техникума, уехал в Архангельск, тетрадь со стихами осталась в группе. Многие руки её листали, пока тетрадка не затерялась. Уже тогда в этих во многом несовершенных стихах ощущалась отчаянно-резкая нотка, которая в будущем разовьется и даст его лучшим стихам высокие крылья, подымет их в зачарованно страшную высь, с которой так далеко видны Рубцовские горизонты. И к тем горизонтам будет поэт постоянно спешить, стараясь весь мир увидеть своими глазами. Без движения не мыслилась Николаю жизнь. Россию он колесил по воде, по рельсам, по воздуху, по просёлкам. И если в юные годы отрадой было ему стремление мчаться куда-то вдаль, то в зрелые - возвращаться к родному порогу.
Всё движется к тёмному устью.
Когда я очнусь на краю,
Наверное, с резкою грустью
Я родину вспомню свою.
Родина для Рубцова была только там, где любимые с детства места, близкие лица, друзья, которым он доверялся и доверял. Село Никольское, Тотьма - вот адреса, куда он всегда спешил, зная, что здесь для его мятежной души будет покой и отдых.
...Я словно летел из неволи
На отдых, на мёд с молоком...
И где-то в зверином поле
Сошел и пошел пешком...
Тотьма его поражала своей деревянной красой, уютом реки, тополей и улиц, свистками буксиров и пароходов, обломками древних монастырей, куполами церквей, глубокими рвами, своей историей и народом. Рубцова всегда привлекали незаурядные лица. Здесь, во время крестьянской войны Стеньки Разина был казнён один из его атаманов Илюшка Пономарёв. Здесь бывал не однажды царь Пётр. Здесь родился и жил Феодосий Савинов, автор известной песни «Слышу пенье жаворонка». Здесь отбывал царскую ссылку сподвижник Ленина Анатолий Васильевич Луначарский. Здесь рисовал свои замечательные пейзажи Феодосий Михайлович Вахрушов. Здесь у Рубцова писались стихи о сегодняшнем, будущем и минувшем. Сколько прекрасных стихотворений было навеяно образом Сухоны, этой спокойной равнинной реки с её берегами и островами!
В Тотьме у Николая было заветное место, которое он любил посещать в приподнятом настроении, когда в голове созревали стихи. Место это - среди тополей, над обрывом по берегу Сухоны, против здания средней школы. Тут он мог находиться часами, наблюдая работу реки, по которой ходили буксиры, баржи и пароходы, длинные связки плотов, катера, моторки и лодки. Тут можно услышать гудки и свистки, скрежет лебёдок, пыхтенье парома, крики купающихся детей, чей-нибудь смех или плач и спокойный, как вздох человека, шорох пологой волны.
Я тоже любил и люблю навещать это место, откуда на несколько вёрст вверх и вниз открывается длинное зеркало вод. Однажды по теплому вечеру я стоял, качаясь, на толстых корнях, свисавших под старым тополем к низу обрыва. И вдруг из-под гибких корней выросла лысая голова. Повернулась ко мне - Рубцов! Я рассмеялся:
- Ты, Коля, это, чего?
Николай поднялся ко мне, уселся на корни, точно в висячее кресло, помолчал минуту-другую и каким-то молитвенным голосом, словно в храме перед высоким столом алтаря:
В минуты музыки печальной
Я представляю жёлтый плёс,
И голос женщины прощальный
И шум порывистый берёз...
Прочитал, закурил сигарету, вздохнул, и такой печалью омыло его лицо, что при тусклом мерцанье заката оно показалось мне отрешённым, как если бы рядом сидел не Рубцов, а чужой человек, с которым встретился я впервые.
- Что с тобой, Коля?
- Наверное, завтра уеду.
- Куда?
- Туда, где должны меня ждать.
- Значит, в Николу?
- Да. Там Гета. Люблю ли её? Скорее - жалею. Там же и дочка. А Лену свою я люблю и жалею, что не могу воспитать её так, как хочу.